Вдруг редакция "Газеты" показалась журналистке темной и холодной. Она выключила проектор. Сара уже знала, что, сколько бы она ни изучала прошлое, эта ситуация будет повторяться и повторяться до бесконечности, вплоть до тех времен, когда люди еще не населяли Коннектикутское побережье, когда звери вдруг теряли разум и бросались друг на друга: медведь – на медведя, волк – на волка, и так каждые тридцать лет.

Саре захотелось спрятаться – это была ее первая инстинктивная реакция на сделанное открытие. Выключить свет, забиться в укромный уголок и сидеть там, скорчившись, до тех пор пока она не сможет безопасно выйти наружу. Но, будучи Сарой Спрай, вместо этого она протянула руку к телефону.

3

В то самое время, когда Сара Спрай пыталась дотянуться до телефона, то есть после семи часов вечера, мужчина, не по сезону облаченный в пальто и твидовую шляпу, вынырнул из порнотеатра на Сорок второй Западной улице Нью-Йорка. Он огляделся и двинулся в восточном направлении к Америка-авеню. Руки он засунул глубоко в карманы, но видневшиеся из-под обшлагов рукавов белые полоски свидетельствовали о том, что руки забинтованы. Его лицо также было покрыто бинтами. Когда ему показалось, что он привлек внимание одного из уличных завсегдатаев – одной из тех небезопасных личностей, что проводят целые дни на Сорок второй улице, – мужчина спрятался за спину крашеной блондинки в облегающих атласных шортах. Она шепнула ему: "Пойдем со мной? Пойдем?", и он скользнул в здание, когда-то бывшее кинотеатром.

В большинстве маленьких и больших городов забинтованный с ног до головы джентльмен, напоминающий Клода Рейнса из "Человека-невидимки" и одетый в середине июня в пальто и шляпу, совершенно справедливо привлек бы к себе внимание окружающих; в большинстве маленьких и больших городов вокруг такого человека зазвучали бы вопросы и насмешки, на него бросали бы любопытные взгляды и показывали пальцем. Но здесь была Сорок вторая улица, и большинство из тех, кто видел Лео Фрайдгуда, гоняющегося за сексуальными приключениями, принимали его просто за еще одного сумасшедшего. Лео, которого в округе Патчин назвали бы "перестраховщиком", понимал, что слоняться в таком виде в одном из самых неспокойных районов Нью-Йорка – дело опасное. Но он совершенно справедливо рассуждал, что его таинственный и самоуверенный облик создает определенную безопасность, тогда как таинственный и испуганный вид только увеличивает вероятность нападения. Конечно, если по какой-то причине бинты спадут, ему придет конец. Такая возможность существовала, и это заставляло его двигаться осторожно, крадучись, тайком поглядывая по сторонам. Но лучшим оружием оставались все же высокомерие и надменность. Здесь отлично усвоили: если ты можешь заплатить за то, чего желаешь, то оно твое.

Кроме всего прочего, он просто не мог уйти. Лео Фрайдгуд всегда был болезненно любопытен, особенно если дело касалось сексуальных сцен. Наиболее сильное сексуальное удовольствие он получал, наблюдая или воображая любовные акты между другими людьми. Даже во время близости со Стоуни он представлял ее вместе с другими мужчинами, с которыми сам же и побуждал ее встречаться. Он вкрадчиво, но настойчиво подталкивал ее к этим встречам, хотя никогда прямо об этом не говорил. Со смертью Стоуни он решил, что его сексуальная жизнь тоже умерла. Лео до сих пор переживал унижение, причиненное ему Томми Турком. Это унижение казалось могильной плитой, придавившей всю его сексуальную жизнь. Обнаруженные на теле белые пятна, их медленный, но неумолимый рост также вносили свой вклад в угасание желания, но странным и извращенным образом: чем больше белые пятна покрывали его тело, тем более навязчивой становилась проблема пола. Лео не мог больше действовать, но действия всегда имели для него второстепенное значение. Лео полностью порвал с "Телпро" и генералом Ходжесом – никто в "Телпро" не знал, что с ним произошло, – но порвать с глубоко запрятанными фантазиями оказалось невозможным. Это и привело его сюда, на Сорок вторую улицу.

