– День урожая. Или нет… Есть еще день какого-то местного святого, то ли Гилберта, то ли Гилдреда, не помню точно.

– Это и не важно. Важно – когда?

– Ровно через неделю.

– Отлично. Недели нам хватит, лишь бы только хватило терпения у отца Этельреда. Да нет, должно хватить, – похоже, он хочет объявить меня колдуном и казнить при большом скопище народа. День святого Гилдреда… или Гилберта… придется ему как раз кстати. Теперь слушай и запоминай. Скажешь Ирландцу, пусть сделает так…

Ярл говорил долго. И все это время Магн слушала, старательно запоминая сказанное, пропуская совсем уж непонятные слова и выражения, типа «ранний феодализм», «опиум для народа» и «проклятые эксплуататоры трудящихся крестьянских масс».

– Все запомнила? – наконец закончил ярл.

– Да.

– Тогда в путь.

Поцеловав девушку на прощанье, Хельги лег на гнилую солому и заснул блаженным сном младенца. В голове его – гулко-гулко – продолжали стучать барабаны.

Утром пробуждение стражников было суровым. Первым поднялся старший – Гриффит. В голове шумело, в глазах двоилось, а в еще более, чем обычно, косматой бороде застряли остатки лепешки. На столе стояли кружки.

– Дьявол! – увидев спящих напарников, выругался Гриффит и, похолодев, схватился за пояс… Нет, ключи были на месте.

Шатаясь, он вышел на улицу освежиться. Давно вставшее солнце сушило остатки дождя, и от густо растущей у подножия башни травы поднимался к небу полупрозрачный дрожащий пар. Такое же марево виднелось над лугом и лесом. Подышав воздухом и помаленьку трезвея, Гриффит спустил штаны и принялся шумно мочиться на лестницу, забрызгивая башмаки и штаны. Впрочем, не это волновало сейчас папашу Грифа. Он, не отрываясь, смотрел на лестницу. Вчера еще, с вечера, самолично подтащил ее к самой башне, чтоб не так промокла. А сегодня что? А сегодня лестница лежит пес знает как! Куда там – у башни! Словно всю ночь ее черти таскали. Да вон и следы…

Предчувствуя недоброе, Гриффит схватил лестницу и, распинав стражников, вознесся на верхотуру, отпирая замки дрожащими – не только от выпитого – руками. Вот и последний люк… Вроде бы – цел.

– Лезь, Ульва!

Ульва опасливо вытащил меч. Вообще-то, к узнику обычно не лазали, а пищу подавали, насадив на копье. Он, конечно, прикован к стене цепью, но…

– Лезь, лезь, не бойся, – насмешливо подбодрил Гриффит и для придания уверенности тихонько ткнул Ульву копьем в зад.

– Ой! – вскрикнул тот, распахивая люк.

– Ну сколько можно? – заворчали из тьмы. – Ни днем ни ночью от вас покоя нет. Всю ночь орали как сумасшедшие, так и с утра не поспать!

– Он там, – радостно обернулся с лестницы Ульва. – Лежит, звенит цепью и ругается. А говорит вроде не по-нашему… Но все понятно.

– Еще бы мне не ругаться? – возмутился узник. – Вы хоть пожрать принесли, или как?

Ничего не ответив, Гриффит сделал знак Ульве. Тот проворно спустился и ловко переставил лестницу вниз…

– На! – С усмешкой оглядывая больное на головы воинство, Гриффит протянул Ульве изрядный кусок мяса. – Отнесешь этому, вверх. Да смотри не сожри по дороге!

Магн отыскала Ирландца с очень большими трудами. Да и не нашла бы, кабы не помощь Гайды, монастырского пастушонка, которому третьего дня еще послушница лично заговорила чирей.

– В лесу он прячется, твой узколицый, в хижине, где прошлое лето пастуха убитого нашли, – деловито щелкнув кнутом, сообщил он пробегающей мимо Магн. – Оффа, мужик наш один, к нему тайно ходит: лепешки носит да новости рассказывает.

– А ты откуда знаешь?

– Видал. – Пастушонок смешно сощурил глаза – серые-серые, как облака над морем или ненастный осенний день. Рыжеватые волосы его, спутанные и давно не стриженные, падали на лоб и даже налезали на усыпанный веснушками нос. – Показать хижину-то?

– Покажи, будь ласков. Чирей-то как?

