– Наверное, вы правы… Но… но, может быть, я сама виновата в том, что у нас с отцом были неважные отношения.

– Чушь! – решительно возразила сестра Хопкинс. Это коротенькое слово прозвучало, как взрыв бомбы. Мэри почему-то сразу успокоилась. А сестра Хопкинс перевела разговор на более конкретные проблемы: – Что ты собираешься делать с мебелью? Сохранишь? Или продашь?

– Даже не знаю. А вы как считаете?

Окинув обстановку наметанным глазом, сестра Хопкинс сказала:

– Некоторые вещи вполне добротные и хорошие. Ты можешь отдать их на хранение и когда-нибудь обставить свою квартирку в Лондоне. Старье выброси. Стулья еще крепкие. И стол тоже неплох. И эта милая конторка – такие, правда, сейчас не в моде, но она из красного дерева, а, говорят, викторианский стиль[19] скоро снова будет в чести. На твоем месте я бы избавилась от гардероба. Слишком уж он громоздкий. Занимает половину спальни.

Они составили список вещей, какие следовало оставить, а какие продать.

– Поверенный, мистер Седдон, был ко мне очень добр, – сказала Мэри. – Он дал мне в качестве аванса немного денег. Так что я смогла частично оплатить свои занятия и кое-что купить. Он сказал, что через месяц-другой я смогу получить всю сумму.

– А как тебе твоя работа? – поинтересовалась сестра Хопкинс.

– Думаю, со временем она очень мне понравится. Поначалу было тяжеловато. Так уставала, что едва хватало сил добраться до дому.

– Я тоже уставала до смерти, когда проходила практику в больнице Святого Луки, – хмуро проговорила сестра Хопкинс, – думала, и трех лет не выдержу. Однако ничего – выдержала…

Они разбирали вещи старика. Дошла очередь до металлической шкатулки, полной бумаг.

– По-моему, мы должны их просмотреть, – решила Мэри.

Они сели за стол друг против друга.

– Ну ты подумай, какой хлам хранят люди! – проворчала сестра Хопкинс. – Газетные вырезки! Старые письма, какие-то ненужные квитанции!

Разворачивая очередной документ, Мэри сказала:

– А вот свидетельство о браке отца с матерью. Из церкви Сент-Олбанс, тысяча девятьсот девятнадцатый год.

– Брачная запись, это более старое название. Многие в деревне и по сей день говорят именно так, – заметила сестра Хопкинс.

– Но, сестра… – сдавленным голосом проговорила Мэри.

Собеседница резко вскинула на нее взгляд. И увидела в глазах девушки отчаяние.

– В чем дело? – быстро спросила она.

– Вы не видите? Сейчас тысяча девятьсот тридцать девятый год. Мне двадцать один год. В тысяча девятьсот девятнадцатом мне уже исполнился один год. А это означает… означает, что мой отец и мать поженились только… только… потом, – с дрожью в голосе проговорила Мэри.

– Ну, даже если и так, что с того? Стоит ли в наше время из-за этого переживать! – грубовато утешила ее сестра Хопкинс.

– Но, сестрица, как же это…

– Многие парочки отправляются в церковь, когда им уже некуда деваться, – авторитетно заявила сестра Хопкинс. – Главное – обвенчаться. А когда – какое это имеет значение?

– Может, поэтому отец никогда меня не любил? Как вы думаете? – тихо спросила Мэри. – Потому что мать вынудила его жениться на ней?

Сестра Хопкинс прикусила губу, явно не решаясь что-то сказать. Потом все-таки решилась:

– Мне кажется, было не совсем так. – Она сделала паузу. – Ну да ладно… если тебя это очень беспокоит, то лучше, наверное, тебе знать правду: ты вовсе не дочь Джерарда.

– Значит, вот почему!

– Возможно.

На щеках Мэри вспыхнули красные пятна.

– Понимаю, что это дурно с моей стороны, но я рада! Мне всегда было как-то не по себе оттого, что я не любила отца… А раз он не был моим отцом, тогда это вполне нормально! Но как вы узнали?

– Джерард до того, как впал в беспамятство, не раз заговаривал об этом, – сказала сестра Хопкинс. – Я довольно резко его обрывала, но он все не унимался. Естественно, я не стала бы рассказывать тебе об этом, не подвернись эта бумажка.

– Интересно, кто был моим настоящим отцом… – тихо произнесла Мэри.

Сестра Хопкинс открыла было рот, потом снова его закрыла. Казалось, ей трудно принять некое решение.

