– Ты убил Тапика!

– Я уверен, что мы можем договориться, – сказал Лес. – Если вы попросите сына на минуту зайти в дом, мы можем обсудить…

– Обсудить? Вы считаете, что тут есть что обсуждать? – громко спросил мужчина. – Я видел это. Вы тут неслись по дороге, точно сегодня конец света.

– Да пес сам кинулся на меня! И когда я увидел его, он прыгнул на мою машину.

– Прыгнул на вашу машину, – сказал мужчина. – Сам прыгнул под колеса!

– Совершенно верно. Он прыгнул прямо на меня.

– Потому что вы превысили скорость. Вы или лжете, или не в себе. В любом случае пусть разбирается полиция.

– Ты убил Тапика! – неожиданно опять закричал ребенок.

Пока Лес и мужчина препирались, мальчик отступил в сторону вероятно надеясь, что его отец разделается с этим типом, но неожиданно набросился на Леса и чувствительно стукнул его по почкам.

– Ты убил мою собаку! – прокричал он Лесу в лицо.

– Черт побери! – взорвался Лес. Он отступил от ребенка, по-прежнему махавшего кулаками. – Послушай, ты! – прокричал он мужчине в бледно-голубой рубахе. – Я вице-президент корпорации. Я больше не могу выносить это дерьмо! – Он вытащил из кармана кошелек, который уже несколько исхудал. Потом сложил пополам одну десятку и две двадцатки.

– Что вы, по-вашему, делаете? – спросил мужчина.

Лес вытащил деньги из кошелька, но уронил их, и они оба уставились на банкноты, упавшие на обочину в траву.

– Я не верю вам, – сказал мужчина. – Забудьте, что собака стоила в четыре раза больше. Я просто не верю вам.

Отойди от него, Вэн, – Мальчик вновь начал кружить вокруг Леса, выбирая место для удара.

– Отцепись от меня, – сказал Лес. Гнев выветрился из передних долей его мозга – впервые в жизни он подумал о своем мозге как о совокупности слоев и сегментов. Передняя часть его мозга обрела холодное спокойствие, тогда как за этой ледяной поверхностью по-прежнему кипел гнев. Он начал отступать к машине.

Лес сел в машину и поехал в сторону моста. Когда он поглядел в зеркальце заднего обзора, то увидел, что мужчина и сын по-прежнему стоят посредине дороги и смотрят на него. Мальчик грозил кулаком.

Все это настолько вывело его из себя, что он проехал по Риверфронт-авеню прямо к парковке у ресторана "Бифштексы Пигги Биндля", прежде чем вспомнил, что собирался свернуть налево.

К тому времени, как он нашел пустое место на стоянке около бара Франко и выбрался на обочину, макушка его была словно заморожена наркозом. Однако под этой ледяной поверхностью бушевал гнев. Ведь если бы Пэтси была нормальной женой, он никогда бы не услышал этого зова из кустарника, никогда бы не убил собаку. В маленьком баре клубились голоса и запахи ста пятидесяти людей, и все это обрушилось на него, как только он отворил двери. Был конец дня субботы, лето, и "У Франко" была самая горячая точка в городе.

Как только он вошел внутрь, какой-то высокий хлыщ с укладкой и в рубашке регби налетел на Леса и чуть не раздавил ему ногу своим кожаным ботинком. Лес небрежно положил руку на обтянутое роскошной джинсовой тканью бедро и отодвинул того в сторону. Хлыщ оглянулся и уставился на него, пиво из кружки выплеснулось ему на ботинки, но когда он вгляделся в лицо Леса, он лишь кивнул, и Лес беспрепятственно прошел к стойке бара.

В холодной ярости он уселся на свободный табурет.

– Двойной "Гленливет", – прокричал он бармену, а когда курчавый, усатый бармен повернулся в его сторону, вновь прокричал:

– Двойной "Гленливет"!

– Получите, – сказал бармен. – Кричать незачем.

– Эй, послушай, – сказал Лес бармену, усевшись с выпивкой. – Ты любишь животных? Тогда заторчишь. Когда я ехал сюда, на меня наскочил пес. Понял? Он наскочил на меня. Я даже не видел поганца, пока он не кинулся под мой автомобиль. Я пытался вывернуться, но не успел. Этот сукин сын покончил жизнь самоубийством.

– Я слышал об этом, – сказал бармен и отвернулся.

– Ты слышал об этом? Что ты имеешь в виду – слышал об этом? Я никогда не слышал о таком.

