- Угу. И я не знала.

- Но то, что он тебе рассказал... это дорогого стоит.

- Знаю.

-Ты сейчас не трогай его. Он должен в тебе видеть ту, к которой ему захочется возвращаться из того, что случится. А потом, когда всё наладится, можно снова говорить о том, что тебя волнует. Но сейчас - нет.

- Да я это понимаю.

Я всё же не выдерживаю, встаю и подхожу к окну, обнимаю себя руками в бесплодной попытке согреться. Вроде ничего такого не сказала Казанскому, а сейчас стала мучить совесть.

- Весь. Тебе просто нужно переждать. Перетерпеть. Если ты с ним и дальше хочешь быть. Это жизнь, в ней не только хорошее. Дерьма - гораздо больше.

- Я знаю, пап. Всё это знаю. Просто морально готовлюсь к худшему.

- Даже убеждать тебя не стану, что всё хорошо будет.

- И не надо.

Мы ещё долго говорим с папой в этот вечер, когда я немного прихожу в себя. Беседа перетекает на то, что происходит в жизни отца, потом снова на мои будни, потом на Лину, и так по кругу, пока не чувствую себя окончательно вымотанной.

Засыпаю рано, с мыслями об Алексее. Хочу стать для него той, к кому он будет возвращаться, островком спокойствия. Проваливаясь в сон, думаю о том, не стоило ли написать ему хотя бы краткое смс с пожеланиями спокойной ночи, но не успеваю сделать ничего - просто отключаюсь.

Отключаюсь, ещё не зная, что завтра меня ждёт один из самых ужасных дней в моей жизни.

Глава 13

Утром Казанский снова не появляется в офисе. Не звонит, чтобы предупредить, не отвечает на звонки, заставляя меня слушать равнодушные гудки. Чёрт, вот как можно видеть на экране сотового миллиард пропущенных и даже не удосужиться ответить? Или он думает, что у меня отключена функция переживания? Что я восприму его молчание как норму, извинюсь перед теми, кто ждёт его в приёмной, а после просто продолжу делать вид, что всё так и должно быть?

Ближе к обеду я успеваю довести себя мыслями до какого-то безумного состояния. То ли раздражение, замешанное на такой злости, что мне хочется отправить Казанского куда подальше сразу, как только он явится, то ли бессилие и потребность просто сесть, обнять себя руками и расхныкаться.

Нет, я не поеду сегодня к нему, если он всё же не прибудет на работу. Я вообще объявлю ему строгий выговор с занесением в личное дело. Эти мысли понуждают меня нервно усмехнуться и предпринять очередную бесплодную попытку погрузиться в рабочий процесс. Неприятное, распирающее изнутри ощущение случившейся беды я гоню от себя всеми возможными способами. Уж лучше пусть окажется, что Алексей где-то развлекается - хотя это и кажется сейчас абсурдным - чем я пойму, что интуиция меня не обманывает.

Страх, неконтролируемый, заставляющий сердце биться в горле, рождается едва в приёмную заходит Тупикин. По его растерянному виду, кажется, понимаю всё, инстинктивно вскидывая руку, чтобы он молчал. Будто если он ничего не скажет, останется хоть один шанс на то, чтобы произошедшее не случилось. Хотя, всё уже решено и ясно.

- Ты уже знаешь, - по-своему поняв, мой жест, выдыхает Паша. И я мотаю головой, плотно смеживая веки.

Становится стыдно за собственные недостойные мысли, а жажда вскочить и бежать к Казанскому, чтобы быть рядом с ним, превращается в нестерпимую.

Но как вообще случилось, что я ничего не знаю, а Тупикин - в курсе? Это отрезвляет, жадно делаю вдох и выдавливаю из себя, всё же посмотрев на Пашу:

- А ты откуда знаешь?

- Вера... ты серьёзно?

Тупикин кладёт передо мной свой сотовый, на который воззреваюсь с неподдельным изумлением. Казанский что - позвонил не мне, а Паше? Эта мысль настолько абсурдна, что мне даже хочется смеяться. Может, всё не так плохо, как я себе нарисовала, а вместо смерти Лины случилось что-то пустячное? Ну, там, наша фирма обанкротилась. Или на улицах танковые колонны, потому что кто-то начал революцию. Что угодно, только не самое страшное.

- В новостях заголовки этим пестрят с самого утра.

