Я продолжал работу. Из масла, смешанного с копотью, получились вполне приличные брови. В фигуре уже проявлялась видимость жизни. В конце концов, это — мир иллюзий, — подумал я, спустился вниз и отошел, чтобы получше оценить результат. Мастер искусств улыбнулся мне: я был, наверное, его любимым учеником. Мне нравилось рисовать и конструировать, и я на самом деле старался учиться у него.

— Отлично сработано, Лобсанг, — сказал он весело. — Боги выглядят как живые.

Он отошел, чтобы руководить изменениями в другой части сцены, и я подумал: Боги выглядят живыми! Разве это — Боги? Зачем мы изучаем их, если их нет? Я должен спросить Наставника.

Я задумчиво соскребал с рук масло. Два чела, которых окунули в растопленное масло, пытались привести себя в порядок. Они натирались мелким бурым песком, и когда счищали его, выглядели достаточно глупо. Я улыбнулся и собрался уходить. Рядом прошел тяжеловесный чела, заметив:

— Даже Боги рассмеялись бы от этого!

— Даже Боги — Даже Боги — Даже Боги, — в ритм шагов отозвалось эхом у меня в голове. Боги, были ли это Боги? Я продолжал спускаться к храму и поймал себя на мысли, что жду, когда начнется знакомая служба: «Слушайте голоса наших душ, вы, все, кто блуждает!» Это — мир иллюзий. Жизнь — лишь сон. Все рожденное должно умереть. Голос священника продолжал гудеть, повторяя знакомые слова. Слова, разжигавшие мое любопытство. «Третий раз воскурим благовония, чтобы вести блуждающий призрак». Ведом не Самим Богом, — думал я, — его людьми, почему не Самим Богом? Почему мы молимся не Богу, а своему Высшему Я? Остаток службы не привлекал меня и ничего для меня не значил. Прервал мои размышления чей-то локоть, жестко уткнувшийся мне в ребра.

— Лобсангу Лобсанг! Что с тобой, ты умер? Вставай, служба окончена!

Я с трудом встал и, спотыкаясь, последовал из храма за остальными.

— Учитель! — сказал я своему Наставнику несколько часов спустя. — Есть ли Бог? Или Боги?

Он посмотрел на меня снисходительно и сказал:

— Пойдем посидим на крыше. Мы вряд ли сможем поговорить в такой толпе.

Он повел меня по коридору, мимо комнат лам, вверх по приставной лестнице до самой крыши. Мгновение он наблюдал любимую картину: вздымающиеся горные массивы, ясные воды Кай-Чу и укрытую тростником Калинг-Чу, казавшуюся живой зеленой массой. Мой Наставник взмахнул рукой.

— Ты думаешь, что это — случайность, Лобсанг? Это, конечно, Бог!

Он приблизился к коньку крыши и сел там.

— Ты запутался в собственных мыслях, — поставил диагноз Наставник. — Конечно, есть Бог, есть Боги. Но с этой Земли нам не удастся оценить ни форму, ни природу Бога. Мы живем в так называемом трехмерном мире. Бог обитает столь далеко, что человек, пока он на Земле, не может получить даже общее представление о нем. И человек пытается дать свое объяснение. Бог видится ему чем-то человеческим, или сверхчеловеческим, — если так тебе больше нравится. Но в своем тщеславии он полагает, что создан по образу и подобию Бога. Он думает также, что в других мирах нет жизни. Но если только мы созданы по образу Бога, а люди других миров не похожи на нас, — что станет с нашим представлением о том, что лишь человек сотворен по Его образу?

Наставник бросил на меня проницательный взгляд, чтобы убедиться, что я слежу за ходом его мысли. Я, несомненно, следил: все это казалось мне очевидным.

— У каждого мира, у любой страны любого мира есть свой Бог или Ангел-хранитель. Бога нашего мира мы зовем Ману. Он — высокоразвитый дух, Сущность, каждой Инкарнацией счищавшая с себя ишаки, оставляя в себе лишь чистое. Есть группа Высших Созданий, которые в час нужды приходят на эту Землю. И они подают пример нам, простым смертным, как выбраться из болота мирских желаний.