– Никогда не слышали о леммингах? – спросил забавный толстяк, сидящий через табурет от Леса. Он явно не был полицейским – у него были толстые линзы очков, жидкие волосы и глубокие морщины на низком лбу. – Я как раз сидел тут и думал о леммингах. Потому что со мной кое-что сегодня случилось, очень похожее на то, что вы тут рассказали. – Он заискивающе улыбнулся. Лес пожал плечами. Он все еще находился в ледовом плену, и даже этот толстяк не раздражал его.

– У нас была кошка, – сказал толстяк. – Мы звали ее Макинтош. Она персидская, понимаете? Очень красивая шелковистая шерсть. Она у нас жила десять лет – появилась даже прежде, чем мы переехали в этот город. Я так привязался к этой твари. Ну так сегодня моя жена выглянула из окна третьего этажа и увидела, как Макинтош бежит по лужайке. Она подумала, что старая бандитка решила прихватить птицу – она старая, но когда хочет, может бегать быстро. Она ловит птиц пару раз в неделю и оставляет окровавленные трупы на ступеньках, так что мы утром всегда натыкаемся на них, когда выходим за газетой.

Он сглотнул.

– Но эта су.., это проклятое животное вовсе не бежало за птицей. Она бежала к бассейну сына. Жена видела, как Макинтош прыгнула прямо в бассейн и утонула! Утонула!

Кошка! Он просто перевалилась через бортик бассейна и прыгнула в воду. Моя жена на секунду застыла, понимаете?

Она не могла поверить своим глазам. Она ждала, что Макинтош попытается выбраться из бассейна. Но она даже не попыталась. Ее голова так и не показалась на поверхности воды.

Она так кинулась в этот бассейн, точно хотела покончить с собой, парень. – Глаза его замигали из-под толстых линз. – Вот почему я сижу тут и думаю о леммингах.

Лес старался внимательно смотреть на мужчину, который рассказывал ему эту историю. Он видел, что тот хочет рассказать ему еще что-то, поговорить о собаке-самоубийце, разделить с ним свою печаль о судьбе несчастных созданий, поговорить о леммингах и о том, что толкает животных на самоубийство. Он видел, что тому нужно не только сочувствие – общность, которая возникает на основе алкоголя и мужского братства, но и большее – общность понимания и доверия. Лес подался вперед, улыбнулся и сказал:

– Заткнись.

Толстяк замолк. Он быстро наклонился над стойкой и уткнулся покрасневшим лицом в свой бокал.

Самочувствие Леса улучшилось – на лице у него ничего не отразилось, но где-то в недрах головы наркоз дал трещину. Ему стало почти тепло.

Он поглядел на часы и был приятно удивлен. Оказалось, что уже девять тридцать вечера.

– Еще "Гленливет", – сказал он бармену. Толстый стакан, наполненный кубиками льда и темной маслянистой жидкостью, возник перед ним на стойке.

Он поднял его и глотнул разбавленного виски. И когда оно бархатисто разлилось внутри, его неожиданно поразила малоприятная мысль: если он настолько преуспевает, почему он испытал такое удовольствие, велев толстяку заткнуться?

Да и, если он так преуспевает, что он делает здесь, в баре, в девять-тридцать? А его жена сидит дома одна?

На этот вопрос у него был ответ.

– Пусть Пэтси тоже заткнется, – пробурчал он сам себе и отхлебнул половину своего "Гленливета".

Но теперь влитое в него виски и предыдущий джин начали проситься наружу, и Лес слез с табуретки и протолкался в коридор, где пухлая блондинка заигрывала с мордатым парнем, одновременно болтая по телефону.

– Я знаю, что биточки в духовке, – говорила она. Биточки были в духовке, а рука парня – у нее на груди.

Он вновь соскользнул в холод, потому что представил себе Джонни Рэя: кожа вздулась и посинела, точно колбасная шкурка, в волосах запутались водоросли, грудь испачкана илом – и он сидел за стойкой в Загородном клубе.

Вход в мужской туалет был чуть дальше по коридору. Там стоял кто-то здоровый, напоминающий Бобо, и мочился в писсуар. Лес прошел мимо и толкнул двери кабинки. Она была заперта. Лес засунул руки в карманы и уставился в пол. Человек у писсуара вздохнул и выпрямился. Все еще продолжая мочиться, он взял стакан пива, стоявший наверху писсуара, и отхлебнул из него. Лес брезгливо наблюдал за ним, стараясь не дышать, – воздух казался смесью мочи и антисептика.