И только потом, оглянувшись на труды своих рук, она поняла, что совершила странный и, вероятно, очень безрассудный поступок. Существо, которое она затащила в подвал, было размером с теленка и выглядело скорее мертвым, чем живым. Тощее, покрытое грязно-белым мехом, оно больше всего походило… на гигантскую кошку. Но только не на домашнюю, а на дикую. От нее веяло опасностью: когти, похожие на маленькие кинжалы, вызывали трепет; длинный хвост в рыже-черную полоску наводил на мысль о жалящих насекомых, чей окрас предупреждал — не лезь.

И все-таки Петровна не жалела о сделанном. Присев, она погладила лобастую голову. От зверя исходило еле ощутимое тепло. «Держись, милая, держись». Уверенность в том, что это «она», а не «он» пришла сразу, стоило только дотронуться мягкой шерсти. «Держись, милая, я принесу тебе воды».

Покинув гостью, Петровна отправилась к бочке. Вскоре зверюга уже жадно пила, сунув голову в ведро. После чего, тяжело дыша, снова опустилась на пол и закрыла глаза. «Поспи, милая, поспи», — вновь принялась наглаживать ее Петровна.

Занятие это оказалось таким расслабляющим, что вскоре и у нее самой глаза начали закрываться. И тут Петровна совершила еще один странный поступок — она улеглась рядом и, привалившись к теплому боку «кошки», заснула. На самой границе сна и яви в сознании мелькнула мысль — надо придумать имя.

Проснулась Петровна от хруста. В дальнем углу подвала кто-то с аппетитом что-то жевал.

— Маруська, это ты там хрустишь? — имя появилось само собой.

В углу воцарилась тишина. Затем, неслышно ступая мохнатыми лапами, в поле зрения показалась недавняя знакомая. «Это ты ко мне обратилась?» — читалось у нее на морде. Убедившись, что к ней, зверюга развернулась и вновь исчезла вдали. Затем вернулась, и перед Петровной брякнулась на землю здоровенная полуобглоданная кость, еще недавно бывшая говяжьим бедром. Вяленое мясо хранилось на крюках в самом дальнем углу подвала. Магическую защиту в виде консервирующих и охранных заклинаний зверюшка обошла без труда.

Протянув лапу, Маруська катнула обглодыш Петровне — «вот, я и тебе оставила».

— Спасибо, не надо, можешь доедать, — «щедрый дар» вызвал у Петровны улыбку.

Маруська отказываться не стала, подкатила кость к себе и, прежде чем снова взять ее в зубы… растянула зубастую пасть в улыбке, хитро сверкнув ярко-фиолетовыми глазами.

Петровна только головой покачала — какая хитрюга. То, что «кошка» действительно улыбнулась, не было никаких сомнений. Задрав полосатый хвост, с костью в зубах, Маруська удалилась.

Слушая аппетитное хрумканье, Петровна вскоре и сама почувствовала голод. Отрезав мяса от нетронутого куска, она присоединилась к трапезе. Моченые яблочки тоже пришлись впору, даже “кошка” не отказалась.

Перекусив, Маруська тщательно умылась, а потом, словно к чему-то прислушавшись, удовлетворенная результатом, направилась к двери. Поскребла лапой по древесине и, повернув голову, многозначительно посмотрела на Петровну.

Получить новую порцию песка в лицо не хотелось, но Петровна все-таки решилась выглянуть — вопрос, откуда взялся этот самый песок (да и «кошка» тоже), до сих пор оставался открытым.

Отодвинув засов, Петровна ожидала очередного порыва ветра, но его не последовало. Приоткрыв дверь в начале на чуть-чуть, а потом и нараспашку, она замерла от представшего взгляду зрелища — перед ней до самого горизонта простиралась пустыня. Ветер стих, и грязновато-желтые барханы волнами уходили вдаль. Песок, небо, палящее солнце — и больше ничего.

«Приехали, — подумала Петровна. — И что теперь делать?»

Пока она предавалась размышлениям, Маруська вышла из подвала и, отойдя на несколько метров, принялась рыть яму. Песок так и летел из-под ее мощных лап. Затем, критически оценив результат и сочтя его подходящим, она присела над ямкой… чтобы через недолгое время с таким же энтузиазмом ее закопать. После чего с чувством выполненного долга, вернулась к Петровне, мазнув мохнатым хвостом по ногам. «Хороший у тебя лоток, — закрывая дверь, подумала Петровна, — просторный. И убирать не надо”.

