От главного редактора! Может, дела не так уж и плохи? Он разорвал конверт и вынул листок с четко отпечатанным текстом.

НЕ В ВОСТОРГЕ ОТ ЭТОЙ ВАШЕЙ СТАТЬИ. НЕ БЕРЕТ ЗА ЖИВОЕ. НАЙДИТЕ ЧТО– НИБУДЬ НОВЕНЬКОЕ. КАК НАСЧЕТ ОТРАВЛЕНИЯ ХРОМОМ В ЯПОНИИ? МОЖЕТ ТАКОЕ ПРОИЗОЙТИ ЗДЕСЬ? ПОТОРОПИТЕСЬ ПРИСЛАТЬ КОПИЮ.

Когда Купер сгорбился над ежегодным справочником «Химический состав промышленных отходов», на его покатом лбу выступили крупные капли пота.

– Сюда нельзя, сестра, – сказал военный полицейский. – Там идет опрос.

Коретта остановилась и, выгнув бровь, презрительно посмотрела на него.

– Посмотри еще раз, солдат, – сказала она. – Во-первых, я врач, а не сестра. А во-вторых, если ты посмотришь повнимательнее, то, может быть, узнаешь меня.

Солдат начал было улыбаться, но потом увидел строгое выражение ее глаз. И встал по стойке «смирно».

– Извините, доктор Сэмюэл. Но у меня приказ.

– Сынок, не пытайся становиться между врачом и его больным в госпитале. Пусти-ка.

Он отошел, и Коретта широко распахнула дверь. Четверо сгрудившихся вокруг постели Патрика офицеров удивленно подняли головы.

– Как понять ваше присутствие здесь? – спросила она.

– Просто беседуем с майором, доктор Сэмюэл, – объяснил полковник с магнитофоном в руках. – Обычный опрос. Доктор Юргенс сказал, что это вполне позволительно.

– Больного веду я, полковник, а не майор Юргенс. И я настаиваю, чтобы вы немедленно удалились.

– Это не займет много времени…

– Вы абсолютно правы. Ровно столько, сколько потребуется вам, чтобы дойти до двери…

Старшие офицеры в армии не привыкли, чтобы с ними разговаривали в подобном тоне, и ситуация быстро становилась тупиковой, когда раздался голос Патрика.

– Я вызвал врача перед самым вашим приходом, – сказал он. – Мне нужен укол. Болит. Я думал, мы успеем закончить, но…

– Мы вас понимаем, майор, – разумеется, мы уходим. Доктор Юргенс сообщит, когда мы можем вернуться.

Они удалились гуськом, в полном соответствии с порядком старшинства, честь их мундиров была спасена. Коретта затворила за ними дверь, а потом повернулась к Патрику.

– В самом деле болит? – обеспокоенно спросила она. Он отрицательно покачал головой и улыбнулся.

– Нет, ничего теперь не болит. Просто я хотел от них отделаться. – Улыбка растаяла, когда он притронулся к бинтам. – Что говорят глазники?

– То же самое, что и раньше: делать прогнозы пока рано. Осторожничают, но создается впечатление, что если поражение сетчатки не очень обширное, то какая-то часть ее функций восстановится.

– Что это означает?

– Ты сможешь видеть, хотя и не очень хорошо. Очки будут толстенные, как донышки бутылок. Придется привыкать.

– Ладно, хорошо хоть не черные в жестяной оправе. Где Надя?

– Здесь, на этом же этаже.

Патрик сбросил одеяло и перекинул ноги через край постели.

– Пожалуйста, помоги мне, – попросил он. – Мой халат где-то здесь. Проводи меня к ней.

– С радостью. Вот, надень.

Военный полицейский на своем посту, у дверей, страшно растерялся, когда они вышли. Коретта пожалела его.

– Не волнуйся, – сказала она. – Мы далеко не уйдем. Это рядом. Пойдем с нами – будешь исполнять свой долг у соседней палаты.

Когда они вошли, Надя сидела в постели. На ней была белая больничная ночная рубашка.

– Кто это? – спросила она.

– Коретта. Со мной Патрик.

– Заходите, если хотите, – голос звучал устало, равнодушно.

– Я вас пока оставлю вдвоем? – спросила Коретта.

– Как хочешь, – сказала Надя.

– Не уходи, – сказал Патрик. – Прикрой дверь. Мы же были там все вместе. Мы все еще вместе.

Он ощупью нашел край кровати и сел. Когда он это сделал, Надя отодвинулась так, чтобы не касаться его. Это заметила только Коретта. Она посмотрела на их незрячие глаза и напрягшиеся тела, и ей вдруг захотелось плакать.

