Он больше не мог выносить ее присутствие и крикнул:

– Оставьте меня в покое! Оставьте меня в покое, понятно?! Ну, я убил этого вашего Шведова, я!

В ее лице ничто не дрогнуло:

– Даже если это и так, мне все равно. Ты убил его, чтобы прийти ему на смену, я знаю! Ты – это он!

«Иисусе! Да ведь тетка – рехнутая!» – мысленно возопил Данила. Вот уж правда что порча в человеческом облике.

Что это она делает? Идет к нему?

Он воздел связанные руки, пытаясь заслониться. Метнулся прочь от нее, к двери... Тьерри и мэтр Моран, с тревогой внимавшие совершенно непонятному им разговору, кинулись вперед, пытаясь его удержать.

– Не трогайте его! – заорала женщина, и в это мгновение дверь распахнулась.

Человек в черной форме полицейского влетел в комнату и что-то закричал. Данила уловил слово «полис», которое не требовало перевода и подкреплялось, так сказать, видеорядом... Потом появились еще двое каких-то в штатском, с непреклонными лицами. При взгляде на связанного Данилу выражение лиц у них стало еще более непреклонным...

И тут в дверях возник не кто иной, как Жерар Филиппофф. Данила сделал обеими руками около лица некий знак – вроде креста.

Жерар был почему-то босиком. Ну, в смысле, в одних только серых полосатых носках. Он что-то прокричал, указывая на мэтра Морана. Один из людей в штатском шагнул вперед, протягивая какое-то удостоверение.

И начались переговоры – быстрые, такие бурные, что Данила только и успевал вертеть головой из стороны в сторону, пытаясь понять смысл происходящего. Жерар тыкал пальцем то в Морана, то в Бенуа и Тьерри, которые стояли по углам по стойке «смирно». Один раз попробовала вмешаться женщина с бритой шеей, однако Жерар так рявкнул на каком-то грубом языке, что она отшатнулась. Речь Жерара чем-то напомнила Даниле фильмы о войне... было там что-то вроде «хальт» или «цурюк», а может, даже и «хенде хох» – он толком не разобрал.

А между тем Жерар не умолкал, и речь его становилась все более темпераментной. Похоже было, что он совершенно заговорил непреклонных людей! Они только пытались вставить слово, показывая при этом на его босые (то есть в серых в полосочку носках!) ноги, как Жерар снова начинал что-то запальчиво выкрикивать, и глаза их постепенно становились оловянными, лица приобретали не непреклонное, а безропотное выражение, а фигуры вытягивались во фрунт. И Данила даже не удивился, когда они вдруг сорвались с места и начали выдвигать ящики письменного стола и охлопывать карманы мэтра Морана, который от возмущения только глаза вытаращил, а сказать ничегошеньки не мог.

И тут сердце Данилы затрепетало... ну никакой иной метафоры невозможно больше употребить. Кроме этой, изрядно избитой. Затрепетало его сердце, когда он увидал в руках одного из служителей закона (об их месте службы догадался бы даже учащийся школы для детей с умственными дефектами, а Данила все же отличался некоторым умом и кое-какой сообразительностью!) знакомую краснокожую паспортину.

Служитель закона открыл ее, всмотрелся в фото, потом в лицо Данилы, улыбнулся и проговорил:

– Алек-сис Шве-дофф? Се вотр паспорт? Силь ву пле, мсье[29].

И протянул несчастный паспорт нашему герою...

Данила дернулся от него, словно от змеи кусучей, но прежде, чем он изрек хоть слово, Жерар заорал с безумной радостью:

– Уи, уи, се Шведофф! – И, стиснув Даниле руку, прошипел: – Только пикни, и ты труп!

От неожиданности Данила проглотил язык и взял паспорт.

И тут... тут бритоголовая особа, та самая, которая называла Шведова Сорогиным, встрепенулась и кинулась к Даниле с радостным воплем:

– Ты взял его документы! Ты согласен! Дитя мое! Мир снова принадлежит нам двоим!

