За шесть дней до этой мрачной записи Першинга в тыловом городке Этапль произошел неприятный инцидент. Находящиеся там на излечении британские солдаты оказались вынуждены проходить изнурительный двухнедельный курс переподготовки к ведению газовой войны и маршировок. Между солдатами и военной полицией города начали вспыхивать потасовки, волнения ширились, коменданта лагеря и десяток офицеров сбросили в реку. Однако вечером солдаты вернулись в лагерь и наутро возобновили подготовку. 12 сентября волнения, направленные против ненавистной военной полиции, продолжились. Было вызвано подкрепление, по тревоге подняли кавалерийскую бригаду. Но солдатам пошли на уступки, напряженность учебных занятий уменьшили, и восстановилось спокойствие. Британский «мятеж» затих сам собой. Однако когда в Этапле взбунтовались китайские рабочие, потребовавшие улучшения условий, их протест без сожаления и сочувствия был подавлен войсками.

Во время волнений в Этапле бригада русских войск, расположенная в Ла-Куртине, в трех сотнях километров к югу от Парижа, выступила против грядущей отправки на Западный фронт. Подняв красный большевистский флаг, солдаты отказались идти в траншеи. 16 сентября их лагерь подвергся атаке со стороны другой русской бригады, сохранявшей верность Керенскому. Столкновение быстро стало известно как «бойня при Ла-Куртине». Потери с обеих сторон составили несколько сот человек. В предыдущий день в Петрограде Керенский объявил о создании республики. Он намеревался сохранить либеральные завоевания Февральской революции и увидеть, как Россия выйдет из войны новым демократическим государством. Но власть медленно и неумолимо перетекала в руки Петроградского Совета, заседания которого продолжались в Таврическом дворце.

Генерал Першинг, посетивший лагерь русских в Ла-Куртине, заметил, что это «отвратительнейшее и самое антисанитарное место, которое я когда-либо видел». О русских солдатах на Восточном фронте ходила шутка, которая могла бы быть смешной, если бы не значение русских неудач для западных союзников:

– Как далеко вчера отступили русские?

– На четырнадцать километров, и завтра еще отступят на столько же.

– Откуда ты знаешь?

– Это максимальное расстояние, которое может пройти усталый немец.

В тот день, когда начался мятеж русских в Ла-Куртине, взбунтовались и 500 египетских рабочих, которых союзники наняли для работы на складах Марселя. Они полагали, что работа в доках будет ограничена каким-то промежутком времени, но узнали, что их собираются держать там до конца войны, когда бы это ни произошло. Утром 16 сентября они отказались покидать свой лагерь. К ним были направлены британские и индийские войска. Под охраной индийской кавалерии их препроводили на работу. Вечером волнения продолжились. Один из рабочих, Мохаммед Ахмед, ударил британского офицера палкой так, что тот потерял сознание, выхватил у него винтовку со штыком, но был скручен тремя другими египтянами. Через двенадцать дней его осудили за «учинение беспорядков с намерением поднять мятеж», признали виновным и расстреляли.

16 сентября на Западном фронте произошел эпизод, который вызвал особое озлобление. Шел третий день локального наступления на Ипрском выступе, в районе Сен-Жюльена. Как написал домой Бернард Фрейберг, недавно получивший звание бригадного генерала, «16 сентября пилот одного из наших аэропланов, пролетавший низко над нейтральной полосой, заметил трех солдат в хаки, которые махали ему из воронки от снаряда. Один офицер в середине дня отправился туда и привел к нам этих солдат, которые показали под присягой, что утром после атаки они видели, как враги закололи штыками группу наших солдат, уже обезоруженных и взятых в плен. Они сказали, что вопли этих несчастных были ужасны».

20 сентября на Ипрском выступе британцы возобновили наступательные действия. Первый день оказался успешным. «Мы захватили все объекты согласно плану, – записал Фрейберг и добавил, вспоминая инцидент, произошедший четырьмя днями ранее: – Наши люди берут мало пленных. То, что произошло несколько дней назад, еще свежо в памяти». Сам Фрейберг опять был ранен. Пять осколков разорвавшегося снаряда вонзились в тело, в том числе в легкое и в бедро. Позже он вспоминал эвакопункт в Реми, куда его доставили. «Пули и осколки снарядов по возможности извлекают сразу же. В простых случаях используют рентген, и на теле делают метки карандашом, прежде чем отправить пациента в операционную, где приходится ждать в длинной очереди. В палатке одновременно работают восемь бригад хирургов. Как только с одним пациентом заканчивают, его уносят в сторону, все еще под наркозом, и на операционный стол кладут следующего, уже получившего наркоз. Я ждал в очереди, чтобы получить свою дозу, которую мне ввела женщина-врач».

