Со времени знакомства в Купально-теннисном клубе они стали близкими подругами. Скоро Лайза уже хорошо разобралась в этой хитрой великосветской старухе и по достоинству оценила золотоносный рудник ее юмора. Тут нельзя было обойтись без лести, но если хорошо присмотреться, ведь и впрямь имелось немалого такого, что заслуживало лестных слов. Нет, наиболее яркой чертой ее характера являлось то, что в глубине души Марджори была анархисткой. Непочтение ко всему и всем, за железным исключением собственной персоны, – вот что нравилось Лайзе. В ответ на мольбу Лайзы позволить ей выглядеть соответственно своему возрасту Марджори Донахью изрекла старую и повсеместно известную истину о том, что на тех, кому еще нет сорока, не надо смотреть, их надо слушать.

– Послушай, дорогая, – сказала она. – В этом городе довольно трудно держать под контролем свой возраст, особенно, когда всем твоим племянникам и племянницам требуется операция по подтягиванию кожи на лице. Кто нам нужен здесь меньше всего, так это грудастые девочки из джазовых ансамблей.

Что ж, грудь данной конкретной девочки была выставлена на всеобщее обозрение. Слава Богу, живот ее пока остается плоским, как доска. Бедный ребенок там, наверное, не толще бумажного листа, сжатый железными стенками ее беспрерывно тренируемых брюшных мышц. Моля Бога, чтобы в магазине не оказалось мужчин, которые могли бы видеть это зрелище, Лайза вылетела из примерочной со скоростью манекенщицы, ступающей на помост в театре моды Кензо.

И прямо в объятия Бобби Стэнсфилда.

Какую-то долю секунды он был просто оказавшимся на пути человеком, мужчиной, которому случайно повезло, и Лайза начала бормотать извинения. Она замолчала, когда разглядела те самые голубые глаза, ощутила его руки на своих плечах, почувствовала знакомый запах, припомнила его кружащий голову вкус. Именно по запаху она прежде всего и поняла, что это он. Очевидно, и он узнал ее не сразу. В душе раздалась музыка в исполнении симфонического оркестра нью-йоркской филармонии – чистая, ясная, прозрачная мелодия. В плывущих по воздуху звуках были ароматы карибской ночи, мягкий отблеск лунного света на водной глади бассейна, радостные крики экстаза в момент зачатия их ребенка. Потом капризный дирижер как бы утомился гармоничным звучанием – мелодия потеряла сладкозвучие. Гармония нарушилась, постепенно переходя в какофонию, и когда Лайза услышала внутри себя ужасные слова, которые он однажды сказал ей, она отшатнулась, отпихнула его от себя прочь, с усилием отвела взгляд от его глаз.

– Лайза?

Считается, что политики не лезут за словом в карман и в любых сложных ситуациях сохраняют присутствие духа, обходительность и изысканность манеры. Этого требовала публика. Но Бобби был на грани потери своей невозмутимости. Где-то позади него находилась Джо Энн, которой увидеть Лайзу – все равно, что заметить дыру на картине Ренуара. И все же Бобби охватило неконтролируемое желание побежать за Лайзой, снова заключить ее в свои объятия, сказать ей, что он совсем не хотел, чтобы все закончилось – именно так, как это произошло, что он смеет надеяться на то, что прошлое не окончательно зачеркнуло их возможного будущего. Короче говоря, Бобби был в смятении.

Существовала и еще одна проблема. Подоплека сложившейся ситуации несла в себе всевозможные потенциальные осложнения. Бутик «Кризиа» представлял собой небольшое замкнутое пространство, соединенное с более просторным помещением узким коридором, в котором размещались две примерочные, и где Лайза и он только что нечаянно попали друг другу в объятия. Джо Энн шла за ним по пятам, и только секунды отделяли ее от происходящего в коридоре. Если они не уйдут отсюда немедленно, то столкновение будет неизбежным.

Марджори Донахью неловко поднялась со своего неудобного сиденья на подоконнике, когда Лайза неожиданно ввалилась назад в примерочную. Достаточно умудренная жизненным опытом, Марджори сразу же увидела, что теперь дело совсем не в платье. Лайза была бледна, как простыня, и когда через секунду-другую у нее над плечом показалось лицо Бобби Стэнсфилда, Марджори поняла причину. Но мыслями она уже шла дальше. Бобби Стэнсфилд ведь не станет в одиночку гулять по магазинам одежды на Уорт-авеню? Значит, в любую минуту здесь может появиться Джо Энн. Минутой позже так оно и произошло.

