Вечером 6 марта 1867 года жители Аурангабада могли прочесть такое объявление:

«Две тысячи фунтов в награду тому, кто доставит живым или мертвым одного из бывших предводителей восстания сипаев, о присутствии которого в Бомбейском округе получены сведения. Преступника зовут набоб Данду-Пан, но более известен под именем…»

Последних строк с именем набоба, ненавидимого, вечно проклинаемого одними и тайно почитаемого другими, недоставало на том объявлении, только что наклеенном на стене полуразвалившегося здания на берегу Дудмы. Нижний угол афиши, где имя это было напечатано крупными буквами, оторвал один факир.

Берег был совершенно безлюден, и никто не заметил его проделки. Вместе с этим именем исчезло и имя генерал-губернатора Бомбейского округа, скреплявшее подпись вице-короля Индии.

Как объяснить действия факира? Ужели, разрывая афишу, он надеялся, что бунтовщик ускользнет от правосудия и от последствий принятых против него мер? Мог ли он предположить, что такая страшная знаменитость легко исчезнет вместе с обрывком клочка бумаги? Нет, это было безумием уже потому, что громадное количество таких же афиш виднелось на стенах домов, дворцов, мечетей и гостиниц Аурангабада. Кроме того, глашатай обходил все улицы города, громко читая постановление губернатора.

Жители самых маленьких и отдаленных местечек провинции знали, что целое состояние обещано тому, кто доставит Данду-Пана, и имя это, бесполезно оторванное на одной афише, через каких-нибудь двенадцать часов должно обежать все президентство.

Если справки были верны, если набоб действительно скрывался в этой части Индостана, то не было сомнения, что вскоре он попадется в руки людей, заинтересованных в поимке.

Что же побудило факира оборвать афишу, отпечатанную в нескольких тысячах экземпляров? Чувство злобы или тайная мысль с оттенком презрения — впрочем, решить трудно, так как в любом случае пришлось бы теряться в догадках.

Пожав плечами, факир удалился в самую многолюдную и неприглядную часть города.

Деканом называют широкую полосу полуострова Индии, заключенную между горами — Западными и Восточными Гатами. Так принято называть часть Индии к югу от реки Ганг.

Слово «Декан» по-санскритски означает «юг». В Бомбейском и Мадрасском штатах он насчитывает несколько провинций и главная из них — Аурангабадская, столица которой некогда была столицей всего Декана.

В XVII столетии знаменитый падишах моголов Ауранзеб перенес свою резиденцию в этот город, известный в начале исторической жизни Индостана под именем Кирки. Тогда в нем насчитывали до ста тысяч жителей. Теперь, под владычеством англичан, население города не превышает пятидесяти тысяч.

Эта местность полуострова считается одной из самых здоровых, и до сих пор ее щадит ужасная азиатская холера; даже лихорадочные эпидемии, столь опасные в Индии, никогда не посещают ее.

В Аурангабаде сохранились прекрасные остатки его прежнего великолепия и блеска: дворец великого могола, высящийся на правом берегу Дудмы, мавзолей любимой султанши отца Ауранзеба Шаг-Зогон, мечеть (построенная по образцу элегантнейшей «Таджи» в Агре), четыре минарета которой возвышаются над грациозно окруженным куполом; наконец, и другие памятники, артистически построенные, богато украшенные, говорят о могуществе и величии самого знаменитого из завоевателей Индостана, который довел эту страну (он присоединил к ней еще Кабул и Ассам) до ни с чем не сравнимого благосостояния.

Хотя после этой эпохи население Аурагабада значительно уменьшилось, как было сказано выше, но, во всяком случае, человек легко мог спрятаться или, лучше сказать, стушеваться среди столь разнообразных типов, составляющих это население.

Факир, настоящий или ложный, смешавшийся с толпой, ничем не отличался. Индия кишит факирами; вместе с сеидами они составляют целую нищенскую духовную корпорацию; просят милостыню пешие и верхом, умеют требовать ее, когда им не дают добровольно, и пользуются огромным влиянием среди низших классов индусского населения.