Облегчение затапливает с головой. Нет, это всё же банкротство или революция, но не то, что я себе успела навоображать.

- Да чем пестрят? - не выдерживаю я, и теперь настаёт очередь Тупикина смотреть на меня с удивлением.

- Как чем... смертью дочери босса...

Боже... Что же такого случилось, раз всё приобрело огромный размах? Откуда вообще об этом так быстро разнюхали журналисты?

Схватив телефон Паши, начинаю судорожно искать в браузере новостную ленту. И почти сразу натыкаюсь на заголовок, от которого перед глазами всё темнеет.

«Безнадёжно больная дочь бизнесмена Алексея Казанского выпала из окна седьмого этажа...».

Воздуха начинает не хватать, а в ушах, как на репите, звучат слова Лины, что она сказала мне наедине:

«Я не хочу жить...»

Почему я не рассказала об этом её родителям? Может, тогда бы всё не окончилось вот так? Почему - почему? - я молчала!

Дала обещание девочке, которая всё уже решила, а вместо того, чтобы бежать к Алексею, вышла, посудив, что обязана сдержать слово.

Я даже не могла представить, что именно сейчас чувствуют Ольга и Лёша. Было больно за Казанского. Так больно, что я едва могла дышать. Что же она натворила? Маленькая девочка, измученная и с пропавшим желанием наслаждаться бесценным - жизнью.

Что же она натворила?

-Так. Мне нужно набрать босса. Сейчас Алексей не сможет взять на себя свои обязанности, а его замы вряд ли справятся. У нас же большая конференция, ты помнишь? - затараторила я, судорожно ища телефон, лежащий прямо передо мной.

- Он уже вылетел.

-Кто?

- Семёнов. Скоро должен быть в Питере. Ромашкина, успокойся! Всё. Слышишь? Всё.

Это слово - всё - вызывает у меня неконтролируемую реакцию. Я вскакиваю на ноги, бросаюсь на шею Тупикину и начинаю рыдать. Без слёз. Просто давлюсь комом в горле, пытаюсь его сглотнуть, но ничего не выходит. Мне так больно сейчас, и эту боль нет никаких сил терпеть. И выплакать невозможно, потому что ни слезинки не проливается из глаз.

- Ну... Ты что? - шепчет бессвязно Паша, поглаживая меня по волосам. - Соберись, Вера... Если не ты, то кто?

Вопрос Тупикина действительно понуждает меня взять себя в руки. Я сейчас нужна Алексею, по крайней мере, мне очень хочется верить в то, что это действительно так.

Время до конца рабочего дня тянется мучительно медленно. Огромным усилием воли держусь, чтобы не перечитать всё, что есть в сети по этому поводу. Казанский всё ещё не подходит к телефону, но и я звоню ему в разы реже.

Наконец, когда сил больше ждать не остаётся, в приёмную заходит Семёнов в сопровождении... Алексея. Одного взгляда на него мне хватает, чтобы снова перестало хватать воздуха в лёгких. Он словно разом постарел лет на двадцать, на лице - бесстрастное выражение. Хотя, это не то слово. Никаких эмоций, ничего. Вообще.

Молча кивает мне, и я инстинктивно киваю в ответ. По спине бежит ледяной холодок. Кажется, что это действительно конец всему. Что он скажет мне, когда мы останемся наедине друг с другом? Что он больше вообще ничего не хочет? И почему я такая эгоистичная, если думаю именно об этом? Ему больно, мне даже представить невозможно, насколько... А я боюсь, что он меня оставит... Становится мерзко от самой себя. Провожаю взглядом Семёнова и Казанского, которые скрываются в кабинете. Наверное, будут обсуждать, когда Алексей сможет передать дела фирмы, потому что вряд ли сейчас будет в состоянии работать.

Когда мои терзания и ноль ответов на мучающие вопросы доводят меня до какого-то адского состояния, дверь в кабинет открывается, и на пороге появляется Семёнов.

- Вера, зайди, пожалуйста, Алексей тебя ждёт.

Он уходит, так и не дождавшись от меня чего-то членораздельного. Потому что я не в силах произнести ни слова. Сижу истуканом и открываю рот, будто рыба, выброшенная на берег. После поднимаюсь и иду в кабинет на неверных ногах, словно приговорённый на плаху.

Казанский сидит спиной ко мне в кресле, и когда вхожу, говорит тихо: