— Любасичка моя, я же пошутил, искуплю кровью, Любасичка, — покачиваясь, пытаясь встать, — сгоняй в холодильник за пивком, а?..

— Я те, блять, щас сгоняю, иди, пока сопли по морде не размазала!

— Люб, ты поаккуратней с мужиком-то, может, на что ещё сгодится, — глядя на тициановские волосы, подмигивая пересмешками, стоял сам хозяин терема и крыльца, с которого скатился Масик.

Масик, в свою очередь, уже поднялся, придерживаемый Любасей, и, продолжая переводить взгляд с Вадима на Али, сказал:

— Воот ведь, а говорил: «Я нынче алкоголик, а не ёбарь»…

— Садись в машину, ёбарь, — бушевала Любася, — а то оторву щас ебалку. Пока Вадь.

— Пока.

Быстро развернувшуюся на пятках Али остановили руки Вадьки.

— Куда это ты?

— Домой.

— Дом там, — разворачивая лицом к открытой настежь двери.

— К себе домой.

— Мой дом — твой дом, — подталкивая в спину, закрывая пути отступления, — проходи, проходи, извини, там… кхм, не совсем убрано.

Али молча прошла в кухню, где действительно было «не совсем убрано», огромный стол был заставлен грязными тарелками, бутылками — недопитыми и пустыми, на столе нахально развалился серый котяра и лениво тащил лапой кусок обветренной колбасы.

Али думала о коте, которого она не видела в прошлый раз, считала до десяти и обратно на всех известных ей языках, ровно под вдох и выдох.

Раз — Вдох.

Два — Выдох.

Вадим, всё ещё в трусах, видимо, присутствие Любаси — вовсе не повод надеть брюки, собирал посуду со стола, загружая её в посудомойку, по пути выкидывая бутылки и остатки еды.

— Есть хочешь?

— Нет, — нелепо спокойный диалог, пока мысли выстраивались в цепочку, и вырабатывался план.

Добраться в свою квартиру. В понедельник уволиться. Испытательный срок ещё не прошёл. Две недели отрабатывать не нужно. Купить билеты. Домой. Потом. Потом думать. Не сейчас. Сейчас остро. Больно. Спиртом по обожжённой коже.

— Пиво?

— Такой любезный, — в массив дерева на полу.

— Мама меня хорошо воспитала, — открывая бутылку, разливая по бокалам, — давай, рыбка, выпей и скажи всё, что думаешь, а то у меня на спине уже дыра от твоего взгляда, — наглые, беспринципные пересмешки.

— Я пойду, нам не о чем говорить…

— От чего же, уверен, тебе есть что сказать, — придавливая на огромную лавку вдоль стола, заменяющую стулья.

— Значит, деловая встреча?

— Да.

— А это, выходит, последствия переговоров? Формат без галстуков?

— Как-то так.

— Масик?..

— Масик, — усмехаясь, — Колёк — мой партнер, Любася — его жена, мать Пуси, по совместительству.

— Масик, Любася и Пуся. Класс! И вы переговаривались вдвоём? Или с Любасей?

— Нас было трое… из которых один раненый, в придачу неопытный юноша, а скажут— скажут! — что нас было четверо, — усмешки. — Нас четверо было, Колёк, я и двое, с которыми мы тут кое-что замутить собрались, переговорили и отметили, отмечание затянулось, согласен… Но Лина, ты же понимаешь, что большая часть вопросов решается так, — показывая в сторону бокала с пивом, — в неформальной обстановке, — спокойные пересмешки. «Неформальная обстановка», дело житейское. — Да и я, грешен, не всегда могу потом остановиться вовремя…

— Значит, вы тут пили.

— Бухали.

— И кому из вас четверых принадлежит это? — показывая глазами на красное кружево, валяющееся в углу необъятной кухни.

— Бляаадь… это принадлежит одной из блядей, которые тут были. Проституткам. Верней не тут… там, в бане. В доме им делать нечего.

Раз — Вдох.

Два — Выдох.

Три — Вдох.

В глазах темно.

— Предлагаешь мне весело и бодро размазать твои сопли по лицу, Вадим, или ебалку тебе оторвать?

— Предлагаю тебе поверить, что я не трахал никого из них.

— С чего бы?

— С того, рыбка, что я человек несвободный, у меня есть обязательства, и я никогда, слышишь, никогда не нарушаю свои обязательства. Да, порой мы переходим границы с мужиками, а пьяному мужику часто нужны приключения на собственный хер, и когда я был свободен, после развода, до твоего возвращения, мне тоже нужны были…

— Что?

— Лина, проститутки — это удобно, сфера услуг, не более. У меня не возникало желания быть в каких-либо отношениях, наелся брака, теперь у меня есть ты, а ты все ещё есть в моей жизни.

— Нет.

— Да. Не может быть, чтобы ты не знала, что я не изменяю своим женщинам. Никогда. Меня хорошо воспитала Ангелина, она бы с Трофимушки шкуру живьём содрала, можно считать, что моногамность мне передалась с молоком матери, — усмехаясь, — тем более, если речь о тебе, Лина…

— Слушай, этот Колёк, он женат… у него же тоже обязательства… тем не менее… с чего мне верить тебе?

Али всегда себе казалась мудрой женщиной, она спокойно могла обсуждать измены и даже их благоприятное влияние на отношения, но, оказалось, она вовсе не готова смотреть на некоторые вещи спокойно, оказалось, что спокойный тон Вадима будит в ней спящую Любасю и желание всё же размазать сопли…

— Полагаешь, это нормально?

— Полагаю, что не моё дело, как ведут себя сорокалетние мужики, полагаю, они в состоянии сами разобраться в своей жизни и со своими семьями, полагаю, Любася сама разберётся с Кольком, я просто не стану в это вмешиваться. Я отвечаю за себя. Неприятно, что ты стала свидетельницей… но у тебя нет причин мне не верить.

— Почему это?

— Потому что, у меня нет причин не верить тебе. Ты оставалась одна… уезжала, ты встречалась там со своим бывшим, я не думаю, что ты переспала с ним. Так что и ты не станешь думать, что я буду трахать какую-то шлюху, когда в моей жизни есть ты. Ну, Лина, посмотри на меня, ты не можешь так думать и не будешь…

Али пришлось признать, что она действительно не может так думать. Этот южный городок, этот терем, всплески воды за окном, запах прелых листьев из сада — всё это лишало здравого смысла, возможности признавать очевидное, зато с лихвой дарило желание верить, просто так, без причин, вопреки.

— Но, знаешь что, в одном ты права… этот дом — не место для таких сборищ, больше нет…

— Пппффффмммм…

— Пойдём со мной, — беря за руку, ведя по лестнице на второй этаж, а потом — на небольшой третий, открывая дверь в практически пустую комнату, стена которой была полностью стеклянная, усаживая на мягкий диван вдоль этого окна, после того, как открыл одну из фрамуг, запустив прохладный осенний воздух, запах сада и реки, кутая в пушистый плед плечи с кипенно-белой кожей, устраиваясь сам под этим же пледом, Вадим молча смотрел в окно.

— Красиво, — шепчет Али.

— Очень.

— Ты любишь этот дом?

— Да, сильно. Всегда любил это место… Всегда любил тебя… Паршиво, что всё так запуталось, но и ты, и этот дом… всё это дорого мне, может, когда-нибудь…

— Вадь, мы распутаем, обязательно.

— Хорошо. Распутаем.

Али долго смотрела на пространство перед домом, вспоминая бабушкин палисадник с шапками разноцветных пионов, думая, что клумбы, а может, даже целое поле пионов, смотрелось бы отлично на фоне реки, где вдалеке, медленно покачивая толстыми боками, проплывали последние в этом году баржи.

К вечеру Вадим вызвал фирму по уборке, женщины из которой тщательно убрали первый этаж и баню, куда ни разу не заходила Али, но сейчас переступила порог, в удивлении произнося:

— Больше похоже на дом для гостей, с баней.

— В некотором роде это и есть дом для гостей, рыбка.

— Ах, ну да, ну да…

— Хочешь попариться?

— Спасибо, — сморщившись от перспективы игры богатого воображения.

— Мне сжечь эту баню и построить новую? — интересно, шутят ли усмешки…

Выходные и, иногда, вечера Али теперь проводила в огромном тереме, наблюдая, как осыпаются последние листья, сливается бассейн на зиму, некоторые многолетние растения готовятся к зиме, подвергаясь тщательному укутыванию, как укутывалось неверие Али, её скептическое отношение и уколы памяти — в нежность.