Он галантно придержал кусок ткани, и через секунду довольная Аделаида скользнула внутрь его палатки. Она откинула капюшон и обернулась к нему. При скудном свете походной масляной лампы она была черт знает как хороша. Ее растрепанные волосы черными змеями скользили по плечам, смеющиеся губы обнажали краешки белоснежных зубов, а зеленые глаза-омуты светились торжеством.

– Дьявол меня побери, если эта дурочка не притравит сегодня своего папашу, – воскликнула она и протянула Ришери руки для поцелуя. – Когда луна пойдет на убыль, ты заберешь у Веселого Дика карту – настоящую карту, а взамен освободишь его и вернешь ему шпагу. – Она кивнула в сторону трофейного клинка, который Ришери, знающий толк в оружии, заботливо обернул куском кожи. – И мы будем в расчете!

Шевалье вздрогнул и выпустил ее руки.

– О чем ты, Аделаида?

На секунду повисла неловкая тишина. В лесу пискнула какая-то тварь, и тут же, как по команде, гилея наполнилась воплями, стонами и уханьем.

Ни с того ни с сего ему вдруг ужасно захотелось домой, туда, где сонная Луара медленно катит свои воды мимо белокаменных замков, где вьется по стенам зеленый виноград, а по ночам пахнет розами и фиалками. И он подумал, как хорошо было бы, если бы он никогда не знал эту женщину. Или если бы она оказалась совсем другой. Нет, лучше бы никогда не знал.

– Не обращай внимания, Франсуа, – вдруг громко сказала мадам Аделаида. – Я сегодня сама не знаю, что делаю. Лучше дай мне вина, да лей побольше. А я расскажу тебе, как я уломала эту дуреху. – Она громко рассмеялась и потерла руки, словно озябшая проститутка с Нового моста.

– …Я догадываюсь, что вы французская шпионка, и я не могу вам доверять, – говорила Элейна, вглядываясь в лицо миссис Аделаиды, словно ожидая, что та ее все же опровергнет.

– Жизнь – жестокая штука, – отвечала та, улыбаясь. В ее по-кошачьи удлиненных зеленых глазах не было ни удивления, ни сочувствия. – Я бы на вашем месте вообще никому не доверяла – ни вашему отцу, мечтающему повыгоднее сбыть вас с рук, ни вашему жениху Ван Дер Фельду, подсчитывающему барыши с вашего брака. Пожалуй, только тот юноша, англичанин с невинными голубыми глазами, что валяется сейчас под пальмами, пришелся мне по вкусу.

Элейн вспыхнула и наклонила голову.

– Что вам до него? – тихо проговорила она, пытаясь скрыть смущение.

– Ровным счетом никакого дела. Я не питаюсь юнцами и не нуждаюсь в доказательствах своей власти над мужчинами. Я просто искренне сочувствую вашей любви.

– Вы – искренне? Не смешите меня. – Элейна подняла голову и снова посмотрела в глаза Аделаиде.

– Да ведь и я когда-то любила, моя девочка, хотя тебе это и трудно представить, – Аделаида невесело улыбнулась.

– Так зачем вы вызвали меня сюда?

– Я договорилась с капитаном Ришери, и его часовые позволят вам поговорить с Уильямом. Вы только должны как-нибудь избавиться от опеки своего папеньки. Когда луна повиснет над вершиной вон той горы, вы подойдете к часовому и скажете ему условленную фразу: «Бог, Закон, Король», и он пропустит вас к пленникам. Если вы услышите звон шпаги, вы немедленно покинете Харта и вернетесь обратно. Это все, что я могу для вас сделать.

– Но мой отец… Мы спим с ним в одной палатке, и я не смогу выбраться незамеченной…

– Держите. – И леди Ванбъерскен вложила в руку Элейны маленький граненый флакон.

– Что это?

– Это снотворное, совершенно безвредное, я сама пользую его от бессонницы. Вы вольете его в питье или ужин, и они спокойно проспят до самого утра. Смотрите, только не попадайтесь на глаза индейцу. Это страшный человек.

– Но…

– Делайте, что я говорю, и вы сможете поговорить с вашим возлюбленным.

– Но почему вы помогаете мне?

– Мне кажется, из вредности. Мне так надоели коммерческие способности вашего батюшки, что я хочу насолить ему. – Молодая женщина тихо рассмеялась и ободряюще пожала Элейне руку.

– Ну же, действуйте. Ваше счастье зависит только от вас.

Мадам Аделаида накинула на голову капюшон и, закутавшись в плащ, исчезла во мраке. Элейна подняла голову и посмотрела на луну. До заветной вершины было еще очень далеко, и она, сжав в кулачке флакон, вернулась к себе.

Когда Уильям так необдуманно подталкивал Кроуфорда к погоне за людьми, похитившими Амбулена, ему и в голову не могло прийти, что эта затея так плохо для них кончится. Плохо – это еще слишком мягко сказано.

Не успели они пройти и двести ярдов, как чей-то голос произнес:

– Руки вверх, джентльмены! Именем короля Франции. И не думайте сопротивляться. Вы окружены.

Кроуфорд схватился за шпагу, которая вновь висела у него на бедре, но через секунду медленно поднял руки.

– Сдаемся! – сказал он.

Его спутники удивленно переглянулись, но, заметив нацеленные на них дула и выставленные клинки, послушно подняли руки. Силы были слишком неравны. Семеро против… примерно против двух с половиной дюжин отдохнувших, хорошо вооруженных и тренированных солдат французской регулярной армии.

Уильям застонал от собственного бессилия. Всегда у него все выходило по-дурацки. Плохо и наивно. Даже в дортуаре над ним смеялись старшие мальчики, потому что он любил читать рыцарские романы и описания путешествий и не любил сыпать в чернила сахар и мазать мелом скамьи в классах.

Однажды, когда они бегали по заснеженному саду наперегонки и, играя в войну, бросались снежками, он вдруг совсем поверил, что они с другом действительно в засаде и на самом деле окружены врагом. Теряя голос от мороза и волнения, он кричал своему товарищу: «Беги, беги, я задержу их» и, загородив собой узкую тропу между сугробами, стал швырять снежки в нападавших. На его глазах кипели слезы, и он, верный оруженосец, был готов умереть, но не пропустить «сарацин» туда, куда мчался его израненный господин король Ричард Львиное Сердце. Его сопротивление было столь яростным, что он и вправду застопорил всю игру, и мальчишки, исполнявшие роли диких арабов, потом сказали ему, постукивая согнутым пальцем по лбу: «Ты что, Вилли, дурак? Это же игра такая!»… Уильям вздохнул и судорожно сглотнул слюну. Снег и голые черные деревья на фоне уныло-серого холодного неба исчезли, а перед глазами его была непроницаемая стена чужого, не знавшего вьюг и морозов леса.

Рядом, прижавшись к Уильяму боком и уронив ему голову на плечо, тихонько похрапывал Потрошитель. Слева, прислонившись спинами друг к другу, дремали Боб и Джон. Вечером, перед сном, их, по выражению солдата, «пустили прогуляться», развязав им ноги и руки и надев на шею веревки. Несколько солдат с палашами и пистолетами стояли вокруг, не спуская с них глаз. Так заботливые конюхи гоняют по кругу лошадей. Харту никогда не приходило в голову, что ходить по нужде под прицелом не только неудобно, но и мучительно стыдно. Потом им дали одну миску на всех, в которую повар щедро плеснул какой-то баланды и горсть плесневелых мокрых сухарей.

– Ничуть не хуже, чем на баке! – философски заметил Потрошитель, извлекая червяка из сухаря. – Бывало, что и червяки были для нас праздником.

– Да и жевать мягче, когда десны пухнут от цинги, – поддержал своего квартирмейстера Боб, сворачивая пальмовый лист в кулек и сливая свою порцию баланды в эту импровизированную посуду.

– Я так понимаю, сэр, что вешать нас пока никто не собирается, – заметил Джон и улыбнулся, отчего изуродованная щека его уползла куда-то на ухо.

– Ну, Джон, от твоей улыбки и черви попрячутся, – сказал Потрошитель, жуя плесневелый сухарь.

– Приятного аппетита, господа, – сказал Уильям и, стараясь не дышать носом, принялся за еду.

– Слышь, мусью, а нашего капитана ты видел? – спросил Потрошитель, тщательно подбирая французские слова и хитровато поглядывая на сторожившего их во время ужина солдата.

– Это вы того молодца, что валяется сейчас носом в землю, называете капитаном? – спросил часовой и хмыкнул. Судя по всему, ему было ужасно интересно поговорить с «настоящими пиратами», лично против которых он ничего не имел.