— Пресную пищу не любит никто, — пробормотал Джейсон.

Спустя полчаса Эйми кормила Макса грудью, пока он не уснул с ангельской улыбкой на лице.

— Как вы думаете, что сделало его таким — еда или его новая комната? — спросила она, с обожанием глядя на сына, лежащего в новой кроватке.

— Думаю, что он чувствует себя счастливым потому, что у него есть так любящая мать, — улыбнулся Джейсон покрасневшей Эйми.

— Мистер Уилдинг, поскольку мне не приходит в голову ничего другого, я полагаю, что вы флиртуете со мной.

— Похоже, произошло нечто странное, — ответил он. А потом, когда она, как ему показалось, смутилась, добавил:

— Пойдемте, женщина, пора украшать елку.

Джейсон был уверен, что за всю свою жизнь ему не было так приятно украшать елку, как с этой женщиной. Детьми они с Дэвидом жалели о каждой минуте, потраченной на это занятие. В отсутствие женщины в доме там не было ни запаха печеного теста, ни звуков музыки, а был лишь отец, который всегда на всех сердился. Он ставил елку, иначе его сестра пилила бы его весь год, твердя, что ей нужно воспитывать мальчиков, а не своего ленивого брата.

Теперь, когда Джейсон натягивал гирлянду, которую разматывала Эйми, он вдруг обнаружил, что рассказывает ей о своем детстве. Он не вдавался в объяснение того, почему рос с Дэвидом, хотя тот предположительно был лишь его кузеном, да она и не спрашивала его об этом. В свою очередь Эйми рассказывала ему о своих детских годах. Она была единственным ребенком у матери-одиночки, а когда спрашивала, кем был ее отец, мать отвечала, что это не ее дело.

Обе их истории были достаточно грустными и определенно несли на себе отпечаток одиночества, но, рассказывая их друг другу, они обменивались шутками, и Эйми пыталась выяснить даже, кто из их родителей был сварливее. Мать Эйми была фанатически чистоплотной женщиной и ненавидела Рождество из-за обедни, а отец Джейсона терпеть не мог нарушений заведенного им порядка.

— Как красиво, — сказала наконец Эйми, отойдя от елки, чтобы лучше ее видеть.

— Жаль, что у меня нет с собой камеры, — заметил Джейсон. — Эта елка заслуживает того, чтобы ее увековечить.

— У меня нет фотоаппарата, но я могу… — Эйми оборвала себя и улыбнулась Джейсону. — Вы кончайте развешивать мишуру, а я подготовлю небольшой сюрприз. Нет, не поворачивайтесь, смотрите вон туда.

Джейсон слышал, как она поспешила в спальню, потом вернулась и уселась в безобразное кресло, расписанное подсолнухами. Джейсону до смерти хотелось узнать, что она делала, но он так и не оглянулся. Он еще не успел повесить последнюю из блесток, как Эйми сказала, что он может повернуться.

Джейсон увидел в ее руках лист плотной бумаги, а на коленях карандаш и какую-то книгу. Он взял бумагу и посмотрел на нее. Это был восхитительный набросок, изображавший его, боровшегося с путаницей проводов электрической гирлянды на фоне елки.

Изображение было несколько своеобразным, с оттенком юмора и в то же время проникновенным, каким-то образом передававшим любовь, которую он вкладывал в свое занятие.

— Но это же очень хорошо, — воскликнул, садясь на диван, Джейсон.

— Кажется, вы удивлены, — рассмеялась Эйми.

— Да. Я помню, вы говорили, что лишены талантов, — с серьезным выражением лица ответил он.

— Да, никакими выдающимися талантами я не наделена. И никто не захочет нанимать меня на работу, чтобы рисовать смешные картинки.

Джейсон ничего на это не ответил, попросив только:

— Если у вас есть другие рисунки, покажите их мне.

— Да, сэр! — Шутливо отдав ему честь, Эйми поднялась с кресла и через несколько секунд вернулась с перевязанной бечевкой потрепанной толстой папкой.

Джейсон чувствовал, как Эйми затаила дыхание, когда он просматривал рисунки, и у него не было необходимости спрашивать, показывала ли она их кому-нибудь еще: он понимал, что их никто не видел. Ее жизнь с пьяницей Билли Томпкинсом была слишком трудной, чтобы она на это решилась.