Кошек у Петровны никогда не было. В детстве родители не разрешали завести, а во взрослом возрасте стало не до того. И теперь мохнатая животина вызывала у нее странное чувство. Словно исполнилось давно забытое желание, которое за давностью лет не утратило своей силы, а даже наоборот, настоялось и окрепло. А то, что нынешняя “кошечка” несколько великовата, это даже и к лучшему — хорошей кошки должно быть много. К тому же, с Маруськой гораздо уютней “куковать” в подвале. А кроме как “куковать” Петровне ничего и не оставалось — в глубине души теплилась надежда, что кто-нибудь все-таки ее найдет. Вдруг в доме имеется какой-нибудь маячок, оповещающий хозяев о потере части строения, и к ней уже спешат на помощь добросердечный герцог или подруга Валентина. Они ее не бросят, Петровна была в этом уверена. Поэтому решила ждать и надеяться на лучшее, не покидая своего пристанища.

Первым делом она перечитала запасы — и осталась довольна — пару недель вполне можно продержаться. За это время дома её наверняка хватятся. И найдут — в этих способностях своих друзей Петровна не сомневалась, а если сами не смогут, найдут кого попросить. А значит можно расслабиться и наслаждаться вынужденный отдыхом. Беспокоило ее только отсутствие туалета. Впрочем, недолго — взяв пример с Маруськи, Петровна тоже решила внести свой вклад в удобрение пустыни. Пустыня не возражала, а в дальнем углу подвала как раз нашлась удобная маленькая лопатка.

Дни потянулись неспешно, похожие один на другой: Петровна просыпалась, ела, спала, прогуливалась по пустыне, а вечером они с Маруськой встречали закат, сидя на пороге, наблюдая как большое красное солнце медленно исчезает за дальними барханами. Когда оно полностью скрывалось из виду, Петровна закрывала дверь и ложилась спать на мохнатой шкуре неизвестного происхождения, найденной все в том же подвале (невероятно, сколько полезных вещей можно найти у запасливых людей). Маруська укладывалась рядом, грея Петровну теплым боком.

Чтобы не потерять счет времени, перед тем как лечь спать, Петровна отмечала прошедший день процарапанной на стене полоской. Когда полосок накопилось больше десяти, Петровну стали одолевать сомнения в правильности принятого решения. Однако еда и вода все еще оставались, а идея идти куда-то по-прежнему не грела. Нет, можно было, конечно, пройтись, если недалеко и недолго. Но топать непонятно куда по раскаленной пустыне — занятие так себе.

То и дело на Петровну нападало уныние. Пламенеющий закат уже не казался восхитительным, а вездесущий песок, хрустящий на зубах, начал раздражать. Глядя на бесконечные грязновато-желтые холмы, она вспоминала свою жизнь до начала всех этих безумных приключений. Вспоминала свой огородик с огуречными грядками, помидорную теплицу и крохотную избушку, в которой воняло мышами, рынок у супермаркета, где продавала овощи. И внезапное попадание в чужой мир, который за прошедший год стал ей почти родным. А уж как она сама изменилась — это и вовсе невероятно. Кто бы мог подумать, что в семьдесят пять лет возможно развить в себе магические способности и научиться варить зелья. В прошлой жизни для Петровны все растения, которые не приносили съедобные плоды, именовались одним словом — “трава”. Сейчас она с закрытыми глазами могла отличить болотник крапчатый от болотника вислоухого, видов сонной травы знала не не меньше пятидесяти, а уж сколько всего сварила — не сосчитать.

Коньком Петровны стали зелья долголетия и молодости, а эликсир красоты и вовсе получался отменный — градоначальник для жены заказывал. Сама Петровна предпочитала зелье бодрости — молодость и красота прилагались к нему в качестве дополнения. Петровна не стремилась никого очаровывать, ей просто хотелось побольше сил, все-таки возраст — не шутка. А потом в один прекрасный момент она обнаружила себя помолодевшей и посвежевшей лет эдак на двадцать. И даже предложение герцога о замужестве перестало казаться безумным. Впрочем, его Петровна так и не приняла, сама до конца не зная почему — Карлус ей нравился, из всех знакомых мужчин только с ним она рискнула бы составить пару. Видимо, опыт двух предыдущих замужеств в родном мире все-таки перевесил. Теперь Петровна все больше склонялась к мысли, что шанса ответить герцогу согласием может и не представиться.