Лео проскользнул незамеченным мимо ряда будок, демонстрирующих каждые две минуты за четверть доллара фрагменты порнографических фильмов, и протянул пятидолларовую банкноту лысому человеку, сидящему в кабинке кассы. Тот вернул ему его пять долларов, разменянные по двадцать пять центов. Лео нырнул в маленькую темную комнату, где потратил доллар, наблюдая за тем, как четыре школьницы старших классов насилуют костлявого темноволосого мужчину с резко выраженным изгибом пениса. Затем он вышел оттуда и отправился на задворки старого театра, где под аркой виднелась надпись: "Обнаженные живые девушки – 25 центов". Ряд дверей, напоминающих стенные шкафы, тесно прилегающие один к другому, образовали полукруг. Лео открыл дверь, над которой не светилась красная лампочка, шагнул в темноту и вложил четверть доллара в щель. Металлический диск внутри кабины поднялся вверх.

Лео увидел перед собой круглое, хорошо освещенное помещение: на полу была расстелена искусственная тигровая шкура, в дальнем углу стояла софа из пластика. По сторонам этого круга располагалась серия таких же дискообразных окон, как и то, в которое смотрел он. Примерно на половине из них были подняты металлические ставни. Мужские лица, выглядывающие из этих окон, напоминали портреты обитателей ада – казалось, они покрыты блестящей красной краской. Все лица были повернуты в сторону женщины, которая танцевала под песню Брюса Спрингстина в центре круглого пространства. Это была красивая пуэрториканка. Лео рассмотрел ее, когда она обернулась и, вскинув вверх копну густых волос, стала приближаться к его окну. В окне прямо напротив Лео, высунув извивающийся язык, безумно скалился огромный негр. Девушка взглянула на Лео и, казалось, не заметила бинтов; по крайней мере, отсутствующее, почти мрачное лицо не изменило выражения – ни морщинки на чистом лбу, ни следа интереса в глазах. Она резко повела правым плечом, подняла вверх правую руку, маленькая коричневая грудь дрогнула, и великолепное тело, медленно поворачиваясь, двинулось вдоль круга. Лео разглядывал гибкую спину, аккуратный круглый зад, стройные бедра.

Когда металлический экран начал опускаться, он быстро бросил в щель еще четверть цента.

Девушка неспешно двигалась вдоль круга, она изгибалась, словно кошка, пытающаяся пролезть под низким забором. Лео еле дышал, почти что впал в транс: он представлял девушку, бесспорно проститутку и, возможно, наркоманку, в объятиях мужчины, извивающуюся и трепещущую, ее покачивающийся зад и стройные ноги, сплетенные вокруг мужского тела. Лео заплатил еще за один сеанс, и когда пуэрториканка улеглась на меховой ковер, а ее сменила высокая рыжая американка, он натянул поглубже твидовую шляпу, приподнял воротник пальто и вышел, пройдя мимов рядов кабинок.

– Секс-шоу, секс-шоу, – прошептал ему на ухо чернокожий человек в тот момент, когда он вышел из здания и повернул на запад.

Что ж, он как раз подумывал об этом. Лео быстро двинулся вниз по улице. Теперь он слышал, как какой-то негр кричал ему вслед: "Эй, мумия, постой, мумия".

Лео направился в клуб, который располагался на Седьмой авеню. Этот клуб он "открыл" в 1975 году – в тот год Фрайдгуды перебрались на восток. Заведение состояло из двух комнат, которые разделяла стеклянная перегородка.

Одна ее сторона была прозрачной. Этот клуб обслуживал мужчин, чьи вкусы совпадали с вкусами Лео.

– Черт, он не мумия, – сказал Бенгс-младший Гроверу Спелвину, когда они увидели, как Лео исчез в дверях, расположенных рядом с входом в кинотеатр, где двадцать четыре часа подряд непрерывно демонстрировались фильмы ужасов.

– Этот тип собирается на шоу. Черт! Он, оказывается, не настоящая мумия.

– Мы увидим его, когда он будет тащиться обратно, – спокойно ответил Гровер и спрятал руки в карманы обтрепанных джинсов. Они приготовились ждать.

Лео поднялся по лестнице на самый верх, открыл дверь с вывеской "Студия", и чернокожая блондинка в парике, приветливо улыбнувшись ему, проговорила: