У Петра было немало оснований для недовольства поведением царевича. Горечь вызывало не только тяготение Алексея к монахам и кликушам, но главным образом безразличие к тому, чем жила страна.
Первое приобщение царевича к делу состоялось в 1704 году, когда он находился в составе русских войск, осаждавших Нарву, а затем участвовал в торжествах, устроенных в Москве по случаю овладения этой крепостью.
Через три года 17-летний царевич был послан в Смоленск для заготовки провианта и фуража. Осенью того же 1707 года круг обязанностей наследника расширился. Сначала ему было поручено укрепить Москву на случай подхода к столице войск Карла XII: отремонтировать брустверы, насыпать валы, укомплектовать артиллерийский парк, пополнить московский гарнизон личным составом. После того как угроза похода шведских войск на Москву исчезла, царевич по поручению отца занимался укомплектованием пяти новых полков, экипировкой и обучением рекрутов, а также участвовал в организации подавления Булавинского восстания.
Между отцом и сыном могла установиться атмосфера взаимного уважения и солидарности на почве участия обоих в общем деле: одного в роли главного действующего лица, другого в роли его активного помощника. Могла установиться, но не установилась, причем не по вине Петра.
В письмах 1708 года уже сквозило недовольство нерасторопными действиями сына, приходилось напоминать ему о срочности выполнения поручений. Но вскоре представился случай убедиться в том, что сын проявлял к поручению полное равнодушие и был озабочен не столько его выполнением, сколько пьянством в кругу друзей. Он прислал в Преображенский полк, командиром которого являлся Петр, малопригодных рекрутов, чем вызвал гнев царя. Петр проявлял снисхождение к ошибкам, но никогда не прощал малодушия и промахов, порожденных отсутствием прилежания. «Я зело недоволен, — прочел сын в письме отца, — присылкою в наш полк рекрутов, которые и в другие полки не все годятся, из чего вижу, что ты ныне больше за бездельем ходишь, нежели дела по сей так нужный час смотришь».
Упрек отца был совершенно справедливым. Сам царевич об этом времени позже вспоминал так: «А когда уже было мне приказано в Москве государственное правление в отсутствие отца моего, тогда я, получа свою волю (хотя я и знал, что мне отец мой то правление вручил, приводя меня по себе к наследству), и в большие забавы с попами и чернцами и с другими людьми впал».
Это признание царевич сделал десять лет спустя, а в тот день, когда прочитал гневные слова Петра, он вел себя по-иному. Его поступками руководили страх быть наказанным и стремление оправдаться любыми средствами. Он изворачивается, ищет заступников. «А что ты, государь, изволишь писать, что присланные 300 рекрутов не все годятся и что я не с прилежанием врученные мне дела делаю, и о сем некто тебе, государю, на меня солгал, в чем я имею великую печаль». Далее следуют слова, рассчитанные на то, чтобы разжалобить отца: «И истинно, государь, сколько силы моей есть и ума, врученные мои дела с прилежанием делаю. А рекрут в то время лутче не мог вскоре найтить; а ты изволил, чтоб прислать их вскоре».
Царевич сделал для себя вывод, что следует проявлять большую осторожность, но ни он, ни его друзья-собутыльники не могли установить, кого надо остерегаться, кто информирует царя о его поведении. Попробовал обратиться за помощью к кабинет-секретарю Макарову: «Александр Васильевич! Пожалуй, отпиши ко мне, доведався, какой и за что на меня есть государя-батюшки гнев, что изволит писать, что будто я, оставя дела, хожу за бездельем, отчего ныне я в великой печали».
Ответа не последовало, и тогда Алексей обращается к мачехе. Екатерине удалось уладить конфликт. 19 декабря 1708 года Петр отправил ответ на письмо сына, написанное в конце ноября: «Так же пишешь, что рекрутов в то число добрых не было и для того таких послал; и когда б о том ты так отписал тогда, то б я сердит на тебя не был». Одно из обращений Петра к сыну звучит как мольба: «Чини по данному тебе письму не с печалью, но с радостию, ибо все тебе ж пригодитца, и у меня будешь в ласке».
В 1710 году царевич находился в Дрездене, а в следующем году был занят устройством своих брачных дел. Алексею отец прочил в супруги вольфеибительскую принцессу Шарлотту, сестра которой была замужем за австрийским императором. Свадьба состоялась 14 октября 1711 года в Торгау в присутствии Петра. Туда, между прочим, приезжал немецкий философ и математик Лейбниц. «Я ездил в Торгау, — писал Лейбниц, — не столько для того, чтобы посмотреть на свадебное торжество, сколько для того, чтобы видеть замечательного русского царя. Замечательны дарования этого великого государя».
Брак не внес изменений в жизнь царевича. Высокая и худая, с лицом, изуродованным оспой, Шарлотта не пользовалась любовью Алексея. «Жену мне на шею чертовку навязали: как к ней ни приду, все сердитует и не хочет со мною говорить».
Супруга имела основания «сердитовать». Царевич по-прежнему пил, чем еще в большей степени подрывал свое слабое здоровье. Кроме того, он завел любовницу. У его учителя Никифора Вяземского была крепостная Евфросинья Федорова. Она приглянулась царевичу, и привязанность к ней, как увидим дальше, он сохранил до конца дней своих.
После женитьбы царевич с конца 1711 года выполнял в Польше поручение царя по заготовке продовольствия для армии, находившейся за границей. Судя по письмам Алексея, его усилия остались бесплодными: провианта он не заготовил, но предусмотрительно, чтобы не быть обвиненным в упущениях, снабжал почти каждое свое письмо либо копиями своих распоряжений, либо копиями донесений, полученных от лиц, ему подчиненных и причастных к выполнению задания. Практическая школа обучения наследника управления государством, таким образом, не удалась, как не удалось и обучение его наукам.
С 1713 года Алексей жил в Петербурге. Отец лишь изредка обременял сына поручениями, тем более что последний уклонялся от них, притворяясь больным. Об этом умении симулировать болезнь писал сам царевич во время следствия: «Притворяя себе болезнь, лекарство нарочно, чтоб не быть в походах, принимал, и в том виноват».