Главной целью британцев оставался хребет Пасхендале, за которым простиралась, как считалось, менее сложная территория для развития наступления. Для овладения хребтом понадобилось семь недель, семь самых кошмарных недель в истории британских военных действий. В одной из стычек британский сержант У. Бурман саблей зарубил одиннадцать немцев в пулеметном гнезде. За свой подвиг он был удостоен Креста Виктории. Один американский кавалерист написал жене: «Немцы выпускают снаряды с газом, от которых начинает тошнить, а когда сдергиваешь маску, чтобы отплеваться, они выпускают снаряды со смертельным газом. Правда, хитро придумано?»?[201]

В каждый день войны происходили инциденты, демонстрирующие, насколько узка грань между ранениями и смертью. Один немецкий сержант-пехотинец, раненный в руку шрапнелью под Верденом в 1916 г., в июле 1917 г. на Румынском фронте получил еще одно ранение в руку осколком снаряда, а осенью того же года был ранен в третий раз, причем тяжело. Ведя свой взвод через нейтральную полосу на румынские окопы, он наткнулся на румынского солдата, который открыл огонь с тридцати шагов. Пуля пробила ему грудь между аортой и сердцем и прошла насквозь в считаных миллиметрах от позвоночника. Обливаясь кровью, он смог вернуться в немецкие траншеи. Проведя четыре месяца в госпитале, он выразил желание стать летчиком, ему пошли навстречу, и в последние недели войны он уже участвовал в воздушных боях. Его звали Рудольф Гесс. С 1934 г. до своего драматического полета в Шотландию в 1941 г. он был заместителем Гитлера по партии и верным сторонником Третьего рейха.

В сентябре был ранен еще один будущий нацистский лидер. Иоахим Риббентроп, впоследствии посол Гитлера в Британии и министр иностранных дел Германии, три года воевал на Восточном и Западном фронтах. Он был награжден Железным крестом 1-й степени, в результате полученных ранений комиссован в звании лейтенанта.

В ходе Третьей битвы за Ипр немецким войскам приходилось еще хуже, чем британским. 26 сентября 1917 г., после первого дня наступления британцев на лес Полигон, Людендорф написал: «День тяжелых боев, и все обстоятельства складываются не в нашу пользу. Потери территории мы могли бы пережить, но сокращение боевой мощи вновь все усложняет».

В Британии начинали поднимать вопрос о нарастающем истощении. Хотя кое-где немцев удавалось потеснить на очередную сотню метров, человеческие потери росли. 27 сентября начальник Имперского Генерального штаба сэр Уильям Робертсон написал Хейгу: «Я признаю, что придерживаюсь этой тактики, потому что не вижу лучшего варианта, и даже не потому, что в ее пользу существуют хорошие доводы, на которые я мог бы опереться, а потому, что инстинкт подсказывает мне поступать таким образом». На следующий день Хейг записал в своем дневнике: «Враг пошатнулся». Это был его типичный аргумент в пользу продолжения действий.

В первые шесть дней октября удалось отбить пять последовательных немецких контратак и более 4000 атакующих были взяты в плен. К 5 октября в плену оказалось уже более 20 000 немцев. Однако такой результат был достигнут ценой огромных потерь: 162 768 человек убитыми и ранеными. Двое старших генералов Хейга, Пламер и Гоф, настоятельно призывали его прекратить наступление, но он не прислушался. 9 октября на 10-километровом участке фронта британское наступление возобновилось. Принимавший в нем участие Хью Куигли несколькими днями позже в письме из госпиталя домой написал, что «офицеры рассказывали нам обычную сказку про «легкую работу», и, возможно, она и оказалась бы легкой, если бы мы хорошо начали. Но, когда начался артобстрел, никто не знал, куда деваться, куда бежать – вправо или влево…».