Факир, о котором идет речь, был мужчина высокого роста, на вид ему можно было дать никак не более сорока — сорока двух лет. Лицо его напоминало прекрасный магаратский тип, особенно по блеску его черных оживленных глаз. Но трудно было отыскать тонкие черты его племени под тысячью ямочек, оставленных оспой, которые покрывали его щеки.

Это был человек в полном расцвете сил, гибкий, крепкий, с особенной приметой, если только это можно считать приметой: на левой руке у него не хватало пальца.

Волосы его были окрашены в красный цвет, он был почти наг, без обуви, с тюрбаном на голове, с телом, едва прикрытым скверной шерстяной полосатой рубашкой, повязанной у пояса. На груди виднелись начертанные яркими красками эмблемы двух начал индусской мифологии сохраняющего и разрушительного: голова льва из четвертого воплощения Вишну, три глаза и символический трезубец мрачного Шивы.

Между тем неподдельное и вполне понятное волнение охватило улицы Аурангабада, в особенности те, в которых теснилась разнохарактерная толпа беднейших кварталов.

Мужчины, женщины, дети, старики, европейцы и туземцы, солдаты королевских полков и полков из местного населения, нищие всех сортов, крестьяне ближайших деревень встречались, разговаривали, жестикулировали, обсуждали, объявляли, взвешивали возможность заработать огромную премию, предложенную губернатором.

Возбуждение умов не могло бы быть сильнее перед колесом лотереи с главным выигрышем в две тысячи фунтов стерлингов. Прибавим, на этот раз не было никого, кто не мог бы взять хорошего билета: этот билет был — голова Данду-Пана, но, правда, надо было иметь особенное счастье, чтобы встретить набоба, и особенную смелость, чтобы захватить его.

Факир, очевидно единственный из всех, не льстивший себя надеждой на премию, проходил между группами людей, по временам останавливаясь и прислушиваясь к тому, что говорилось, как человек, который может извлечь из всего этого пользу. Хотя он не присоединялся и не вмешивался ни в чьи предложения и не делал никаких замечаний, но глаза и уши его не дремали.

— Две тысячи фунтов за выдачу набоба! — кричал один, поднимая к небу свои крючковатые пальцы.

— Нет, не за открытие, а за захват, между этим есть небольшая разница, я думаю!

— Да он не из таких, что позволят взять себя беспрекословно.

— Но ведь недавно говорили, что он умер от лихорадки в камышах Непала.

— Вздор! Хитрый Данду-Пан хотел прослыть умершим, чтобы жить в большей безопасности.

— Говорили, что он был похоронен среди своего лагеря, на границе.

— Выдумки с целью запутать дело!

Факир и бровью не повел, слушая эту последнюю фразу, произнесенную тоном, не допускавшим никакого сомнения.

Однако, когда один из самых возбужденных в толпе начал рассказывать слушателям подробности слишком точные для того, чтобы не быть верными, лоб факира невольно наморщился.

— Несомненно, — говорил индус, — что в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году набоб укрылся со своим братом Балао-Рао и бывшим раджой из Гонда, Деби-Букс-Сингом, в лагере у подножия одной из гор Непала. Там, почти настигнутые преследовавшими их английскими войсками, они втроем решились перейти англокитайскую границу. Но перед этим набоб и его два спутника ради большей безопасности устроили церемонию своих собственных похорон. В действительности же было похоронено только по пальцу от левой руки каждого из них, отрезанному ими самими во время церемонии.

— Откуда вы это знаете? — спросил у индуса один из слушателей.

— Я присутствовал на этих похоронах. Солдаты Данду-Пана взяли меня в плен, и только шесть месяцев спустя я мог убежать.

Во все время разговора факир пристально смотрел на индуса. В глазах его сверкали молнии. Он осторожно спрятал свою изувеченную руку под шерстяные лохмотья, покрывавшие ему грудь.