— Боюсь, ничего не выйдет, — ответил Хатавульф. — Во всяком случае, не в этом году. Гунны становятся все сильнее и нахальнее и снова подбираются к нашим поселениям. Знаешь сам, как мы относимся к королю, но Эрманарих прав: пришла пора опять взяться за меч. А мы с Солберном не из тех, кто может прохлаждаться, когда другие сражаются.

— Да уж, — подтвердил его брат, — и потом, до сих пор король сидел смирно, однако любви он к нам не питает. Если нас ославят как трусов или лентяев и если ему вздумается однажды посчитаться с нами, кто тогда встанет на нашу защиту?

Скиталец явно опечалился.

— Что ж, — сказал он наконец, — Алавину исполняется двенадцать. Чтобы отправиться с вами, он еще молод, а вот в компанию мне годится как раз. Отпустите его со мной.

Братья согласились, а Алавин запрыгал от радости. Наблюдая, как он кувыркается, Скиталец покачал головой и пробормотал:

— Как он похож на Йорит! Ну да, он родня ей по отцу и по матери. Вы с Солберном ладите с ним? — неожиданно спросил он Хатавульфа.

— Конечно, — отозвался изумленный вождь. — Он славный паренек.

— И вы никогда с ним не ссорились?

— Почему, ссорились, по всяким пустякам, — Хатавульф погладил светлую бородку. — Наша мать недолюбливает его. Но пускай себе тешится старыми обидами; глупцы могут болтать что угодно, однако мы слушаем ее лишь тогда, когда ее советы кажутся нам разумными.

— Храните вашу дружбу, — Скиталец, скорее, молил, нежели советовал или приказывал. — На свете мало найдется сокровищ дороже ее.

Он сдержал свое слово и возвратился по весне. Хатавульф снарядил Алавина в дальний путь, дал ему коней, сопровождающих, золото и меха для продажи. Скиталец показал драгоценные дары, которые взял с собой, сказав, что они помогут завязать знакомства в чужих краях. Прощаясь, он крепко обнял обоих братьев и привлек к себе Сванхильд.

Они долго смотрели вслед уходящему каравану. Рядом с седоголовым стариком в синем плаще Алавин выглядел совсем юным. И всех троих посетила одна и та же мысль: по вере предков, Водан был богом, который забирает на тот свет души умерших.

Но миновал год, и Алавин вернулся домой в целости и сохранности. Он вытянулся, стал шире в плечах, голос его погрубел; он то и дело принимался рассказывать о том, что видел, слышал и испытал на чужбине.

Новости Хатавульфа и Солберна были не слишком радостными. Война с гуннами пошла вовсе не так, как ожидалось. Ловкие наездники, издавна пользовавшиеся шпорами, гунны научились сражаться в едином строю и подчиняться приказам. Им не удалось одолеть готов ни в одном из многочисленных сражений, но они нанесли противнику немалый урон, и говорить о том, что они потерпели поражение, было бы преждевременно.

Измученные непрекращавшимися набегами кочевников, голодные, оставшиеся без добычи воины Эрманариха вынуждены были уйти восвояси. Иными словами, война закончилась ничем.

А потому люди вечер за вечером с восторгом внимали Алавину. Его рассказы о Риме казались грезами наяву. Порой, однако, Хатавульф и Солберн хмурились, Рандвар и Сванхильд обменивались недоуменными взглядами, а Ульрика сердито фыркала. В самом деле, почему Скиталец избрал именно такой путь?

Когда они путешествовали с Тарасмундом, то поплыли прямиком в Константинополь. А сейчас он начал с того, что привел караван к визиготам, где тойринги задержались на несколько месяцев. Они засвидетельствовали свое почтение язычнику Атанарику, но чаще их видели при дворе христианина Фритигерна. Последний был, как уже говорилось, не только моложе своего соперника, но и превосходил его по числу подданных; Атанарик же, как и в былые года, ревностно искоренял христианство в своих землях.

Получив наконец разрешение пересечь границы Империи и переправившись через Дунай, Скиталец направился в Моэзию, где свел Алавина с готскими приверженцами Ульфилы. Потом они все-таки, но ненадолго, заглянули в Константинополь. Попутно Скиталец растолковал юноше обычаи и нравы римлян. Поздней осенью они возвратились ко двору Фритигерна, там и перезимовали. Визигот хотел окрестить их, и Алавин чуть было не поддался на его уговоры, находясь под впечатлением величественных соборов и прочих чудес, какие ему довелось узреть на берегах Золотого Рога, но в конечном счете отказался под тем предлогом, что не желает ссоры с братьями. Фритигерн не обиделся на его отказ и сказал лишь: «Наступит день, когда для тебя все переменится».

