Уже в это время русские войска испытывали недостаток в продовольствии. Петр пишет Шереметеву в Яссы: «…У Аларта уже 5 дней как ни хлеба, ни мяса… Извольте нам дать знать подлинно: когда до вас дойдем, будет ли что солдатам есть?» Но у Шереметева с продовольствием не лучше: «Здесь в команде моей, оскудение ради хлеба, начали есть мясо». Правда, Кантемир обещал поставить 10 тысяч волов и коров, 15-20 тысяч овец, но хлеба не было и в Молдавии.
Что было делать? Возвращаться ни с чем или продолжать поход? Большинство участников военного совета высказались за движение к Пруту. Рассчитывали на продовольствие, которое щедро сулил Бронкован, к тому времени уже тайно вступивший в предательские связи с турками. Надеялись на овладение провиантскими магазинами самих турок. На решимость двигаться вперед и искать встречи с противником оказал влияние слух, пущенный Бранкованом, о том, что визирь имеет указание от султана вступить в переговоры с русскими. Раз противник ищет перемирия, следовательно, он слаб. Петр, принимая решение двигаться к Пруту, был уверен в благополучном исходе операции.
Печален изнурительный переход от Днестра к Пруту. Впереди лежала испепеленная солнцем безводная степь. То, что не успели сделать жалящие лучи солнца, довершила саранча. Тучи прожорливых насекомых оставляли после себя пустыню, лишали лошадей корма. Но главные страдания армия испытывала не от недостатка провианта, а от почти полного отсутствия воды. «Царь передавал мне, — записал датский дипломат, — что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни».
В конце июня армия переправилась через Прут и медленно, с продолжительными остановками двигалась по правому берету вниз. Первые стычки с неприятелем состоялись 7 июля, причем турок вместе с татарами оказалось не 60 — 70 тысяч, как полагал Петр, а 150 тысяч человек. Им удалось окружить русскую армию, насчитывавшую в своих рядах около 40 тысяч солдат и офицеров. Генерал Понятовский, военный советник у турок, оставил описание сражения, состоявшегося 9 июля: «Янычары… продолжали наступать, не ожидая приказов. Испуская дикие вопли, взывая по своему обычаю к богу многократными криками „алла“, „алла“, они бросились на неприятеля с саблями в руках и, конечно, прорвали бы фронт в этой первой мощной атаке, если бы не рогатки, которые неприятель бросил перед ними. В то же время сильный огонь почти в упор не только охладил пыл янычар, но и привел их в замешательство и принудил к поспешному отступлению. Кегая (то есть помощник великого визиря) и начальник янычар рубили саблями беглецов и старались остановить их и привести в порядок. Наиболее храбрые возобновили свои крики и атаковали во второй раз. Вторая атака была не такой сильной, как первая, и турки слова были вынуждены отступить».
Действительно, турки, более чем вчетверо превосходившие русские войска, ровным счетом ничего не могли сделать с умело оборонявшейся армией. Продолжавшееся три часа сражение стоило туркам 7 тысяч человек убитыми. Особенно большие опустошения в рядах турок произвела русская артиллерия. В ходе сражения был такой момент, когда русские могли одержать победу. В «Истории Северной войны» читаем: «и ежели бы за ними хотя мало следовали, то б полную викторию получить могли; по сего не могли учинить, для того что обоза окопать не было времени». Риск состоял в том, что в обоз могла ворваться неприятельская конница, и тогда уже победу могли торжествовать турки.
Ранним утром 10 июля в лагерь турок отправился трубач с письмом Шереметева к визирю. «Вашему сиятельству, — писал Шереметев, разумеется, с одобрения Петра, — что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности султанова величества, но по посторонним ссорам». Шереметев предлагал «сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, которой может быть ко обеих стран пользе и на добрых кондициях. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина, и надеемся, что бог поможет в том нежелающему. На сие ожидать будем ответу и посланного сеге скорого возвращения».
Прошло несколько часов томительного ожидания, а ответа все не было — в шатре вязиря велись бурные споры. Непримиримую позицию занял крымский хан — никаких переговоров, только атака. Ему казалось, что лагерь русских, расположенный на возвышенности и потому просматриваемый как на ладони, станет предметом легкой добычи. Он уже прикинул, сколько выручит за трофеи и пленных. Хана поддерживал граф Понятовский, военный советник визиря, представлявший интересы шведского короля.
Между тем каждый час, проведенный в окружении, не усиливал, а ослаблял русские войска: армия оказалась без продовольствия, лошади — без корма. В лагере испытывали недостаток воды, ибо подступы к реке простреливались находившимися на противоположном берегу татарами и шведами. Впереди, сколько хватал глаз, дым неприятельских костров, табуны лошадей. Передовые части противника находились всего в нескольких сотнях шагов: видны были фигуры янычар, слышались обрывки незнакомой речи.
Вторые сутки в русском лагере не смыкали глаз ни солдаты, ни генералы. Даже железные нервы Петра не выдерживали огромного напряжения. «Как рассказывали мне очевидцы, — записал в дневнике датский посол, — царь, будучи окружен турецкой армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство окружавших его думало, что с ним удар. Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца». Вопли были слышны и среди придворных дам Екатерины. Петр еще 9 июня предложил ей оставить армию и отправиться в Польшу, где можно было в безопасности и не терпя лишений ожидать конца похода, но Екатерина наотрез отказалась это сделать.
В стан визиря отправился второй парламентер. Шереметев ждал «скорой резолюции».
Визирь ответил согласием вести мирные переговоры, и в тот же день в турецком лагере появился подканцлер Петр Шафиров в сопровождении подъячего, трех переводчиков и двух офицеров для связи. Вопреки ожиданиям визирь не проявил ни высокомерия, ни надменности. Опытный дипломат Шафиров обратил внимание на, казалось бы, незначительную деталь: восседавший по своему обыкновению на подушках визирь предложил сесть и ему. Турецкие чиновники, как известно, учтивостью не отличались. Наблюдательным взглядом Шафиров усмотрел в этом жесте готовность вести переговоры. Все остальное было делом дипломатической техники. Здесь тучный Шафиров проявил присущую ему ловкость.
