"Конечно, – думал я, – у меня есть для него ответ". Но найти его я не мог. Я мысленно отмотал запись назад и с ужасом осознал, что этого вопроса я себе не задавал со времени выпускного бала после окончания колледжа имени Ферми.

На протяжении всех жутких дней после этого я был сосредоточен исключительно на том, чем я не хочу заниматься.

Ладно, это было глупо с моей стороны, да? Теперь, когда я навсегда избавлен от страшной опасности стать одним из самых богатых людей на свете, женившись на девушке моей мечты, пожалуй, настала пора уделить пару квантов мыслительной энергии тому, что я желал бы предпочесть. Если желал хоть чего-то.

Мать честная, чем же мне заняться в ближайшие двадцать лет? И в последующие двадцать, если до этого дойдет?

Герб что-то говорил. Откуда я это знал? Он прикоснулся к моей руке, чтобы привлечь мое внимание. Я включил свой слух, отмотал запись разговора до последней фразы Герба:

– …необязательно отвечать прямо сейчас.

Не скажу, чтобы я сразу же согласился – но как раз в это самое мгновение я услышал, как кто-то меня окликает. Это был Соломон Шорт. Он ожесточенно махал руками, приглашая нас присоединиться к их компании, занимавшей поблизости от нас столик побольше. В поисках помощи я глянул на Герба. Тот только пожал плечами. В общем мы встали и пошли к этому столику. Друзья Сола подвинулись, чтобы дать нам место, и Сол принялся всех представлять друг другу.

Как я и думал, все трое его друзей оказались релятивистами, как и он сам. Теперь я познакомился с пятью из тех шестерых людей, от которых целиком зависел наш полет. Рядом со мной сидел Тенчин Хидео Итокава, мужчина маленького роста, который, как я узнал позднее, был монахом дзен-буддистом. А в тот вечер я заметил только, что у него искрящиеся глаза и, похоже, напрочь отсутствуют голосовые связки. Между ним и Солом сидела добродушная пышная женщина, которую звали Ландон Макби. Оказалось, что она замужем за Джорджем Р. Марсденом, тем релятивистом, в которого я буквально врезался в самые первые секунды, как только оказался на борту звездолета. Ландон и Сол жонглировали словами и старались друг друга перещеголять. Но самым удивительным из друзей Сола явно был человек, сидевший напротив меня, Питер Кайндред, но я, как ни старался, никак не мог понять, почему он кажется мне таким удивительным.

Он был как бы наэлектризован и одновременно дико стеснителен – вот единственное, что я мог бы сказать о нем. Создавалось неловкое впечатление, будто он в любой момент может перестать говорить и вдруг закрякает по-утиному или затявкает по-собачьи. Было невозможно догадаться, что ему придет в голову, но при этом он сам этим в немалой степени озадачен и смущен. И дело заключалось не только в его безумных глазах, хотя они, несомненно, играли определенную роль. Фамилия совершенно не вязалась с его внешним обликом[22]. Казалось, он испещрен надписями типа "Заряженная пушка". И Сол, и Ландон, похоже, обожали его.

Я был потрясен до глубины души. Большая часть энергии корабля – в самом буквальном смысле – собралась за этим столиком. Я привык общаться со знаменитыми людьми, даже с великими людьми. Но это было совсем другое дело.

По большому счету, "Шеффилд" мог обойтись без капитана – но вот роль релятивистов была чрезвычайно важна. Эти мужчины и женщины посвящали свое рабочее время тому, что проникали в космический вакуум своим обнаженным органическим мозгом и уговаривали этот самый вакуум уступить долю его непостижимой уму энергии.

Я понимаю, что такое описание имеет почти столько же смысла, как если бы я сказал, что термоядерная установка работает потому, что боги дышат на чей-то талисман так, чтобы она работала. Я сидел за столиком, надеясь, что, возможно, мне удастся выведать у кого-то из релятивистов более толковое объяснение, если я удостоюсь чести с кем-то из них поговорить. Но получилось иначе.

