— На вопрос один ответишь, княже? — Меншиков поймал князя Таннарила за рукав, едва они покинули кабинет. — С чего это ты вдруг стал беспокоиться за мужиков? Или пожалел погорелых?

— Я слишком хорошо знаю, что такое остаться бездомным, — учтиво ответил альв, отметив, что его слова вызвали искреннее удивление. Однако выразить оное вслух Меншиков не успел: к ним тихонько подошёл Макаров.

— Прошу прощения, господа мои, — кабинет-секретарь невольно копировал выражения своего коронованного начальника. — Его императорское величество требует вас, Михаил Петрович, к себе для приватного разговора. Извольте, ваше сиятельство.

Князь, молча кивнув в ответ, последовал за ним. Но, сделав не более пяти шагов, обернулся — с лукавой улыбочкой.

— Ваша светлость, — обращаясь к Меншикову, он был учтив до тошноты. — Примите от меня дружеский совет. Когда станете сообщать преображенцам о наложенном на них штрафе, не стоит дополнять сию неприятную весть никакими именами, либо намекать…на особенности строения ушей. Поверьте, я вам только добра желаю, и если утверждаю, что возникновение ненужного недовольства среди гвардии не в ваших интересах, то так оно и есть.

— Благодарю за совет, ваше сиятельство, — Данилыч всем своим видом показывал, что вызов принял. — Обязательно его учту.

Маэдлин невольно переглянулся с обер-прокурором. Тот ответил немолодому альву понимающей усмешкой. Это хорошо. Теперь Ягужинский обязательно донесёт нужные князю Таннарилу сведения до ведома ближнего круга придворных, и начнёт со своего тестя, канцлера империи Головкина.

Игра началась. Что победит — невероятная придворная живучесть талантливого мужика или семисотлетний опыт рафинированного альва-аристократа — ещё неизвестно. В том-то вся прелесть этой игры — в равных шансах.

Наконец-то князь Таннарил почувствовал себя дома.

— Садись, крестник. Поговорим…без чинов.

Князь невольно отметил, что государь без дымящей трубки в зубах кажется ему каким-то…неполным, что ли. И прекрасно понимал: тому сейчас только трубки недоставало, чтобы в могилу улечься. А поговорить «без чинов» — это как? Альв попросту не знал, что это означает.

— По делу твоему я комментарии написал, — продолжал государь, протянув ему закрытую папку. — Ты умён, но в жизни нашей понимаешь мало, так я тебя поправил. С людьми бывалыми тоже переговори, что там да как. В конце лета, думаю, альвы твои отпишут о наблюдениях, тогда жду тебя с новым докладом.

— Разумно, ваше величество…

— Я же говорил — без чинов, — напомнил император.

— Пётр Алексеевич, — мысленно ругая себя за непонятливость, произнёс князь. — До конца лета ещё много времени, полагаю, что успею должным образом доработать свой проект и изложить, как всё устроить наилучшим способом. Но, простите, я не думаю, что вы велели мне явиться для приватной беседы только за этим.

— Сколь ни говорю с альвами, всё убеждаюсь, что дураков среди вас нет, — император смерил его цепким тяжёлым взглядом. — Не рождаются, али повымерли давно?

— Перебили их — за столько-то лет, — честно ответил альв.

— Хорошо стало?

— Не уверен. Когда кругом слишком много умных, тоже плохо.

— Вот и я так думаю, что всему мера надобна, — как-то немного двусмысленно проговорил государь, и продолжал уже куда серьёзнее. — Из Синода весточку мне передали, скоро письму разводному быть. Понимаешь, что это означает лично для тебя?

— Понимаю, Пётр Алексеевич, — князь невольно ощутил печаль. — Сестра слишком умна, чтобы даром кормить родственников от казны и тем злить народ. Я догадывался о том.

— И оттого проект свой гилянский затеял?

— Именно. Я не вернусь ко двору, не заслужив сей милости по праву.

— А прочие?

— Прочие поймут сами, они тоже не дураки.

Тяжёлый, почти физически ощутимый взгляд государя сделался теплее.

— Ты изменился, крестник, — сказал он. — Ранее глаз поднять не смел, целые кружева из слов выплетал. На прочих глядел, как на навоз. Теперь, вижу, совсем у нас освоился. Не наглеешь — тоже хорошо. Может, скажешь, что тебя изменило?

— Я учился у всех, кого узнал за этот неполный год, — признался князь. — В том числе и у вас.

— Какой же урок извлёк?

— Гордыня — смертный грех, — с улыбкой, глядя своему крёстному в глаза, ответил альв. — Так уверяет Священное писание. Лично я сделал вывод, что гордыня — мать всех грехов. Вот, пожалуй, то, что изменило меня сильнее всего.

— А. Тут ты прав, — государь с глухим стуком открыл дверцу низенького шкафчика, стоявшего по правую руку. — Россия-матушка из кого хошь грех сей вышибет. До недавней поры думал, что я один такой, с кем она не совладала. Вот, глянь-ка, — он вынул из шкафчика и водрузил на стол плоскодонную немецкую корзинку, плотно уставленную бутылочками и горшочками с привязанными к горлышкам бумажками. — Видишь, чем я жив отныне? Ем по часам, почти одно постное, микстурами по уши заливаюсь. Тошно, а терплю. В молодости нагрешил, теперь отвечаю.

Лицом, голосом, интонацией, да и всем своим видом он сейчас являл собой живую аллегорию отвращения и подспудного гнева. Само собой, в поедании постных кашек вместо хорошо прожаренного куска мяса и питии микстур вместо вина приятного мало. Альв тихо порадовался, что Пётр Алексеевич, побывав на пороге смерти, понял одну простую истину: ему не двадцать пять лет, а пятьдесят два года. В конце мая[29] будет пятьдесят три. Для человека его рода занятий, обладающего такой коллекцией предосудительных привычек и недолеченных болезней, возраст более чем внушительный. Ему действительно придётся всю оставшуюся жизнь сидеть на лекарствах и не допускать даже мысли о нарушении строгого распорядка. Но князь крепко сомневался, что причиной тому была жалость к самому себе.

Поздновато он осознал и другую тонкость, совершенно не знакомую альвам: сейчас Пётр Алексеевич разговаривал с ним не как государь, а как будущий родственник. «Без чинов», значит. Альвы ранее без чинов не обходились. Даже дети Высших беседовали с родителями, стоя на коленях и не смея поднять взгляд. Здесь не так.

Здесь очень многое не так, как они привыкли.

— Тебя Аннушка видеть хотела, — негромко сказал государь. — Где мой кабинетец, помнишь? Там она, с письмами работает. А я задержусь ненадолго.

— Надеюсь, вы скоро присоединитесь к нам.

— Ступай уже, — с коротким смешком проговорил Пётр Алексеевич.

Альву едва удалось скрыть иронию во взгляде: спроваживая гостя в другую дверь, император явно не хотел, чтобы тот видел его следующего посетителя. Что ж, политика — дело сложное и запутанное, а князь Таннарил здесь не настолько свой, чтобы доверять ему безоглядно. Это как раз было понятно. Да и не интересовал князя этот самый визитёр. Куда интереснее было, поступил ли Меншиков именно так, как рассчитывал хитрый альв?

В любом случае это будет известно не ранее завтрашнего утра, а то и позднее. А, стало быть, незачем забивать голову ненужными мыслями. Сестру он любил искренне, с раннего детства, и всегда рад поговорить с ней. Тема для подобного разговора всегда найдётся.

Сколько ни приезжал князь в Петербург, каждый раз видел этот город по-новому. То в отливающем серебром свете северного солнца, то в сумерках летней белой ночи, то под косым холодным дождём, то в белой корке утоптанного снега. И каждый раз убеждался, что новая столица России была овеществлённой мечтой русского государя. Притом, мечтой, ещё до конца не исполнившейся. Фасады зданий были хороши, но задние и боковые стены выстроены кое-как. Местами улочки настолько узки, что, случись поблизости давка, быть множеству погибших… Одним словом, здесь был огромный простор для нового строительства. Место, прямо скажем, не самое удачное выбрано. Князь Маэдлин, как знаток всего, что связано с водой — на родине он, собственно, и специализировался на водной магии — утверждал, что город при неблагоприятном стечении обстоятельств будет не раз и не два затоплен. И даже начал составлять проект постройки дамб, долженствующих снизить вероятность наводнений.