Оказалось, что этот дом избран для того, чтобы встречать окруженцев и подходящих вербовать в партизанский отряд, а тем, кто стремится к фронту, указывать безопасный путь. У женщин мы узнали наиболее надежный и короткий маршрут к своим. Они дали нам на дорогу каравай, а один из подростков вывел нас на нужную дорогу. Нас мучило любопытство по поводу организации партизанского отряда: много ли в нем людей, как они вооружены, но ничего не добились от подростка, который сопровождал нас около часа.

Мы долго блуждали по тылам. Одежда превратилась в клочья, каравай хлеба давно съеден до крошки. Дороги, на которые мы выходили и за которыми наблюдали, были безлюдны. Словом, мы были близки к отчаянию и полному физическому истощению.

— Что дальше делать? — этот вопрос постоянно мучил каждого из нас. Я уже не чувствовал себя командиром, а мои товарищи — подчиненными. Действовали мы, можно сказать, по инерции. На третий или четвертый день, посоветовавшись, решили идти по дороге на восток: что будет, то будет. Можем принять бой и погибнуть, а может, и повезет. И не успели пройти три километра, как из-за поворота навстречу выехал десяток всадников. Мы не успели приготовиться к бою, как они окружили нас. Это оказалась наша разведка.

Командир ее, посмотрев на наш жалкий вид, сказал:

— Ничего себе воины.

Он с горьким сочувствием расспросил, кто такие, откуда и куда идем. Мы кратко рассказали о своих злоключениях. Можно догадаться, что конники не впервые встречаются с подобными нам странниками поневоле.

— Ну правильно. Тут сам черт не разберет, где чей тыл. То колесо, которое вы дали, проходит и по немецким, и по нашим тылам. А сейчас жмите по этой дороге, тут километров через пять наши стоят. Обратитесь к коменданту гарнизона, он решит, что с вами делать, — подвел итог разговора командир конников, и группа разведчиков поскакала дальше.

Мы вышли к небольшой станции. На перроне сидели и лежали группами бойцы. Скверик перед вокзалом тоже был забит расположившимися на отдых подразделениями. Наш вид привлекал всеобщее внимание. Худоба и грязь на лице, изодранное в клочья обмундирование отличало отделение от других подразделений.

— Откуда вы такие, хлопцы? — спрашивали нас.

— Из окружения пробирались, — отвечали мы. Бойцы качали головой, провожая нас сочувственными взглядами. Уставшие и голодные, мы расположились под кустом акации.

— Что будем делать? — спросил я у бойцов. — Может, доложим о своем прибытии здешнему начальству? Пусть ставят нас на довольствие.

— Пока эта канитель протянется, мы с голоду умрем. Давай вначале ушки поедим. Вымоемся и белье постираем. Вон какое озеро! — показал Ушаков на гладь воды, видневшуюся за перелеском. Его предложение было заманчивым.

Отделение стало собираться на озеро. В это время появился незаметно отлучавшийся Дремин.

— Что, сержант, расставаться придется? Я нашел свою роту. Если желаешь, присоединяйся к нам, — предложил Дремин.

— Нет, мы будем искать свой полк, — ответил я. Дремин, попрощавшись с нами, вместе с бойцами из своей роты покинул нас. Нас осталось трое: я, Ушаков и Елкин. Мы направились к озеру. Ушаков, видимо, уже искушенный в рыбной ловле таким способом, разделся догола и предложил сделать то же мне с Елкиным. Он взял гранату и бросил ее в озеро. После взрыва на поверхность вверх брюхом выплыло до десятка крупных рыб.

— А сейчас за мной! — крикнул Ушаков и нырнул в воду.

Мы разожгли костер, подвесили над ним котелки с водой и стали чистить рыбу. В это время со стороны перелеска, отделяющего станцию от озера, послышался глухой топот. Минуту спустя раздвинулись кусты. Из них вышел младший лейтенант с пистолетом в руке и несколько бойцов с винтовками наперевес.

— Руки вверх! Ни с места! — скомандовал младший лейтенант. Он одним прыжком встал между нами и оружием. Отшвырнув ногой в сторону наши автоматы, приказал одеться. Я стал объяснять, что мы только выбрались из немецких тылов и голодны. Но младший лейтенант не внимал мне.

