Я думаю, что речь являет собой всего лишь одну из граней многообразных защитных действий личности. Когда мы обнаруживаем, что у пациента сюсюкающая, как у младенца, речь, то — как говорит мне личный опыт — мы часто обнаруживаем незрелость и в его сексуальных отношениях и инфантильность телосложения. Если вспомнить то, что писал выше, то можно сказать, что обнаружив расстройство в одном участке психики, нельзя ожидать, что он единственный, расстройство можно обнаружить во всех уголках организма. То же самое расстройство, которое мешает пациенту говорить в полный голос, может также мешать этому человеку испытывать оргазм.

Вот пример: мальчика постоянно критикуют и ругают за все, что бы он ни сказал или ни сделал, но при этом запрещают ему возражать или иным способом выражать гнев и недовольство. Подавленный гнев остается и накапливается, придавая его лицу угрюмое выражение — оно становится все более угрюмым по мере того, как мальчик взрослеет, превращаясь в мужчину. Потом у него рождаются дети. Каждое произносимое отцом слово окрашено гневом и злобой, и таит угрозу в отношении ребенка. Ребенок подавляет все аспекты своего естественного поведения, лишь бы не будить в душе отца старый, пока уснувший вулкан. Ребенок начинает приглушать свою речь; движения его становятся ограниченными и скованными. Эта скованность может повлиять на многие функции организма, возможно, даже на процесс физического роста. Страх сказать что?то не так и вызвать неукротимый гнев у отца, может привести к расстройствам речи. Каждое произнесенное слово он взвешивает, оценивая, какую опасность для него оно в себе таит. Результатом могут стать запинающаяся речь и заикание.

Один бывший заика так объяснил мне природу своих речевых расстройств: «На самом деле мое заикание было борьбой. Было такое чувство, что говорил «не я», и говорил только для того, чтобы не выпустить на волю мое истинное «я». Мне всегда приходилось тщательно подбирать слова с тех пор, как я научился говорить. Кончилось тем, что я мог произносить вслух только мысли моих родителей. Я начал говорить их словами. Я говорил только то, что они хотели слышать. Я словно прилипал к ним своим ртом. И пока мое настоящее «я» не сказало мне, что именно я чувствую, я мог спокойно жить и существовать с этим расстройством».

Этот человек ни разу не заикался, находясь в первичных состояниях, то есть, когда становился самим собой. Заикание представляет собой наглядное свидетельство конфликта между двумя ощущениями своего «я» и симптом, порожденным этим конфликтом.

То, что пациент не заикался, входя в первичное состояние, говорит о том, что чувства подавляются невротическими симптомами.

Во время групповых сеансов, когда этот человек обсуждал с Другими пациентами свои проблемы, одна пациентка сказала, что если он прилип к своим родителям ртом, то она прилипла к ним своим фригидным влагалищем. Другими словами она выразила то, что местом борьбы является тот участок тела, который ребенок выбирает ее ристалищем. Если эта женщина надеется остаться хорошей и чистой для своих родителей, то борьба (отрицание чувства) может разряжаться через гениталии. У других пациентов, как мы видели местом борьбы может оказаться рот. В любом случае, когда ребенок сознанием воспринимает отношение к нему со стороны родителей, он начинает действовать, исходя из этих отношений, а не из собственных реальных чувств, мы можем ожидать, что и тело его не будет функционировать в реальном, текучем и гладком нормальном стиле.

Речь — это творческий процесс, в ходе которого мы в каждый данный момент порождаем то, чего за мгновение до этого не существовало. Невротик же каждое мгновение воспроизводит в речи свое прошлое. Здоровый же человек каждое мгновение творит новое настоящее.

Напряжение является главной мотивацией, определяющей поведение невротика, постоянно поддерживая его патологическую активность. Поскольку эта активация является нереальным, неистинным ответом, то отсутствует отрицательная обратная связь с организмом, которая могла бы сообщить больному, когда следует остановиться и прекратить активность. Таким образом, мышцы остаются напряженными, гормоны продолжают выделяться в кровь, головной мозг продолжает бодрствовать — и все это ради отражения опасности, которой уже давно не существует.