По весне, дождавшись, пока высохнет грязь на дорогах, Скиталец привел караван обратно в Хеорот — и исчез.

Тем летом Хатавульф женился на Анслауг, дочери вождя тайфалов. Эрманарих тщетно старался расстроить их брак.

А вскоре Рандвар попросил Хатавульфа о разговоре наедине. Они оседлали коней и поскакали туда, где бродил по пастбищам скот. День выдался ветреный, и по рыжевато-коричневой луговой траве будто пробегали волны. По небу проносились снежно-белые облака, отбрасывая мимолетные тени на землю внизу. Из-под конских копыт взлетали птицы, высоко в поднебесье кружил, высматривая добычу, ястреб. Прохладный ветер нес на своих крыльях запах прогретой солнцем почвы.

— Сдается мне, я знаю, чего ты хочешь, — прервал молчание Хатавульф.

Рандвар провел пятерней по копне рыжих волос.

— Сванхильд в жены, — пробормотал он.

— Хм… Она вроде бы всегда рада тебе.

— Мы с ней… — Рандвар запнулся. — Ты не прогадаешь. Я богат, а у гройтунгов меня ожидают поля и пашни.

Хатавульф нахмурился.

— Гройтунги далеко, а тут мы все вместе.

— Многие люди пойдут за мной. Ты потеряешь товарища, но приобретешь союзника.

Хатавульф продолжал размышлять. Тогда Рандвар воскликнул:

— Не обессудь, но ты не волен разлучить наши сердца. Так что лучше будь заодно с Вирд.

— До чего же ты опрометчив, — проговорил вождь не без приязни, к которой, впрочем, примешивался укор. — Эта вера в то, что для крепкого супружества достаточно одних только чувств мужчины и женщины, выдает твое безрассудство. Предоставленный сам себе, каких дел ты можешь натворить?

Рандвар побледнел. Останавливая поток резких слов, готовых сорваться у юноши с языка, Хатавульф положил руку ему на плечо и сказал:

— Не обижайся. Я всего лишь хотел, чтобы ты все как следует обдумал,

— он улыбнулся печальной улыбкой. — Да, это не в твоих привычках, но все же попытайся — ради Сванхильд.

Смолчав, Рандвар доказал, что умеет сдерживаться.

Когда они вернулись, им навстречу выбежала Сванхильд. Она припала к колену брата и заглянула ему в лицо.

— О, Хатавульф, ты дал согласие, да? Я знала, знала! Ты доставил мне такую радость!

Свадьбу сыграли осенью в Хеороте. Сванхильд немного расстроило отсутствие Скитальца. Она заранее решила, что их с мужем благословит не кто иной, как он. Ибо разве не он был Хранителем рода?

Рандвар отправил своих людей на восток, и они выстроили новый дом на месте сожженного жилища Эмбрики и обставили его так, как подобало вождю.

Молодые приехали туда в сопровождении многочисленных спутников. Сванхильд перешагнула порог, держа в руках еловые ветки — ими она призывала на дом благословение Фрийи. Рандвар задал пир для всех, кто жил по соседству. Постепенно они начали свыкаться со своим изменившимся положением.

Рандвар горячо любил красавицу жену, но вынужден был частенько покидать ее. Он разъезжал по округе, знакомился поближе с соседями; если человек казался ему подходящим, он заводил с ним разговор о том, что его всего сильнее волновало, и речь у них шла не о скоте, не о торговле, не даже о гуннах.

В один пасмурный день накануне солнцестояния, когда с неба на стылую землю сыпались редкие снежинки, во дворе залаяли собаки. Взяв копье, Рандвар вышел посмотреть, кого принесла нелегкая; его провожали двое плотно сбитых крестьянских парней, тоже с копьями в руках. Увидев около дома высокую фигуру в плаще, Рандвар опустил оружие.

— Привет тебе! — воскликнул он. — Добро пожаловать!

На голос мужа выбежала Сванхильд, спеша узнать, чему так обрадовался Рандвар. Ее глаза, волосы, что выбивались из-под платка, и белое платье, облегавшее гибкий стан, словно разогнали немного серый сумрак дня.