Большой глоток воды — и счастливец почувствовал себя лучше. Улитки в кармане целехоньки. Делиться ими он ни с кем не собирался. Вагенний переложил добычу в сумку с едой, вместе с мокрыми листьями и несколькими кусками перегноя. Надежно завязал тесемки, чтобы улитки не расползлись. Потом сел перекусить. В предусмотрительно прихваченном котелке сварил пару добытых улиток и хороший чесночный соус к ним. О! Что за вкус! Крупные улитки были мягковаты, зато какой аромат! А как мясисты!

Каждый день Вагенний съедал за обедом по две улитки. Добычи хватило почти на неделю. Затем он сделал еще одну ходку на гору — за новой порцией. Но на седьмой день почувствовал угрызения совести. Будь он наблюдательней — непременно пришел бы к выводу, что совесть мучает его тем сильней, чем тяжелее приступы несварения желудка. Сначала он обругал себя эгоистической жопой, которая лакомится в одиночку, не угощая друзей. Затем задумался над тем, что открыл путь на неприступную гору.

Еще дня три он боролся со своей совестью — пока в конце концов жесточайший приступ гастрита не отбил у него аппетит и не заставил пожалеть, что вообще нашел улиток. Тогда он решился…

Он не стал надоедать своему эскадронному командиру и отправился с докладом прямо к командующему.

Примерно в центре лагеря, на площади, образованной пересечением двух главных лагерных дорог — via praetoria и via principalis, находилась палатка полководца, отмеченная флагштоком. Площадь перед палаткой была достаточной обширной для общего построения армии. Здесь, под кожаным пологом, натянутым на укрепленную деревянную раму, Гай Марий оборудовал свой штаб. Под тенью навеса, защищавшего главный вход от солнца и дождя, стояли стул и стол — место дежурного военного трибуна, который решал, допускать ли посетителя к командующему. Две центурии охраняли входы в шатер. Часовые развлекались, слушая разговоры между военным трибуном и посетителями.

Дежурным офицером в тот день был Квинт Серторий. Его сильно занимали многочисленные головоломки, которые возникали перед ним постоянно. Множество вопросов, связанных с самыми различными сторонами армейской жизни, от снабжения до сложностей морали. Кроме того, к нему постоянно обращались люди, каждый со своим делом. Серторий с удовольствием погружался в пучину проблем и ответственных заданий, которые давал ему Гай Марий. К Марию он относился с обожанием. Что бы ни поручал ему Гай Марий — Квинт Серторий рад был любой, даже самой неприятной, обыденной работе. И если другие младшие трибуны недолюбливали обязательные дежурства у входа в палатку полководца, Квинту Серторию эта повинность была по душе.

Когда лигуриец приковылял к шатру своей кавалерийской походкой, Квинт Серторий уставился на него не без любопытства. Парень так себе — разве что собственная мамаша, возможно, сочла бы его красавчиком. Зато панцирь надраен, так и горит. Обувка украшена парой сверкающих шпор, кожаные наколенники чисты. От него, конечно, попахивало конюшней — так ведь на то и кавалерист. От всех от них пахло лошадьми и навозом, этот запах впитался в ауксилариев — сколько ни принимай ванну, как часто ни стирай одежду.

Они посмотрели друг другу в глаза — и понравились друг другу.

«Ни наград, ни знаков отличия, — отметил Квинт Серторий. — Но ведь кавалерия еще и не участвовала ни в одной операции».

«Молод для своей работы, — подумал Публий Вагенний, — зато солдат ладный, настоящий римский пехотинец… Наверняка ничего не понимает в лошадях».

— Публий Вагенний, Лигурийский кавалерийский эскадрон, — доложил проситель. — Хотел бы видеть Гая Мария.

— Чин? — спросил Квинт Серторий.

— Рядовой кавалерии.

— По какому делу?

— По частному.

— Полководец, — мягко начал Квинт Серторий, — не принимает рядовых, да еще из вспомогательного эскадрона, да еще явившихся без вызова. Где твой трибун, рядовой?

— Он не знает, что я здесь, — упрямо заявил Публий Вагенний. — Я по частному делу.

— Гай Марий — человек очень занятой.

Публий Вагенний облокотился на стол и обдал Сертория едким чесночным духом:

— Послушай меня, юный трибун. Просто доложи Гаю Марию, что у меня к нему очень выгодное предложение. Но говорить я буду только с ним. Это все.

