— А в лесу? — спросил Судимантас.

— В лес их не заманишь.

— Бояре, Кершис верно говорит — рыцарей мы не одолеем и все обозы не отобьем, для нас главное — основательно поколотить их, рассеять и как можно больше взять в плен, чтобы потом у князя было на кого своих заложников обменять; давайте налетим на них из засады, — предложил Минтаутас.

Судимантас никого не похвалил и не поругал, он только сказал:

— Поехали, ребята, а там поглядим. На месте виднее будет.

Наверно, спустя час, все мужчины покинули лагерь. Ехали по той же пуще, которой, казалось, не будет ни конца ни краю. На рассвете встретились с разведчиками Кулгайлиса.

— Где Кулгайлис? — спросил Судимантас.

— Он с Шаркой и остальными ребятами отправился в лагерь крестоносцев.

— А где их лагерь?

— Совсем рядом: слышно, как у них собаки лают. Как только кто-нибудь из нас завоет волком, сразу же в их лагере собаки откликаются. Кулгайлис приказал после рассвета голосом ворона перекликаться.

Вскоре из ночного похода вернулся и Кулгайлис со своими воинами.

— Ну, Кулгайлис, как там? — спросил Судимантас.

— Боярин, если б не твой приказ, мы бы нескольких псов руками задушили — возле самого леса спали!

— А стража?

— Как только пропели петухи, так и стража заснула. Сейчас, боярин, самое бы время напасть, но одна причина не позволяет!

— Какая?

— Боги неизвестно за что гневаются на нас: в лесу медведь двух жемайтийцев задрал; вот, наткнулись на медведицу с маленькими… Набросилась и задушила…

— И вы не сумели защитить их?

— Да они нас не позвали: я приказал держаться тихо, вот они и молчали… Жалко — такие были ребята.

— Жалко… Надо было хоть торжественные поминки устроить.

— Тела мы отправили с кривисом в деревню, чтоб предали огню с плачами и богам жертву принесли…

Ну как, боярин, сейчас нападем или подождем, пока они растянутся в длинную вереницу?

— А вдруг они теперь повалят обратно в Риттерсвердер?

— Боярин, я уже отправил им в тыл две сотни мужчин.

— Хорошо. А если кинутся к Неману?

— Возле Немана боярин Скерсгаудас со вчерашнего дня в ивняке сидит и ждет только твоего сигнала.

Но Судимантас не собирался атаковать немедленно. Он только похлопал Кулгайлиса по плечу, тем самым похвалив его за находчивость. Боярин знал, что ему со своими несколькими сотнями мужчин армию крестоносцев и чужеземных рыцарей не разбить. Для него было главным лишь основательно потрепать их, отбить пленных, военную добычу и так рассеять вражеские полки, чтоб они бежали в Пруссию, а не закрылись в немецких замках на Немане, иначе потом тяжело будет взять эти замки. Поэтому Судимантас решил атаковать крестоносцев с трех сторон, оставив для них лишь один свободный путь — в Пруссию. Решил атаковать не сейчас, не спящих и отдыхающих, а тогда, когда они по дороге растянутся в длинный караван. Судимантас знал, что после нападения крестоносцы и чужеземцы не так будут защищаться сами, как кинутся спасать свою военную добычу и пленных. Поэтому все свои силы он стянул в одно место, поближе к обозу и пленным, и так расположил их, чтобы враг оказался словно в мешке. Позаботился Судимантас и о резерве.

— Судимантас, если мы их не обманем, нам, чего доброго, худо придется, их все-таки много, и они хорошо вооружены, — вернувшись из разведки, предупредил его боярин Мишкинис.

— А как их обмануть?

— Боярин, в лесу надо оставить только жиденький заслон, а атаковать всеми силами и сразу же отойти обратно в пущу, как будто мы убегаем. Они подумают, что мы нарочно хотим заманить их в лес, а там, где нас будет много, они за нами не погонятся.

— Боярин, — похлопал Мишкиниса по плечу Судимантас, — я для того и резерв недалеко в лесу укрыл, чтобы крестоносцы еще в самом начале битвы увидели его и подумали, что главное для нас — заманить их в лес. Мы защищены, боярин, со всех сторон, и теперь надо только слаженно действовать и подождать, пока они растянутся в длинную вереницу.

Тотчас в лесу закаркали вороны. Это означало, что крестоносцы уже двинулись.

