Собиратель преданий о Петре Яков Штелин записал один любопытный рассказ. За достоверность его поручиться нельзя, но он достаточно рельефно отражает эпоху, нравы и моральный облик государевых услуг.

Царю стало известно о каком-то московском стряпчем, отличавшемся двумя качествами, высоко ценимыми Петром: он досконально изучил все законы, а его бескорыстие было столь безупречным, что он предпочитал проиграть судебный процесс, чем выиграть его, если опекаемый им подзащитный был действительно виновен.

Петр пожелал лично познакомиться с законником, имел с ним продолжительный разговор о запутанных судебных казусах и, обнаружив в нем честного и знающего человека, назначил его главным судьей в Новгородскую провинцию. Через несколько лет царь узнает, что бывший стряпчий стал брать взятки.

— Я от тебя сего никогда не ожидал. Что же тебя к этому понудило?

— Не иное, как то, что я одним моим жалованьем за все свои труды и работу едва имел нужное пропитание, а для жены и детей не мог ничего приобрести, не вступая в долги.

— Сколько же, ты думаешь, надобно, чтобы ты был доволен, судил справедливо и не брал взяток?

— По крайней мере, еще столько же, сколько ныне получаю.

Царь назначил судье сверх двойного жалованья еще половину, но предупредил, что если он будет уличен во взятках, то кончит жизнь на виселице.

Некоторое время судья отправлял должность без нареканий, но потом вновь стал брать взятки. Петр, наблюдавший за службой судьи, уличил его в преступлении и велел повесить.

Безвестный судья, попавший на страницы рассказов Штелина о Петре, быть может, и не заслуживал бы упоминания в современном сочинении о царе, если бы собирательный образ казнокрада и взяточника, представленный этим судьей, не имел многочисленных последователей в повседневной жизни.

Брауншвейгский резидент Вебер со слов какого-то, как он выразился, «сведущего русского» записал, что из собранных 100 рублей подати лишь 30 поступали в казну, а «остальные чиновники делят между собою за труды свои». Вебер называл канцеляристов, правителей, заседателей и прочих чиновников «хищными птицами, которые думают, что со вступлением в должность им предоставлено право высасывать крестьян до костей и на их разорении устраивать свое счастье». Резидент заметил, что «средства, потребляемые для извлечения взяток, неисчислимы, и их так же трудно исследовать, как и исчерпать море, и хотя повелением его величества многие из них искореняются, но чиновники с изумительной быстротой приискивают новые». Иначе и не могло быть. Никакие строгости и никакие виселицы не могли искоренить того, что порождалось самой государственной системой, созданной самим же Петром.

Стараниями доброхотов-доносителей выяснилось, что первыми «грабителями народа» являлись не мелкие сошки, а ближайшие соратники царя, первые его слуги: светлейший князь Мешников, адмирал Апраксин, граф Толстой и многие другие. Возникло несколько громких дел, выявивших причастность вельмож к крупным злоупотреблениям. Жертвой одного из таких дел стал сибирский губернатор князь Матвей Петрович Гагарин.

Обер-фискал Нестеров начал уличать Гагарина в казнокрадстве еще с 1714 года, но Сенат, куда он подавал доношения, оставлял их без последствий: князь Яков Долгорукий, руководитель следствия, слывший бессребреником, в данном случае не отказался от взятки и покрыл преступления другого князя — Гагарина.

Нестеров, однако, не успокоился. В 1717 году обер-фискал обратился непосредственно к царю. В доносе были перечислены крупные злоупотребления Гагарина: вымогательство взяток, хищения казенных сумм и даже присвоение драгоценностей, купленных для Екатерины в Китае.

Петр назначил следственную комиссию, но не из сенаторов, а из гвардейских офицеров. Один из них, Лихарев, получает указ царя: «Ехать тебе в Сибирь и там разыскать о худых поступках бывшего губернатора Гагарина, как доброму и честному офицеру надлежит».

Преступления были настолько очевидны, а запирательство столь бесполезным, что Гагарин сам признал себя виновным. Он писал Петру, что вел дела «не по приказному обыкновению», что управлял губернией «непорядочно», брал взятки, обирал казну через подставных лиц и т. д. Закончил свою челобитную просьбой: «Сотвори надо мною многобедным милосердие, чтоб я отпущен был в монастырь на пропитание».

Казнокрада царь отправил не в монастырь, а на эшафот. Гагарин был повешен в июле 1721 года перед зданием Юстиц-коллегии в присутствии царя, сановников и всех родственников казнимого.

Вслед за Гагариным на эшафоте оказался и его разоблачитель Нестеров. В годы руководства фискалами Нестеров с их помощью и личным усердием обличил немало казнокрадов. Мелкой рыбешкой он пренебрегал, зато зорко следил за деятельностью «сильных» людей. Здесь можно было обнаружить и хищения покрупнее и известность приобрести куда быстрее, чем при вылавливании мелких хищников, довольствовавшихся десятком украденных рублей. Ухватившись за какого-нибудь казнокрада, он не отпускал своей добычи до тех пор, пока не достигал цели. Жертвами его разоблачений стали князья Яков и Григорий Долгоруковы, богатейший солепромышленник Строганов, князь Волконский. О сенаторах он писал царю: они не только не пресекают казнокрадства, «но и сами вступили в сущее похищение казны вашей под чужими именами», и вопрошал: «Какой же от них может быть суд правый и оборона интересов ваших?»

Слухи о бескорыстии и отваге Нестерова, бесстрашно вступавшего в единоборство с сенаторами, губернаторами и другими сановниками, дошли до Петра, и он назначает его обер-фискалом. Ободренный вниманием и повышением на службе, Нестеров сообщил Петру, что начал исподволь обучать фискальному ремеслу собственного сына.

В 1718 году стало известно, что ярославский провинциал-фискал брал взятки, укрывал беглых, не поставлял рекрутов. Разбирательство преступлений провинциал-фискала тянулось четыре года, и его, быть может, удалось бы похоронить в ворохе бумаг, если бы не вмешательство Петра. Преступление человека, призванного уличать в преступлениях других, было доказано, и он поплатился жизнью. Но этим следствие не кончилось.