Джон Лэси и сотрудники провели эксперимент, который позволил получить нам больше информации о механизмах, вовлеченных в ответ организма на стресс*. В ходе эксперимента изучали реакцию частоты сердечных сокращений в условиях стресса. Было обнаружено, что частота сердечных сокращений уменьшается, если испытуемый внимателен и открыт для восприятия окружающих условий — то–есть тогда, когда он хочет осознать и понять, что происходит вокруг него. Частота сердечных сокращений наоборот увеличивается, когда личность желает отторгнуть то, что происходит вокруг. Далее, частота пульса увеличивается также при боли. Исследователи полагают, что частота сердечных сокращений повышается для того, чтобы мобилизовать организм в предчувствии неминуемого внезапного возникновения боли. Кроме того, при боли происходит повышение артериального давления крови [9].

* John I. Lacey, «Psychophysiological Approaches to the Evaluation of Psychotherapeutic Process and Outcome» (Джон Лэси, «Психофизиологические подходы к оценке хода и результатов психотерапии»), in Е. А. Rubenstein and N. B. Parloff, eds Research and Psychotherapy, (Washington, D. C., American Psychological Association National Publishing Co., 1959).

Значение этого исследования заключается в том, что не может одна только боль вызвать увеличение частоты сердечных сокращений, повышение частоты пульса вызывает потребность в отрицании боли. Если гипотеза первичной боли верна, то из нее вытекает, что организм, в частности сердце, будет подвергаться вредоносным воздействиям только при попытке отрицать эту боль. Это помогает объяснить большую частоту сердечно–сосудистых заболеваний и артериальной гипертонии, которые возникают у многих из нас уже в молодом возрасте. Дело в том, что наш организм истощается в непрестанной борьбе с невидимыми и неощутимыми врагами. В этом отношении наше сердце, будучи мышечным органом, точно также реагирует утомлением на перегрузку, как и все остальные мышцы.

Напряжение, как тотальное телесное переживание, вызывает катастрофические последствия во всем организме, но, в особенности, в исходно ослабленных органах. Год за годом продолжающийся стресс изматывает и изнашивает нас, что подтверждается тем, что здоровые люди живут дольше, чем их сверстники невротики.

Какой именно симптом возникнет на фоне невроза, зависит от целого ряда факторов. Один из них — это какое из недомоганий человек данной культуры воспринимает как приемлемое — например, головная боль и язва желудка — это, так сказать, «ожидаемые» расстройства в культуре большинства граждан Соединенных Штатов. Но более значимо в этом отношении символическое значение органа или части тела. Большинство невротиков не могут (или не смеют) посмотреть в глаза своим

реальным проблемам, поэтому посыл чувства у них приобретает символическое значение — например, миопия или астма, которая возникает в случаях, когда ребенку не давали даже дышать, как ему хотелось. (Больной, прежде страдавший бронхиальной астмой детского возраста, снова выдавал приступ, когда во время проведения первичной терапии приближался к ключевому первичному чувству.)

Буквально символизм невротического расщепления проявляется в «раскалывающей» головной боли. Это недомогание вызывается, главным образом, тем, что человек чувствует одно, но поступает, реагируя совершенно на другое. «Головой мне стыдно за то, что чувствует мое тело,» — образно сказал один из моих пациентов.

Невротик, который пичкает себя аспирином и другими болеутоляющими таблетками, не понимает, что боль, с которой он сталкивается, является в действительности первичной болью. Головная боль постоянно рецидивирует, потому что в организме постоянно присутствует и первичная боль. Один пациент изложил это так: «Я часто говорил: «Мама, моя голова меня убивает», но я и сам не понимал, что говорил. Моя голова убивала мое «я». Мне приходилось притворяться, что мои чувства отсутствуют, поэтому я надежно запаковал их и отодвинул в дальний угол мозга, где они и находились до тех пор, пока я не почувствовал, что они вот–вот взорвутся».