Сначала все шло неплохо. Сол представил нам своих друзей. Потом представил им Герба, в двух предложениях изложив его краткую биографию. Затем он представил меня – вот с этого места все и пошло кое-как. Второе предложение он начал словами:

– Его отец был…

И уже после второго слова Питер Кайндред обезумел. Он оттолкнул свой стул от столика, перескочил через него, оставаясь лицом к нам, приземлился в нескольких футах, приняв боевую стойку и начал изображать руками знаки, явно призванные защитить его от нечистой силы.

Смотрел он при этом на меня.

Я раскрыл рот.

– УМОЛКНИ! – взвизгнул Питер.

Я изумленно заморгал.

– Ни слова! О-о-о-ой! – Он отвернулся. – И никакой мимики!

Я посмотрел на Герба, потом – на Сола, потом обвел взглядом всех остальных, но их лица мне ничего не подсказали. Я решил, что мне следует уйти, и привстал.

Питер снова вскрикнул, отпрыгнул дальше назад, схватил с чужого столика тарелку и взял ее так, как держат актеры в старинных комедиях, где разыгрывается сцена "тортовой драки".

– Назад! – прокричал он. – Безумец! Ты чокнулся? Что ты хочешь сделать со мной?

Я пожал плечами. Пришлось. Больше я ни на что не был способен.

Это стало последней соломинкой. Питер зажмурился, издал звук, будто его душат, развернулся и весьма стремительно покинул зал ресторана. И тарелку унес, невзирая на отчаянные протесты ее владельца.

– Не обижайся на Питера, – невозмутимо произнес Сол.

– Его жутко пугает "дилемма сороконожки", – добавила Ландон.

– А-а-а, – озадаченно протянул я. – Тогда понятно.

– Он грубоват, – заметил Герб.

– Нет-нет, – сказал я. – Думаю, я в самом деле это заслужил.

И после того, как я объяснился, все согласились со мной.

Без релятивистов ни один звездолет не способен управлять своим главным двигателем, не способен открыть так называемый "портал Икимоно", ведущий во вселенную темной энергии. Не способен – не превратившись в самом скором времени во вспышку гамма-лучей.

Этот чудовищный масс-креативный двигатель пока еще не заработал, и включать его было нельзя до тех пор, пока мы не улетим подальше от Солнца – но без этого двигателя и ему подобных большая часть полетов к звездам была бы невозможна, а с прочими пришлось бы повременить до изобретения анабиоза. А из-за неприязни Пророка к баловству с подозрительно явными намерениями бога, безопасный анабиоз пока представляется делом такого же далекого будущего, каким он был несколько веков назад.

Однако, благодаря релятивистам, человечество наконец обрело двигатель, который действительно мог помочь осуществлять странствия к звездам в пределах обычной продолжительности жизни человека. Единственная проблема состояла в том, что, как ни твердило обратное устное народное творчество, релятивистский двигатель в действительности являлся первым из когда-либо изобретенных двигателей, который нуждался в постоянном внимании со стороны оператора-человека – релятивиста. Каким-то образом головной мозг человека был способен. – точнее говоря, органический мозг определенных людей – добиваться того, что всякий раз, когда док Шредингер открывал свой ящик, там оказывалась живая кошка. Если даже изначально никакой кошки в ящике не было.

По последним известным мне сведениям, во всей Солнечной системе насчитывалось меньше двухсот человек – из нескольких десятков миллиардов! – наделенных необходимым сочетанием природных способностей, навыков, отношения к делу и образования, позволявших надежно осуществлять эту работу. Я читал, что больше половины людей, обладавших всем выше перечисленным, предпочитали заниматься чем-нибудь другим. Остальные, вероятно, требовали зарплату выше той, какую имел отец Джинни.

Когда математик, поэт и дзен-буддистский священник Хоицу Икимоно Роши (чье имя означает "жизнь", "живые существа", "продукция сельского хозяйства" или "неприготовленная еда") изобрел первый действующий двигатель для полетов к звездам в 2237 году – а может быть, он просто был первым, кто уцелел после экспериментов, – он тем самым создал профессию под названием "релятивист". Самым лучшим для дилетанта определением того, чем занимается релятивист, является формулировка, высказанная самим Роши: он сказал, что релятивисты медитируют над двигателем и вместе с ним, чтобы ему было веселее работать.