— Отсос…

Том сунул ей в правую руку пластмассовый цилиндр, прикрепленный к дренажной трубке. Эмма ввела прибор в открытый рот, собирая выделения и отодвигая язык в сторону, чтобы открыть голосовые связки. Вынув цилиндр, она положила его на каталку под плечо парня, чтобы освободить правую руку.

— Трубку…

Эндотрахеальная трубка тут же оказалась у нее. Эмма просунула ее мимо языка вдоль клинка. Она продолжала смотреть прямо в рот, пока кончик трубки не скрылся из виду, а потом снова повернулась к экрану.

— Остановить СЛР. Проверить пульс.

Она просунула трубку еще дальше, целясь в белый треугольник между голосовыми связками — вход в трахею. Скошенный кончик трубки зацепился за черпаловидный хрящ, крохотный парный орган, укрывающий голосовые связки. Она отодвинула трубку назад на четверть дюйма и опять толкнула ее вперед. Снова зацепилась. Время на исходе. Эмма еще раз подтянула трубку повыше и провернула ее влево чуть меньше чем на четверть оборота, после чего снова сунула дальше. На этот раз кончик прошел точно между хрящами. Еще полдюйма — и трубка скользнула в трахею, как и планировалось.

— Клинок.

Том вытащил из горла жесткую насадку, и пластиковая интубационная трубка изогнулась, входя в дыхательную систему. Эмма проталкивала ее дальше, пока не скрылась из виду манжета.

— Надуваем.

Том выдавил воздух из большого шприца, соединенного с манжетой. Наполненная воздухом манжета запечатала трахею, и Том закрепил трубку. Дыхательные пути были свободны.

— Продолжить СЛР.

— Шумы в легких с обеих сторон. В животе ничего.

— Сатурация?

— Не читается. Нет сигнала.

— Пульса нет.

— Есть двадцатка в правой подключичной, — сказала Джуди.

— Еще дозу налоксона. Потом бикарбонат.

Том посмотрел на трубку.

— Глубина введения — двадцать четыре, — сказал он, и сестра записала его слова в протокол. — Четвертая доза налоксона введена. — Том удалил из трубки кровавую пену, потом еще раз.

Реанимация продолжалась. Устав, каждый переходил в конец очереди, чтобы немного отдышаться и продолжить борьбу.

— Есть бикарбонат.

— Сколько мы уже возимся? — спросила Эмма.

— Тридцать четыре минуты, — откликнулась сестра.

— Итого у нас неизвестное время в отключке, дальше СЛР посторонним лицом в течение десяти минут, потом в скорой, доза налоксона и три кубика адреналина внутрикостно, и тридцать четыре минуты реанимации у нас, включая три дозы налоксона и два куба адреналина.

— И бикарбонат, — добавил Сэл.

— Давай еще одну. И следующий налоксон.

— Суммарно выйдет десять кубов.

— Ага, — кивнула Эмма, поглядев на безжизненное тело на каталке.

А ведь это чей-то сын. Чей-то возлюбленный. И чья-то жизнь больше не будет прежней после сегодняшнего.

— Как проходит воздух?

— Уже лучше, — ответил Том.

— Пятая доза: два куба налоксона. — Эмма оглянулась на свою бригаду: — У кого-нибудь еще есть идеи?

Нужно дать им шанс выговориться, пока не слишком поздно. Этот случай может стать тяжелым для всей команды.

Ответом ей была тишина. Они сделали все, что могли.

Под писк мониторов и свист воздуха, врывающегося в костлявую грудную клетку и выходящего из нее, молчание казалось по-настоящему гробовым.

Ну, если идей больше нет…

КРОШКА-КРОШКА ПАУЧОК[3]

Меня всего колотит. Худо дело.

Позарез нужна доза.

«Ищи в гараже скорой», — сказал он.

И я ищу.

Нашел. Красная сумка с нарисованным черепом.

Открываю ее. Вот оно, спасение.

Пакет из небеленой бумаги длиной около фута. Тонкий и тяжелый.

Фотография в рамке. На обороте — автомобильный номер.

«Твой купон на следующую дозу», — так он сказал.

«Как мне сообщить, что дело сделано?»

Он засмеялся.

Этот смех… От него мурашки по коже.

«Я и так узнаю».

Меня передергивает.

Я отправляюсь искать машину.

