Эта поза ему теперь ни к чему — он сполз вниз, дверь больше собой не подпирает. Но представьте себе — такое ведь всегда возможно, — дверь так плотно вошла в пазы, что застряла и не падает вниз, хоть и тяжелая. Не открывается, короче говоря. Паук заживо погребен в своем тайнике…
Но нет, не так он прост. Он и такую возможность предусмотрел: инстинкт, как видно, его научил. Он снизу к двери заранее приделал ручку. Конечно, все из той же паутины. Теперь он дернет посильнее за ручку, и дверь откроется.
Ну, разве не чудо — эти пауки?!
Подождите: чудес ещё много. „Светлые головы“ — так говорят, когда речь идет о людях. „Все мудрый инстинкт“, — поясняют, когда животные умны. Ведь пауки не соображают — просто делают то, что велят им бездумные побуждения, заложенные природой в их генах.
Слушайте дальше: есть пауки того же рода немезия, которые свою глубоко эшелонированную оборону усовершенствовали прямо-таки гениально.
Вот южного землекопа обитый шелком дом-колодец. Он глубокий; все ниже и ниже спускались бы мы по нему, если б смогли в него забраться, — на полметра, на метр в глубину. Вокруг мягкие паутинные стены, но нигде нет самого паука. И ход уже кончился — глубже уж некуда. Но где паук?
Тут рядом — за стеной, но за какой, выше или ниже, ни за что не догадаться. Он что сделал: косо под углом от стены колодца вырыл вверх потайной ход. И дверкой его закрыл, но так искусно, так плотно ее к стене подогнал, так замаскировал паутиной, что заметить, где она тут в глубоком колодце, за каким куском обоев прячется, совершенно невозможно.
Потайной отнорок верхним, слепым концом прорыт почти до самой поверхности земли. Раскопать ее не трудно, и беги, куда хочешь, если даже и такой хитрый тайник открыт каким-нибудь многоногим Шерлоком Холмсом. Иные пауки второй ход (из отнорка на вольный воздух) заранее открывают, и я уже говорил, что этих нервных сверхперестраховщиков осы помпилы как раз и ловят. Пугнут их у главного входа — те спешат, бегут, нигде не задерживаясь, через потайную дверь, сквозь ход потайной к черному выходу запасному, а оса уже там паука-паникера ждет и хватает в объятия, цепкие и совсем не дружеские.
Отсюда мораль, всем полезная: перестраховываться тоже надо в меру.
Бронированный тыл
Одна немезия такое придумала — просто из тысячи и ещё одной ночи! Если бы наука тут свое авторитетное слово не сказала, никто, конечно, не поверил бы, будто паук способен из глины вылепить эдакую фигурную пробку (но размером и весом больше самого паука!) и этой массивной болванкой снизу затыкать вход в нору.
А паук, представьте, способен! Затычку лепит похожую на веретено с плоской лопаткой на конце (чтобы прочнее в стенку упиралось!) и точно по калибру норы. Чуть паутинками ее оплетет, и ползет с ней (с эдакой тяжестью!) наверх, и вход в нору затыкает. Передними лапками держит глиняную болванку, а задними упирается в стену норы. В нее же упер и плоский широкий конец пробки. Осам такие крепостные ворота не одолеть ни штурмом, ни подкопом. Но если никто его дом не штурмует, паук пробку чуть вниз опустит — щель получится. В эту щель сам вылазками соседей терроризирует.
Немезия с глиняной затычкой в норке. Внизу форма этой затычки, показанная в двух разных проекциях
От великого до смешного один только шаг, и южноафриканская галеосома, не смущаясь, этот шаг сделала. Никакая глиняная пробка не нужна, когда зад крепкий и широкий, — так она решила. И вот затыкает норку своим задом. Поза у нее уморительная! И зад смешон, если рассматривать его в обычном плане. Но для оборонных целей он и видом, и калибром, и прочностью очень даже подходит — усеченный цилиндр. Плоская усеченная часть хитином дополнительно бронирована — оса жало об него обломает, не проколет, когда паук его навстречу ей, как щит или дверь, выставит.