Извилисты и широко разъезжены сухие дороги вдоль Немана. Проходят они через леса, через поля, поднимаются в горы, опускаются в глубокие овраги, взбираются на обрывы. То удаляются они от Немана, то снова приближаются к самому берегу и одним концом упираются в Пруссию, а другим — в Литву. Ежегодно двигаются по ним из Европы огромные полчища чужеземных рыцарей, шагают крестоносцы. В Литву они везут с собой новые пушки, тараны, тащат оружие, распятия и святые образа. Из Литвы возвращаются отягощенные военной добычей, множеством пленных. Возвращаются уставшие и поредевшие, но убежденные, что заслужили отпущение грехов и спасение!

Литовцы тоже часто направляются по этим дорогам в Пруссию и на обратном пути везут с собой добро крестоносцев, гонят пленных, радуются, что отомстили и отплатили кровью за кровь.

Не любят поодиночке ездить по этим дорогам, проходящим по сухому берегу Немана, купцы, не встретишь на них путника. Уже второе столетие здесь, на самых плодородных и когда-то густо обжитых землях возле Немана, не селится человек. Все бегут подальше от Немана, подальше от этих дорог и устраиваются где-нибудь за лесами, за болотами, лишь бы в стороне от этого тракта. От Нявежиса до Клайпеды и границы с Пруссией одни лишь высокие замки стерегут эту плодородную, но почти не населенную землю. И литовцы, и жемайтийцы, и немцы здесь только мечами рубятся, воюют, но хлеб не выращивают. А там, за Неманом, в когда-то процветавшей Судуве, весь край именем Христа и святой девы Марии превращен в пустыню, уже давно поля лесами заросли, дороги корягами ощетинились, и во всем крае чаще повстречаешь дикого зверя, чем человека.

Едут крестоносцы по сухой дороге вдоль Немана и даже думать не думают о какой-либо опасности: литовцы разорены; жемайтийцы порабощены; мечи и щиты отдали они своим оруженосцам; военную добычу везут братики и кнехты… По утрам они долго спят, долго собираются в путь и заботятся только об одном: как бы не разбежались пленные и как бы те же самые кнехты не разворовали награбленное.

Уже и до Пруссии недалеко.

— Благородный брат Мартин, меня вот что удивляет: уже второй день едем мы по Жемайтии, а я еще ни одного живого жемайтийца не видел. То ли они так боятся нас, то ли привыкнуть не могут? — спросил Марквард фон Зальцбах своего попутчика рагайнского комтура Мартина.

— Благородный брат, это мы их не видим, а они за нами днем и ночью, как волки, следят. И пусть только кто-нибудь из нас в лесу отстанет — сразу же разделаются, даже труп не найдем. Жемайтийцы — это дикий отросток рода человеческого, вроде волков: сколько ты их ни крести, сколько ты их ни ласкай, а они все равно в лес глядят. Вот хотя бы и здесь, вдоль Немана, ведь такие плодородные земли, а они в леса убегают. — И рагайнский комтур, тревожно оглянувшись, глубоко вздохнул.

— Ну и хорошо, брат Мартин, пусть они себе в леса убегают, а здесь мы своих поселим, немцев.

— Пустые мечты, благородный брат.

— Почему же пустые мечты, брат: неужели мы сегодня ради того кровь проливаем, чтобы Витаутаса на трон великих князей литовских в Вильнюсе посадить? Разве для того несем мы им святую веру, западную культуру, для того даруем их душам жизнь вечную, чтобы они потом снова из своих земель на нас нападали? Вот это и впрямь были бы пустые мечты!

— Благородный брат, ты еще не знаешь жемайтийцев, а я хоть сейчас готов поклясться, что они сторицей отплатят нам злом за крещение, за вечную жизнь души и за все то хорошее, что мы сделали для них и делаем для князя Витаутаса. Они такие хитрые бестии, что их не поймешь даже. Вот хотя бы и в этом походе: князь свои полки удвоил, а какая нам от этого польза? Правда, везем кое-какую добычу и нескольких пленных взяли, но скольких голов все это нам стоило? Если подсчитать, то за каждого пленного двух своих отдали…

— А ты, брат комтур, добавь, сколько их пало в битвах, сколько мы вырезали в деревнях детей, стариков и женщин, вот и получится, что за каждого нашего они отдали по пять-шесть своих голов.