– Прошел, слава Господу! – Гайда широко улыбнулся. Улыбка у него оказалась приятная – лучистая какая-то, будто солнечный луч в хмурый денек, и это несмотря на отсутствие двух передних зубов, выбитых еще в начале лета отцом келарем за пропажу бычка. – А то ведь и на лавку, бывало, не сядешь. Ты вот что. – Пастушонок оглянулся и понизил голос: – Особо-то не выспрашивай про своего узколицего, тут до него и отцу келарю какое-то дело, смекай. После вечерни приходи на старый коровник, сможешь?

– Смогу.

– Ждать буду. – Гайда помахал рукой и, свернув, погнал стадо к лугу.

Не обманул после вечерни. Ждал. Увидев знакомую фигуру, аж привстал с камня, свистнул.

– Ну, пойдем, что ли? – подбежав, спросила Магн.

– Пойдем, – кивнул пастушок. – Только смотри не отставай, я быстро хожу.

Они быстро пошли мимо луга, мимо желтых стогов, вкусно пахнущих сеном, мимо колосящегося пшеничного поля. Пересекли дорогу с парой монастырских возов и, обогнув старый раскидистый дуб, свернули в овражек, маленький, но неожиданно глубокий, так что пастушонка скрыло с головою. Выбравшись из овражка, вышли на узенькую тропу, что, петляя по склонам холма, уходила в лес, но не со стороны дороги, а как бы исподтишка, кустами можжевельника и малины. За лесом садилось солнце. Усталое, отсветившее целый день и оттого пожухлое, оранжевое, смурное от легких перистых облачков. Осины и стройные ряды высоких берез отбрасывали длинные сиреневые тени. Еще не было темно, но по всему – может быть, по немного посиневшему небу, а может, по тишине с чуть слышным шелестом листьев – чувствовалось приближение ночи. Выбираясь из кустов, тропинка проходила среди берез и ныряла в чащу.

– Тебе туда, – останавливаясь, тихо сказал пастушонок, показав рукой на тропу. – Видишь орешник?

Магн кивнула.

– Там, за ним, – хижина. Я с тобой не пойду – там нехорошее место. Подожду вон возле осины.

– Лучше шел бы домой, – улыбнулась послушница. – Дорогу я запомнила, обратно доберусь как-нибудь.

– Нет уж, – серьезно возразил Гайда. – Я тебя сюда привел, я и обратно выведу.

– Ну, как хочешь. – Магн махнула рукой и исчезла в ореховых зарослях.

Хижина показалась внезапно, словно вдруг выросла прямо из-под земли. Вот только что ничего вроде не было, и – раз – сразу из-за кустов показались глинобитные стены. Пригнувшись, чтобы не задеть притолоку, девушка осторожно вошла внутрь и разочарованно выдохнула. Пусто! И не очень-то похоже, чтобы вообще здесь кто-то жил. Ни стола, ни лавки, лишь куча соломы в углу, и, конечно же, ничего съестного. Вообще ничего.

– Не стесняйся, присаживайся прямо на солому, – откуда-то снаружи посоветовал язвительный голос на родном языке Магн.

– Не знаю, где ты прячешься, Конхобар, – садясь на солому, усмехнулась та, – но, лучше бы ты вылез.

– Ты, наверное, хотела сказать – зашел?

На улице раздался смешок, и в хижину вошел Ирландец. Привалился к стене, насмешливо-вопросительно оглядывая гостью.

– Не знаю, почему тебе так доверяет ярл…

– Где он? – быстро прервал Конхобар и посоветовал: – Давай без предисловий, ладно?

– Хорошо, – надменно кивнула Магн. – Слушай, что передал тебе ярл. Сделаешь так…

Девушка говорила долго, почти слово в слово передавая все то, что наказывал Хельги. Ирландец – надо отдать ему должное – внимательно слушал, переспрашивая в непонятных местах, и со всей серьезностью кивал головою.

– Я знал, что ярл умный, – выслушав, кивнул он. – Но не думал, что настолько.

В глазах Ирландца горел смешанный огонь азарта и надежды.

Гайда таки дождался послушницу и проводил ее почти до самого монастыря. Вокруг уже сделалось темно, особенно в перелесках, где, казалось, бродят вокруг какие-то чудища, а один раз даже кто-то вздохнул – так, что мальчик вздрогнул, правда, виду не показал, хотя догадался сразу, тут и дурак бы догадался, – то вздыхала неуспокоившаяся душа убитого пастуха. На лугу было значительно светлее, с подернутого облачностью неба кое-где проглядывали редковатые звезды, а впереди, вплоть до самой обители, хорошо просматривалась знакомая лента дороги.