— Одевайтесь, и живее. Там, в комендатуре, во всем разберемся, торопил он.

Комендатура располагалась в небольшой комнатке вокзала. За однотумбовым столом сидел худой высокий капитан. Младший лейтенант доложил о том, что задержанные доставлены, и вышел за дверь. Капитан строго посмотрел на нас и стал расспрашивать, кто мы такие, откуда взялись и что делали у озера. Я подробно рассказал о нашей одиссее, и, когда капитан услышал, что все это может подтвердить сержант Дремин, который здесь нашел свою роту, он как-то сразу просиял.

— Значит, Дремин жив? — встрепенулся капитан.

Он вызвал того младшего лейтенанта, который привел нас в комендатуру, и приказал, чтобы нас одели, хорошо накормили и зачислили в хозвзвод.

— А как быть с их оружием? — спросил младший лейтенант и дал знак в открытую дверь, чтобы занесли в комнату захваченное у нас вооружение. Увидев немецкие автоматы, капитан сказал, чтобы их заменили на наши. Я попытался убедить, что немецкие автоматы лучше наших. Капитан ответил, что нечего рассуждать, и я понял, что попытка доказать будет бесполезной.

— Надо воевать своим оружием. К тому же у нас нет боеприпасов к этим автоматам. — Так капитан поставил точку в разговоре об оружии.

Встретив нас, старшина с буденовскими усами оглядел каждого с ног до головы.

— Видно, хорошая прогулка у вас была, — качал он головой. — Ставлю вас на довольствие, а обмундирование выдам новое. У Михальченко всегда все есть. Недаром сам командир полка уговаривал на сверхурочную остаться. Пока вам подберут что надо из моих запасов, вы пообедать успеете.

Михальченко распорядился, чтобы повара нас хорошо накормили, а сам куда-то ушел. После нескольких дней отсутствия горячей пищи мы с упоением и жадностью хлебали теплые щи, которых отвалил нам повар по целому котелку. Ели и не могли насытиться. На второе нам дали тоже почти по полному котелку гречневой каши. Мы почувствовали, что желудки уже переполнились, но еще хотелось есть. Повар смотрел на нас внимательно, как-то по-отечески и сказал, что больше не даст. Он объяснил, что после голодовки сразу много есть вредно. Вечером повар пообещал нас накормить до отвала. Сразу после такого обеда нас стал валить сон. Но тут подошел Михальченко с каптенармусом. Они были увешаны обмундированием. Нас удивило, что все то, что принес старшина, было по размеру. Михальченко смотрел на нас и по-доброму смеялся, расхваливая себя.

— У Михальченко глаз наметан. Когда вас ко мне привели, я уже тогда понял, кому какой размер нужен. За службу я, поди, несколько тысяч бойцов одел, — говорил, словно ворковал, старшина.

Сменив свои лохмотья на новое обмундирование, мы тут же свалились спать. Вечером нас растолкал повар. Он, как и обещал, накормил до отвала. Сказал, что мы пока переходим в его распоряжение.

Утром, разговаривая с бойцами, я узнал, что мы находимся в районе Идрицы, что еще утром 6 июля в полосе 22-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Ершаков, немцы прорвали оборону, захватили плацдарм на северном берегу Западной Двины. Передовые части противника глубоко прорвали оборону и угрожают окружением. На нашу станцию все больше прибывало потрепанных в боях подразделений. Одни шли дальше, другие делали здесь привал и, отдохнувши, продолжали отход. Из рассказов бойцов можно было сделать вывод, что немцы наступают большими механизированными колоннами.

Нам суждено было пробыть в хозвзводе только одни сутки. На следующие началось спешное формирование батальонов из тех бойцов, что находились на станции. Первый батальон в середине дня ушел на восток. Второй, в который попали мы, в роту лейтенанта Ширяева, задержался на станции после ухода первого батальона на три часа. Разведка, вернувшись с задания, сообщила, что пути на восток отрезаны. После небольшого совещания командиры приняли решение пробиваться к своим через немецкие тылы, двигаясь вначале в юго-западном направлении, а затем повернуть на восток. Чем объяснить именно такой маршрут, для меня непонятно и до сих пор.