— Хорошие рисунки, — похвалил Джейсон, рассматривая листы один за другим. Это были в основном портреты Макса, от рождения до последних дней, очень удачные, отражавшие все, свойственное ребенку. Особенно удачным был рисунок, на котором Макс рассматривает свое лицо, отразившееся на поверхности детского воздушного шарика, протягивая к нему ручонки.

— Мне они нравятся, — сказал Джейсон, осторожно укладывая рисунки в папку. Сидевший в Джейсоне бизнесмен подмывал его предложить ей опубликовать эти работы и получить за них гонорар, но Джейсон осадил себя, решив, что все, что ему следует сейчас сделать, это просто похвалить Эйми.

— Мне они очень нравятся, и я благодарю вас за то, что вы их мне показали. Эйми наградила его сияющей улыбкой.

— Вы единственный, кто их когда-либо видел. Кроме моей матери, которая сказала, что я попусту трачу время.

— А чего она от вас хотела?

— Чтобы я стала адвокатом. Сначала Джейсон подумал, что Эйми шутит, но, увидев блеск в ее глазах, сказал:

— Могу себе представить, как вы защищаете какого-нибудь преступника. Прошу вас, Ваша честь, он обещает, что больше не будет. Он дает слово. Он никогда больше не убьет никого, после того как уже прикончил двадцать две старушки. Прошу-у-у-у-в-а-а-с".

Джейсон так удачно подражал Эйми, что она схватила с кресла подушку и бросила ее в Джейсона, с удовольствием глядя, как тот увернулся, словно эта подушка могла быть смертоносной.

— Вы ужасный человек, — рассмеялась Эйми. — Я могла бы быть отличным адвокатом. Знаете, я ведь очень умная.

— О да, очень, но вы склонны к жалости.

— Если бы это было не так, вам бы негде было провести Рождество, — парировала Эйми.

— Что верно, то верно, — усмехнувшись, согласился Джейсон, — и я благодарен вам за это. — Посмотрев ей в глаза, он вдруг понял, что ему хочется поцеловать Эйми. Хочется так же, как хочется жить.

— Пожалуй, мне лучше пойти спать, — мягко проговорила она, вставая и направляясь в спальню. — Ведь Макс жаворонок, да и дел завтра много. — Уже в дверях Эйми обернулась. — Не знаю, чем объяснить то, что я позволила, вам остаться в моем доме. Но вы сделали для Макса и для меня чудесным это Рождество. Мы оба были очень рады вашей компании.

Все, чем мог ответить на ее слова Джейсон, свелось к благодарности, выраженной одним кивком. Он не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь был рад его компании. Пожелав ей спокойной ночи, он еще долго сидел перед угасающим камином, раздумывая, где он есть и что делает.

Джейсона разбудил запах. Запах этот показался Джейсону знакомым. Он был из далекого прошлого и помнился ему лишь смутно.

Заинтригованный, Джейсон поднялся с кровати, натянул помятые брюки и пошел на свет в кухне. Там были Эйми и Макс, сидевший на своем стульчике, с испачканными едой лицом и руками. По всей кухне было развешано мокрое белье. Рубашки, нижнее белье и даже брюки — все это висело на всем, на чем только могло держаться, включая двери, и над плитой. Посреди всего этого перед гладильным столом стояла Эйми, орудовавшая утюгом, которому давно следовало быть в музее.

— Который час? — сонно спросил Джейсон.

— Около пяти, наверное, — отвечала Эйми. — А что?

— И давно вы не спите? Она перевернула рубашку, которую гладила, мятым рукавом кверху.

— Почти всю ночь. Этот негодник часто путает день с ночью.

Зевая и протирая глаза, Джейсон присел к столу рядом со стульчиком Макса и дал ему сушеный персик. Потом молча кивнул на развешанное по всей кухне белье. Давно прошло время, когда Джейсон был ребенком, но он помнил, как отец развешивал мокрую одежду для просушки, вот откуда и был этот незабываемый запах.

— А что случилось с сушилкой?

— Сломалась год назад, а починить ее не было денег. Но стиральная машина работает прекрасно.

Джейсон встал, потянулся, потом подошел сзади к Эйми и вытащил из розетки шнур утюга.

— Я должна закончить. Нужно, чтобы…