Я кивнул — я знал об этом. Я знал, что Будда, Моисей, Христос и многие другие принадлежали к этому Ордену. Я также знал о Матрейе, который придет в мир спустя 5656 миллионов лег после пребывания Будды, или Гаутамы, как Его называют, уточняя. Все это и многое другое составляло часть нашего стандартного религиозного обучения. Нам прививали знание о том, что у всех добрых людей есть равные возможности, независимо от того, какое название у их религии. И мы никогда не верили, что только одна секта попадет на Небо, а все остальные будут низвергнуты в ад на потеху кровожадным дьяволам.

Но Наставник уже приготовился продолжать.

— Ману нашего мира, Великая Просвещенная Сущность, управляет судьбами Земли. Есть и второстепенные Ману, управляющие предназначением разных: стран. Через многие тысячелетия Мировой Ману двинется дальше, а новый, еще более развитый, станет заботиться о нас.

— Ага! — триумфально воскликнул я. — Значит, не все Ману добрые! Ману русских разрешает им действовать нам во вред, Ману Китая позволяет нападать на наши границы и убивать наших людей.

Лама снисходительно улыбнулся.

— Ты забываешь, Лобсанг, — ответил он, — что этот мир — ад. Мы здесь для того, чтобы учиться. Мы пришли сюда, чтобы развить наш дух. Лишения и боль учат гораздо сильнее, чем доброта и сострадание. Войны существуют для того, чтобы человек смог проявить отвагу на поле брани и, подобно железу в печи, закалиться и окрепнуть в огне сражений. Плоть не значит ничего, Лобсанг. Она — лишь недолговечная оболочка. Дух, Душа, Высшее Я — назови это, как захочешь, — единственное, что имеет значение. Нам кажется в нашей земной слепоте, что только плоть существует реально. Страх перед телесными страданиями затуманивает нашу перспективу и искажает суждения. Мы же должны действовать во благо своего Высшего Я, по возможности помогая при этом другим. Тот, кто слепо повинуется властным родителям, утяжеляет ношу как им, так и себе. Тот, кто слепо следует канонам религии, сам ограничивает свое развитие.

— Достопочтенный Лама! — попросил я. — Можно мне добавить два замечания?

— Что ж, давай, — позволил он.

— Вы сказали: чем ужасней условия, тем быстрее мы обучаемся. Я бы предпочел немного доброты. Я смог бы учиться и так. Он посмотрел на меня с сомнением.

— Ты смог бы? — спросил он. — Ты стал бы изучать Священные Книги и без страха перед учителями? Стал бы выполнять кухонную повинность, не боясь быть наказанным за лень?

Я покачал головой, — это была правда. Я работал на кухне только по приказу. Я читал Священные Книги потому, что боялся провалиться.

— Ну а твой второй вопрос? — поинтересовался Лама.

— Хорошо, Учитель, а как формальная религия может затормозить чью-то эволюцию?

— Я приведу тебе два примера, — ответил Наставник. — Китайцы верят, что не имеет значения то, что они делают в этой жизни, так как они смогут расплатиться за свои промахи и грехи, когда придут в эту жизнь снова. И они принимают политику умственной нерадивости. Их религия, подобно опиуму, одурманивает их, приводя к духовной лени. Они живут лишь для грядущих жизней, и их искусства и ремесла приходят в упадок. Китай становится третьесортной страной, в которой бандиты-военачальники устанавливают царство террора и насилия.

Я и сам замечал, что китайцев в Лхасе отличала бессмысленная грубость и фатализм. Умереть для них значило не больше, чем пройти в соседнюю комнату! Я никоим образом не боялся смерти. Но я хотел выполнить свое задание за одну жизнь. Жить спустя рукава, а потом снова возвращаться в этот мир опять и опять, — мне не улыбалось. Рождение, детская беспомощность, необходимость снова идти в школу — все это было для меня слишком хлопотно. И я надеялся, что эта моя жизнь на Земле будет последней. Когда-то китайцы обладали прекрасной культурой: остроумными изобретениями и неповторимыми произведениями искусств. Сейчас, под гнетом религии, которая стала для них смыслом жизни, они пали жертвой коммунизма. Когда-то годы и знания были в большом почете. Теперь же мудрость уже не в цене: на главные роли вышли насилие, корысть и эгоизм.

— Лобсанг! — голос Наставника прервал мои мысли. — Я показал тебе религию, проповедующую бездействие. Она учит, что, вмешиваясь в дела других, ты утяжеляешь свою карму — долг, который будет преследовать тебя из жизни в жизнь.