Но внезапно Тьерри, который до сей минуты неподвижно стоял в углу (только его вытаращенные глаза жили своей, словно бы отдельной от окаменелого лица и весьма интенсивной жизнью), внезапно встрепенулся. Он кинулся на полицейского, сделал подсечку, от которой бедняга, ничего подобного не ждавший, завалился навзничь, выхватил у него пистолет и наставил его на Данилу.

«Я больше не могу, – подумал Холмский, слабо отмахиваясь от Тьерри, который почему-то наставил пистолет не на полицейского, не на людей в штатском, а именно на него. – Совсем спятил, что ли, чернозадый? Я больше не могу, я хочу домой...»

Тьерри что-то выкрикнул – с яростью, с ненавистью... Данила, чудилось, видел, как полыхнуло, как из ствола вырвался огненный сгусток... Он услышал звук выстрела, но за миг до этого странная женщина как раз вцепилась в Данилу, словно желая закрепить свои права на него, – и оказалась на пути летящей пули...

– Пассажиры, вылетающие в Москву рейсом 258, просьба пройти на посадку в самолет. Выход на посадку через третий сателлит.

Данила вздрогнул. Русская речь в динамиках аэропорта Шарль де Голль звучала вызывающе.

– Ничего, – сказал Мирослав, – не робей. Это же рейс «Аэрофлота», вот и объявляют по-русски. Мы на таком летели, помнишь?

– Точно! – обрадовался Данила. – Значит, и в самолете будут по-русски говорить? Так что прощай «Жё нэ компран па»?

Все засмеялись.

– Ну, мне как бы пора? – нерешительно сказал Данила.

– Счастливого пути, Алексис! – хихикнул Мирослав.

Данила тяжело вздохнул. Как он ни открещивался от ненавистного имени, как ни страдал из-за него, а все же пришлось его еще немножко поносить. И в Москву лететь придется под ним...

– Ну сами посудите, – увещевал его Жерар. – Информация о смерти Шведова еще не прошла в компьютер аэропорта Шереметьево, это однозначно. Как прилетели, так и улетите, а там хоть в урну паспорт бросьте – дело ваше.

– Но вы же собирались задействовать свои какие-то невероятные связи... – робко заикнулся Данила.

– Мне их довольно затруднительно задействовать, будучи выпущенным из полицейского комиссариата лишь под залог! – грустно усмехнулся Жерар. – Пока я восстановлю утраченную репутацию, паспорт Шведова и впрямь станет недействительным. Так что лучше не рисковать. Вам ведь все равно пора возвращаться. Возвращаться – и исполнять свой гражданский долг.

Что-то очень пафосно заговорил он о гражданском долге! Понятно, что Данила ему как бельмо на глазу. Спит небось и видит, как соперник улетает в далекую Россию, дает там подписку о невыезде на время следствия и судебного разбирательства, а там, бог даст, становится и вообще невыездным.

Черта лысого! Конечно, Данила премного благодарен Жерару... Ведь именно благодаря этому франтоватому типу обрели свободу и сам Данила, и Мирослав. Именно во время попыток спасти их Жерар вступил в такой конфликт с законом, что неведомо, когда и как теперь дело расхлебается. Своим приятелям он живописал эту историю с разутым арабом-торговцем весело да с шутками-прибаутками, однако дело-то вышло очень серьезное. Араб этот по имени Омар Ишакмечты был одним из действующих руководителей сети наркомафии Парижа. За ним долго следили, но никак не могли взять с поличным. И внедрить к нему своих людей полиция тоже не могла. Наконец удалось измыслить хитрющий ход, который казался беспроигрышным. Омар страдал страшными мозолями, а потому не мог носить нормальную обувь – только арабские мягкие туфли-папуши без задников. Разносив одну пару, он берег ее как мог, ибо только в мягкой обуви мог чувствовать себя человеком. Подшивал подметки на эти папуши сапожник, которого удалось купить за большие деньги. Он и вшил в папуши Омара микромаркеры – своего рода радиолокаторы, которые и должны были привести полицию на место встречи наркомагнатов, проводившуюся при соблюдении строжайшей конспирации. Полиция уже оцепила место предполагаемой встречи, как вдруг принесся на роликах Жерар, подобно одной из химер, сорвавшихся с собора Нотр-Дам, нацепил драгоценные папуши и повел доблестные полицейские силы в Медон...