С тыла если поглядеть, этот паучий щит-зад круглый и точно такой же в поперечнике, как нора. Когда он им нору запирает — это одно дело: тут все в порядке. А вот маневрировать с таким бронированным тылом в норе неудобно. Просто никак невозможно даже немного повернуться. Поэтому щитоносный паук в глубине норы делает одно, но чаще два расширения: чтобы свободней было поворачиваться. Если он не успеет вовремя выскочить в узкое горло норы — на первый оборонный рубеж — и его задом заткнуть, то летит стремглав вниз и, минуя расширение, второе узкое место своим усеченным цилиндром перекрывает. Оса в него потычется, жалом на прочность попробует и улетит, до дна не дойдя, искать кого попроще на консервы детям.
Галеосома в норке; затыкает своим бронированным задом вход в нее на разных рубежах обороны. Внизу сам этот странный паук: вид сверху и сбоку
Четырехлегочные пауки древние, но совсем, как видите, повадками не примитивы; природа не поскупилась на разные выдумки для них. Иные плетут и сети не хуже тех восьминогих, что прячутся по углам наших домов. Но жизнь в норах и без тенет здесь в большом почете. Традиция эта, как видно, очень старая, потому что самые древние из древних — пауки лифистииды роют такие же норки с крышечками, как немезии. Некоторые из-под двери пускают по земле во все стороны нити-силки. Другие этого не делают. Свои яйца пауки-патриархи хранят в гнездах, похожих на птичьи. Их лепят паучихи в норах из мягкой земли и паутины. Гнездо не маленькое: ширина — 3,5 сантиметра, высота — полтора, толщина стенок — полсантиметра.
Хитросплетения паутины
Я полагаю, джентльмены, что пишу эту книгу для тех, чьи фамилии в колледжах Англии ещё недавно числились с небольшим добавлением sine nobilite. Поэтому считаю своим долгом кое-что разъяснить.
Когда я был графом, а мой уважаемый отец маркизом, мне часто случалось играть в покер. Те двести тысяч годового дохода, которыми располагал мой дед, старый герцог сэр Уильям, были нашей с отцом лишь заманчивой перспективой, недалекой, но пока недосягаемой. Доходы от маркизата мой престарелый отец предпочитал тратить лишь на себя, вполне резонно полагая, что я скоро наследую и герцогство и маркизат, а он, похоже, первого так и не дождется. Благородный джентльмен, его отец и мой дед, очень гордился своим крепким здоровьем.
Мне приходилось туго, но меня всюду принимали, и я знал, что делаю честь дому, не отвергая щедрых приглашений на обеды и ужины. Случалось мне крупно выигрывать. Но, увы, лишь до того злополучного дня, когда в Жокей-клубе появился некий Монтегю.
Этот Монтегю был шулер, каких мало. Он многих обобрал. Я вспомнил советы Патрика очень вовремя. Попросил извинения, когда разносили коньяк, и вышел.
Я прошел к портье, французу, и попросил его:
— Послушайте, Гарнье, не считаете ли вы, что здесь где-нибудь можно найти паука?
— Да, сэр, — сказал он, — я сейчас же пошлю за пауком. Вы будете его есть с горчицей, сэр?
— С горчицей? Почему с горчицей?
— Я знаю, некоторые джентльмены едят пауков с горчицей.
— Нет, дорогой Гарнье, я съем его без горчицы, потому что мне горчица меньше по вкусу, чем паук.
— Да, сэр, как вам будет угодно. Некоторые джентльмены едят пауков и без горчицы.
Тут мне стало немного не по себе.
— Послушайте, уж не ест ли пауков этот… как его… Монтегю?
— Нет, сэр, он заказывает всегда ветчину.
— Хорошо. Давайте скорее вашего паука. У меня аппетит разыгрался.
Где он его поймал — не мое дело. Может быть, разводил тайком. Товар, как видно, стал ходким с тех пор, как появился в нашем клубе Монтегю.
Паук был небольшой, и я быстро его проглотил. И сразу почувствовал, что теперь отыграю все свои деньги. Комбинации, как в тот вечер, мне никогда больше в жизни не выпадали. Говорят, что за всю историю покера с таким великолепным постоянством они шли в руки только — и то однажды! — любимчику удачи пирату Дрейку. Королева, возведя его в рыцарство, предложила, как известно, сыграть в покер. Дрейк выиграл целое состояние, которое казначейство двора никак не хотело ему отдать.
Посудите сами: пять карэ, три кулёра, флеш-рояль и два покера! Выигрышных мелочей я не считал.
Да, джентльмены, паук приносит удачу вернее, чем ловкость рук.