Глядя в сторону, чтобы удержаться от смеха, Квинт Серторий встал:

— Подожди здесь, рядовой.

Внутри палатка была перегорожена надвое кожаной занавеской. Одна часть служила Марию жилищем, а вторая — штабом.

Штаб был просторней личных покоев. Там помещались складные стулья, горы карт, кое-какие макеты осадных конструкций, которые разрабатывались для штурма, стеллажи для документов.

Гай Марий сидел на своем стуле из слоновой кости у большого складного стола. Авл Манлий, его легат, расположился по другую сторону, Луций Корнелий Сулла занимал место между ними. Они были заняты утомительным и ненавистным для них делом, достойным бюрократов, но не воинов: просматривали счета. За маловажностью занятия обходились без секретарей и писцов.

— Гай Марий, прошу прощенья, что прерываю… — неуверенно начал Серторий.

Что-то в его тоне заставило всех троих поднять головы и пристально посмотреть на дежурного трибуна.

— Считай, что прощен, Квинт Серторий. Что случилось? — спросил Марий, улыбаясь.

— Наверное, я напрасно вас отвлекаю… Но здесь, у входа, один лигурийский конник, который упорствует в желании увидеть Гая Мария. Зачем — не говорит.

— Рядовой, лигуриец… — повторил Марий задумчиво. — А что говорит его трибун?

— Он не поставил в известность трибуна.

— О, так это секрет? И почему же я должен его принять, Квинт Серторий?

Серторий ухмыльнулся:

— Знал бы я почему… Говорю честно — понятия не имею. Но что-то подсказывает мне, что тебе стоит выслушать его, Гай Марий.

Марий отложил документы:

— Пусть войдет.

Вид начальства ничуть не смутил Публия Вагенния.

— Вот это и есть Публий Вагенний, — доложил Серторий, готовясь снова уйти.

— Останься, Квинт Серторий, — велел Марий. — Итак, Публий Вагенний, что у тебя ко мне за дело?

— Много чего разного, — ответствовал Публий Вагенний.

— Ну так давай, выкладывай.

— Сейчас, сейчас. Вот только решу, что лучше: сразу выложить все, что знаю, или предложить сделку.

— А первое связано со вторым? — полюбопытствовал Авл Манлий.

— Еще как!

— Тогда начни сразу с конца, — посоветовал Марий. — Я не люблю окольных разговоров.

— Улитки! — выпалил Публий Вагенний.

Все четверо посмотрели на него, но ничего не сказали. Солдат продолжал:

— Я знаю, где добыть улиток. Самых больших и самых сочных. Вы таких и не видывали!

— Так вот почему от тебя несет чесноком, — молвил Сулла.

— Кто же ест улиток без чеснока! — удивился Вагенний.

— Хочешь, чтобы мы помогли их собрать? — насмешливо поинтересовался Марий.

— Я хочу получить концессию, — пояснил Вагенний. — И чтоб меня свели в Риме с нужными людьми, которые заинтересуются поставками улиток.

— Вот оно что! — Марий посмотрел на Манлия, Суллу, Сертория. Никто из них не улыбался. — Хорошо, считай, что получил свою концессию. А где же сделка? Что ты дашь мне взамен?

— Я нашел путь на гору.

Сулла выпрямился.

— Ты нашел путь на гору? — медленно повторил Марий.

— Ага.

Марий встал из-за стола:

— Покажи.

Публий Вагенний уклонился:

— Покажу потом обязательно. Но не раньше, чем мы окончательно разберемся с улитками.

— Они что, не могут подождать? Расползутся? — Глаза Суллы зловеще засверкали.

— Нет, Луций Корнелий, подождать они не могут, — отрезал Публий Вагенний, мимоходом показав, что знает все начальство по именам. — Путь на вершину горы лежит прямо через мою плантацию улиток. Она — моя! К тому же там — лучшие в мире улитки. Вот, — он развязал свою сумку, осторожно извлек раковину в восемь дюймов длиной и положил на стол перед Марием.

Римские военачальники в полной тишине пристально смотрели на раковину. Попав на прохладную и скользкую поверхность стола, улитка, проголодавшаяся во время тряского путешествия в суме, обрадовалась отдыху. Студенистая масса выступила из-под раковины, сзади вытянулся мясистый хвост, спереди показалась тупоконечная голова, расправились рожки.