Эмма снова оглядела помещение.

— Ну, если идей больше нет…

— Це-о-два пошел! — разорвал тишину Том, от волнения едва не перейдя на крик.

В самом деле пошел: поднялся до 35. Первый признак успеха. Может, и пульс появился?

— Остановить реанимацию.

В тишине послышался писк монитора, мерно отсчитывающего сердечный ритм: 125 ударов в минуту, собственный пульс пациента. Сердце заработало.

— Давление?

— Проверяю.

— Начинайте адреналин капельно. Какое бы ни было давление, оно упадет, как только действие препарата закончится. Налоксон тоже поставьте. И позовите реаниматолога из интенсивной терапии.

— ЭКГ снять?

— Да.

Сердце завелось. Но жив ли мозг после такой долгой остановки? Эмма заглянула в неподвижные голубые глаза. Зрачки по-прежнему сужены, но хотя бы реагируют. У него есть шанс. Мы постарались на славу.

Давление держалось, пульс был стабильный.

— Сатурация сто процентов.

— Отключить кислород. Рентген грудной клетки, желудочный зонд, катетер Фолея. По полной программе. Вы сами знаете, что делать. — Она посмотрела в глаза всем по очереди. — Хорошая работа, ребята. Вы молодцы.

Коллеги заулыбались.

— Вы тоже, доктор Стил.

Эмма улыбнулась им в ответ.

Отработанным движением она стянула грязные перчатки и бросила их в мусорную корзину. Похоже, плохих новостей на сегодня не ожидается. Разговаривать с родственниками ей было труднее, чем действовать по протоколу, особенно если пациент был молодым или, что еще хуже, ребенком. Впрочем, тяжело даже тогда, когда пациенту сто лет и он в деменции. У каждого есть близкие: мать, жена, ребенок. И всех переполняют эмоции — скорбь, отчаяние, чувство вины. Поэтому с родственниками так трудно. Они легко начинают злиться и винить персонал неотложки во всех грехах.

— Ты его узнала? — спросила Бренда.

— Нет.

— Это внук Джоуи. Работает медбратом в отделении интенсивной терапии.

Эмма вздрогнула. Новость была ужаснее не придумаешь. Джоуи, старый друг и хороший человек, много лет работал в административной службе и вышел на пенсию в прошлом году. Да и то, что парень служил медбратом здесь же, в их больнице, ничуть не облегчало дело. Эмме очень хотелось ошибиться. Может, дело все-таки не в передозе? Но она понимала, что факты не врут.

Сбежав в туалет, чтобы ненадолго побыть наедине с собой, она ополоснула руки и лицо холодной водой, смывая пот и смягчая резь в глазах. Из зеркала на нее глядела усталая женщина. Бледная как смерть. Эмма достала из кармана помаду и накрасила губы, стараясь хоть немного оживить отражение в зеркале.

Выгляжу не лучше, зато хоть чувствую себя увереннее. Будто щитом закрылась. Никто не должен знать, как я устала. Эмма выпрямилась, глубоко вдохнула и вернулась на рабочее место.

Усевшись за рабочий стол, Эмма вошла в систему, чтобы проверить обстановку в палатах. Новых пациентов нет: те же головные боли в одиннадцатой палате и лихорадка в пятой. Проверила свой айфон. От Тейлор по-прежнему ничего. Она уже давно должна была вернуться домой. Похоже, у дочери снова приступ хандры. Эмма отправила очередной знак вопроса.

Заболела шея. Эмма помассировала пальцами больное место чуть правее позвоночника. Прямо хоть режь. Потом перебросила через правое плечо стетоскоп и направилась в одиннадцатую, к пациентке с головными болями. Эта палата была одной из немногих оставшихся двухместных. Там уже был ее коллега, доктор Крамп. Или просто Курт для друзей, к кругу которых Эмма больше не принадлежала. На нем, как обычно, был хорошо подогнанный костюм с шелковым галстуком, слишком нарядный для больницы. Лощеный доктор Крамп беседовал со второй обитательницей палаты — полноватой молодой женщиной с густыми розовыми прядями, спадающими на татуированные плечи, — присев на краешек ее койки. А вот это он зря. В наше время люди во всем склонны видеть сексуальную агрессию. У нее же на лице написано пограничное расстройство личности. Такие женщины — что бомба с часовым механизмом.