– Послушайте, – сказала она. – У меня кое-что есть для вас обоих, – она вытащила из кармана два каких-то пакетика.

– Что это? – спросил Патрик, ощупывая их.

– Конверты с марками первого дня. Вы же совсем про них позабыли. Вот что значит иметь военное мышление. Слишком привыкли, что для вас все делают. Ну а Коретта не может отвыкнуть от привычки присматривать за номером первым. И за своими друзьями. Когда нам подбирали костюмы, я взяла сразу сотню и положила в карман. Этого должно было хватить. Редкость – вот что больше всего ценится в марочном бизнесе, во всяком случае, мне так сказали. По двадцать пять на каждого. – Она больше не улыбалась, но они этого видеть не могли, поэтому она постаралась, чтобы голос ее не выдал.

– Ладно, Григорию теперь все равно. А остальные я разделила. Каждому из вас по тридцать три, и тридцать четыре мне – один, дополнительный, за комиссию. Уверена, они будут очень ценными. Спасены с горящего космического корабля с риском для жизни, края конвертов все еще коричневые от пламени…

– От какого пламени? – изумился Патрик.

– Я их немного опалила спичкой. Спорю, это еще по сотне долларов за каждый!

Надя, по-видимому, ничего не поняла; Патрик рассмеялся.

– Коретта, я бы сделал тебя своим коммерческим менеджером, если бы ты уже не была врачом. Сомневаюсь, что мне еще придется летать, так что лучше сразу подумать о бизнесе. Как ты насчет марочного бизнеса, Надя?

– Я в этом не разбираюсь. В России…

– Не возвращайся в Россию. Останься здесь, со мной. Он пошарил рукой по покрывалу, нашел ее руку и успел сжать ее прежде, чем Надя успела ее отдернуть. Голос его звучал хрипло. Именно эти слова и хотелось ему сказать с самого начала, но он нашел их не сразу: в такого рода вещах у него было маловато опыта.

– Теперь я вас все-таки оставлю одних, – вскочила Коретта.

– Нет, пожалуйста, не уходи, – сказал Патрик. – Я не вижу тут тайны – мы стали слишком близки друг другу. Надя, не уезжай в Россию. То есть я хочу сказать, останься со мной. Или давай я поеду с тобой, если хочешь. Правда, я могу предложить только свою военную пенсию и – марки Коретты.

– Патрик… – Надя повернулась к нему, словно пыталась его увидеть.

– Послушай, я люблю тебя. Я люблю тебя уже давно. ТЫ можешь, конечно, меня выгнать, но я просто хотел, чтобы ты это знала.

Надя заговорила не сразу.

– Что ж, предложение замечательное. А теперь иди.

– Ну послушай, какого черта! – Он был потрясен, не верил своим ушам. – И это все, что ты можешь сказать?

– А что ты хочешь, чтобы я сказала? О, благодарю вас, сэр, я так счастлива! По-твоему, когда мужчина так говорит, любая женщина должна броситься к нему на шею в восхищении от того, что теперь всю жизнь только и будет, что штопать носки и рожать детей? Не слишком ли ты много хочешь?

– От обычной женщины – совсем немного. Но, может быть, от пилота космического корабля и летчика-испытателя – действительно слишком много..

– Прекратите! – закричала Коретта. – Пока не наговорили друг другу слишком много! А то ведь и назад отработать невозможно будет. Послушайте доброго доктора. Патрик, одно только то, что ты любишь ее – в этом никто из нас не сомневается, – не может означать, что Надя немедленно перестанет быть тем, что она есть, забудет все на свете и будет готова поселиться с тобой в розовых кущах…

– Я знаю, что…

– Может быть, и знаешь, но не до конца понимаешь. Надя осталась той же яркой личностью, какой была всегда, и ты никогда не должен забывать об этом. А тебе, Надя, я скажу вот что: разве это преступление – чувствовать себя женщиной? Чувственность и эмоциональность порой очень и очень хороши. Понимаешь?

Надя кивнула и сказала очень тихо:

– Мне ведь нелегко разговаривать об этом. Наверное, меня к этому не готовили. Романтическая любовь всегда существовала где-то далеко, в кино, в чужой жизни, но не в моей жизни летчика-испытателя или космонавта. Возможно, я просто привыкла к определенной роли, но эта роль уже ведет меня за собой, и мне нелегко приходится, если я решаюсь от нее отступиться…