Внезапно какая-то тень упала на пол комнаты, и обе женщины обернулись. За окном стояла Элинор Карлайл.

– Доброе утро, – произнесла она.

– Доброе утро, мисс Карлайл, – отозвалась сестра Хопкинс. – Денек сегодня действительно приятный!

– Доброе утро, мисс Элинор! – поздоровалась Мэри.

– Я приготовила сандвичи, – сказала Элинор. – Не хотите ли зайти ко мне и перекусить? Теперь как раз час, а возвращаться на ленч в гостиницу было бы глупо. Я специально приготовила столько, чтобы хватило на троих.

Сестра Хопкинс была приятно удивлена:

– Ах, мисс Карлайл, до чего же вы заботливы! И в самом деле, очень не хотелось бы прерывать работу, а потом снова тащиться сюда из деревни. Я-то надеялась, мы управимся здесь за утро. И даже пораньше сделала обход своих больных. Но, похоже, тут хватит хлопот на целый день.

– Спасибо, мисс Элинор, вы очень добры! – тепло поблагодарила ее Мэри.

Они втроем пошли к дому.

Элинор оставила парадную дверь открытой. Они вошли в прохладный холл. Мэри слегка вздрогнула. Элинор бросила на нее быстрый взгляд.

– Что случилось?

– О, ничего… просто почему-то стало не по себе. Этот мрак… после яркого солнца.

– Странно, – тихо сказала Элинор. – Именно это ощущение я испытала сегодня утром.

Сестра Хопкинс рассмеялась и сказала громким, бодрым голосом:

– Давайте, давайте, расскажите еще, что в доме водятся привидения. Я, например, ничего такого не чувствую!

Элинор, улыбнувшись, повела их в гостиную, расположенную справа от входной двери. Там были подняты шторы и распахнуты окна, поэтому комната выглядела очень уютной.

Элинор прошла через холл в буфетную и вернулась с большим блюдом с сандвичами. Она протянула блюдо Мэри:

– Прошу.

Мэри взяла один сандвич. Элинор стояла и смотрела, как ровные белые зубы девушки погружаются в хлебную мякоть.

Элинор на мгновение задержала дыхание, потом чуть слышно выдохнула.

Она так и стояла, прижимая блюдо к груди, но затем, поймав голодный взгляд сестры Хопкинс и увидев ее полуоткрытый рот, торопливо протянула блюдо ей.

Сама Элинор тоже взяла сандвич и сказала, как бы оправдываясь:

– Собралась приготовить кофе, но забыла купить. Правда, если хотите, есть пиво.

– Знала бы, принесла бы с собой чаю, – огорченно заметила сестра Хопкинс.

– В буфетной есть немного чая в банке, – рассеянно отозвалась Элинор.

Сестра Хопкинс оживилась:

– Тогда я пойду поставлю чайник. Молока, наверное, нет?

– Я немного купила, – сказала Элинор.

– Ну, значит, полный порядок, – подытожила сестра Хопкинс и поспешно вышла.

Элинор и Мэри остались одни.

И тут же возникла странная напряженность. Проведя языком по пересохшим губам, Элинор деревянным голосом спросила, чтобы как-то начать разговор:

– Тебе… нравится тебе работа?

– Да, спасибо. Я… я очень вам благодарна…

Внезапно с губ Элинор сорвался хриплый смешок. Этот смех так не вязался с ее обликом, что Мэри уставилась на нее в изумлении.

– Тебе вовсе не стоит так пылко меня благодарить, – сказала Элинор.

– Я не думала… то есть… – смущенно пробормотала Мэри. И замолчала.

Элинор смотрела на нее таким пытливым и таким странным взглядом, что Мэри вся съежилась.

– Что-нибудь… что-нибудь не то? – осмелилась спросить она.

Элинор быстро встала и, не глядя на девушку, спросила:

– А что может быть не то?

– Вы… так смотрели… – прошептала Мэри.

– Я? Смотрела? – усмехнулась Элинор. – Прости, пожалуйста. Такое со мной иногда случается… когда о чем-нибудь задумаюсь.

В дверь заглянула сестра Хопкинс, радостно сообщила: «Ставлю чайник» – и снова исчезла. На Элинор вдруг напал приступ смеха.

– «Полли поставила чайник, Полли поставила чайник, Полли поставила чайник – скоро все будем пить чай!» Помнишь, как мы играли, когда были детьми?

вернуться

19

Стиль мебели эпохи правления королевы Виктории (1837–1901) – тяжелая, часто из красного дерева, с множеством резных украшений.