Выигрыш во времени, пусть и минимальный, обеспечил Марджори Донахью существенное преимущество первой подачи.

– Боже, Боже! Стэнсфилды выбрались за покупками, – защебетала она. – Как это мило видеть вас вместе. А я уж было подумала, что вы совсем перестали выходить из дома, Джо Энн. Почему-то я теперь не встречаю вас ни на каких приемах.

Общественная блокада, которую Марджори организовала в отношении Джо Энн, имела заметный успех. Рассылаемые ею приглашения сгорали, как крылышки мухи в пламени паяльной лампы, поскольку королева пустила слух, что она не пойдет ни на какое торжество, если там будет присутствовать Джо Энн Стэнсфилд, и что она ни за что не пригласит в свой дом даму, которая пустит Джо Энн на порог. Уже через несколько дней Джо Энн поняла, как чудовищно она ошиблась в расчетах. Никто из имевших заметное влияние в обществе не поспешил встать под ее знамена, а тем, кто успел это сделать, быстро дали понять, что они повели себя не правильно. Марджори хитро обошла ее с тыла, заключив союз с теми, кто первоначально встал на сторону Джо Энн, предложив им безоговорочное помилование в обмен на восстановление преданности ее трону. Это была молниеносная кампания, в которой не было места жалости, и несколько бунтарей, сохранявших еще верность Джо Энн, сами теперь превратились в отверженных, выброшенных на задворки местного общества.

Для Джо Энн это было словно получить удар в спину в церкви. Она замерла на месте и, вся в недоумении, лишь взором смогла проследить за траекторией словесного снаряда, который пролетел в ее сторону и взорвался прямо над головой. Лайза Старр стояла рядом с ее коварным врагом и выглядела вполне аппетитно. Глаза мужа говорили об этом всему свету довольно откровенно.

А Марджори Донахью извергала ненависть, пользуясь своей непререкаемой силой. Немного было на свете такого, чего она желала бы меньше, чем этого. Слава Богу, хоть свидетелей немного. И вряд ли в этой ситуации было хоть что-то еще, за что Господь заслуживал благодарности.

– О, Марджори, вы же знаете, как это бывает. Светская жизнь в маленьких городках так провинциальна, если вам хоть раз доводилось пробовать нечто более крупное. Ведь вокруг существует целый мир. Вы, обитатели Палм-Бич, склонны забывать об этом.

Черта с два! Если бы она могла хотя бы почувствовать это! Все звучало так разумно, но без вложенных в слова чувств фразы были прозрачны, как дно катера, на котором возят экскурсантов к рифу Пеннекамп.

– Честное слово, Джо Энн, вы заговорили так, словно вы с Бобби начали подумывать о переезде. Может быть, назад в Нью-Йорк? Говорят, вы оставили там о себе довольно яркую память. Это будет великолепно для политической карьеры Бобби.

Джо Энн повернулась к Бобби. Самое время ему вступить в бой. В конце концов дело дошло до того, что его жену назвали шлюхой, которая испортит ему политическую карьеру. Ему предстояло сделать очень точный выстрел, чтобы они смогли выскочить из-под огня невредимыми.

Но Бобби едва ли слушал их. Он смотрел на Лайзу словно школьник-приготовишка, первый раз попавший на стриптиз. И в глазах его было не только лишь одно желание. Джо Энн ощутила, как в ней нарастают гнев и раздражение. Что со всеми случилось? Может быть, все сошли с ума? Разве не она владеет бочонком золота, по сравнению с которым богатства Креза – пустяк, и телом, испускающим такие заряды электричества, что мужчины загораются, как маяки?

– О нет, Марджори, мы и не думаем об отъезде. Но если у кого-то есть дом или два на острове и он иногда приплывает сюда, это еще не значит, что он здесь живет. Конечно, для вас все по-другому. Старому барсу не сменить свои пятна, не правда ли? Мы всего лишь не хотим впадать в заблуждение и считать, будто солнце встает и садится здесь, в Палм-Бич. Вот и все.