– У тебя есть сын, – шепнула она, заглядывая ему в глаза сверху вниз.

Мучительная судорога пробежала по его лицу, но огрубевшая за десять лет разлуки ладонь лишь крепче сжала ее плечо. Они оба пили из этой чаши…

Собака вдруг зарычала и залаяла. Кроуфорд что-то коротко приказал ей, и животное покорно уселось у двери.

– Харон преградит путь мертвецам и призракам, – сказал он, снова опрокидывая ее на постель.

– Аделаида! Дорогая! Где вы? Откликнитесь! – Дверь слетела с петель и с громким стуком ударилась о стену. На пороге, озираясь, безумно сверкая глазами от только что пережитого потрясения, с обнаженной шпагой в руке, стоял шевалье Франсуа де Ришери.

Увидев полуобнаженную женщину и обнимающего ее мужчину, Ришери издал не то крик, не то вой и одним прыжком очутился возле них. Кроуфорд кошачьим движением скользнул ему навстречу, в руке его блеснул кинжал. До шпаги ему было никак не дотянуться, она лежала как раз позади француза.

– Вот мы и встретились, – сказал Ришери, и судорога пробежала по его красивому лицу. – Я убью вас, сударь.

– Нет, Дик, не убивай его, – вдруг закричала Лукреция и бросилась между ними, заслоняя собой капитана Ришери.

Кроуфорд усмехнулся, и в глазах его полыхнуло бешенство.

– Он не виноват, Дик, они все не виноваты! Это все я, понимаешь?! Только я виновата перед тобой, так меня и убей!

Ничего не ответив, Кроуфорд левой рукой отшвырнул ее к стене, даже не обернувшись в ее сторону.

– Ну что ж. – Он переместился чуть правее, стараясь заставить капитана развернуться, чтобы самому оказаться возле беспечно брошенной шпаги. – Значит, и вправду будет лучше, если я убью вас, как дворянин, а не зарежу, как мясник.

Ришери разгадал его немудреный маневр и, отступив назад, ногой подтолкнул шпагу ее хозяину. Клинок подпрыгнул и, звеня, покатился по полу. Молниеносным движением Кроуфорд подхватил его левой рукой. Теперь они оба были вооружены одинаково – шпагами и кинжалами.

– Оказывается, вы благородный человек! – усмехнулся Кроуфорд, принимая боевую стойку.

– Не все же как вы, – ответил Ришери, наматывая на левую руку плащ и улыбаясь.

– Не надо! – закричала Лукреция.

– Ужасно, леди, – вдруг сказал Ришери, слегка поклонившись ей, но не сводя глаз с Кроуфорда, – ужасно, что это действительно вы убили нас всех. Поэтому я приговариваю вас к жизни. Впрочем, и это я делаю из малодушия. У меня тоже недостает духа расправиться с вами. Живите, живите, как позволяет вам ваша совесть, и помните все. – Ришери замолчал и посмотрел в глаза Кроуфорду. – Ну, что ж вы медлите?

Но Кроуфорд неожиданно опустил шпагу и произнес:

– Я не буду с вами драться. Уходите. Я устал. На серых от напряжения последних дней щеках шевалье вдруг вспыхнул румянец. Пару секунд промедлив, он с лязгом вложил свой клинок в ножны и дрожащей рукой ослабил на горле завязки плаща.

– Она недостойна вас, – вдруг тихо сказал он и, коротко поклонившись, вышел вон. Собака Кроуфорда, до этого момента сидевшая неподвижно, с глухим рыком ринулась следом за ним.

В открытую дверь вдруг потянуло холодом и стали отчетливо видны крупные, как светляки, звезды. Лукреция поднялась и стала собирать свою одежду, в беспорядке разбросанную вокруг.

– Где мой сапог, Роджер?

– Там же где и мой, Лу.

Они одновременно плюхнулись на разгромленную кровать и замолчали.

– Курить хочется, – сказала она.

– Могу предложить только листья коки, – ответил он. – Да и те – пожевать.

– Давай.

– Для начала надо найти мой кисет.

– Так ищи.

– Сама ищи.

Лукреция ткнула его в бок локтем. Он обнял ее за плечо, и они снова умолкли.

– Что делать будем? – спросила она.

– Разойдемся по позициям, а там видно будет.

– Но как я вернусь в лагерь к Ришери?

– Молча, а лучше плача и рыдая. Карта-то у тебя.

– Можно подумать, ты не помнишь ее наизусть.

– Кстати, а зачем нам сокровища?

– Ты сам всю жизнь твердил, что они сделают из тебя человека.

– Врал. А тебе зачем?

– Я очень много трачу. Химия, рецепты тинктур, шелковые чулки, новые платья – ты сам знаешь, мне никогда не хватает наличности.

– А мое поместье – под опекой отчима.

– Ты по-прежнему связан с ним?

– Крепче, чем раньше.

– Дьявол, где же твои листья?

– У тебя под задницей, дорогая.

Она нащупала рядом с собой вышитый кисет, и горькая улыбка мелькнула в уголках ее рта.

– Я вышила его тебе к Рождеству. Помнишь?

– А я подарил тебе зеркало.

– Оно у меня.

– Разве?! – насмешливо произнес он, протягивая ей морионовую полусферу с ручкой из потемневшей слоновой кости. – Ты сказала, у меня есть сын?

– Ему почти десять, – кивнула она, пряча в карман зеркало майя.

– Так вот почему ты не вышла тогда…

– Да.

– Мы были дураками, Лу?

– Мы и сейчас такие, Дик.

– Что делать будем? – спросил он.

– Разойдемся по позициям, – ответила она.

– Но я…

– Надо выбирать, Дик. Или мы вместе, или каждый сам по себе.

– Мир выталкивает нас.

– Мир любит тех, кто живет по его законам.

– Мы – неудачники?

– Нет, мы – другие.

– Ты ведь принцесса эльфов?

– А ты – сын Океана?

– Внук.

– Давай оденемся, светает.

– Я, кажется, придумал, что нам делать.

Он помог ей натянуть сапоги, а потом обнял и принялся шептать на ухо…

– Ну, вот и все! – сказала Лукреция, выслушав его и поднимаясь на ноги.

– Да, Лу. Прощай, прощай и помни обо мне! – И Кроуфорд исчез в дверном проеме.

Ришери брел в сторону лагеря, стараясь не смотреть по сторонам и вообще никуда не смотреть. Его охватывали бессильная злоба и раздражение. По пятам тащилась, то и дело тыкаясь ему в сапоги, неведомо откуда взявшаяся собачонка. Ночь, наполненная жаркой влагой, тошнотворно-сладковатыми запахами и ужасом, словно вознамерилась никогда не кончаться. Небо было чистым, но рассвет все не наступал. Огненные сполохи постепенно погасли, но это лишь прибавило жути. С того края деревни, где ночевали солдаты, раздавался тревожный шум.

Призраки окружали лагерь со всех сторон. Ришери никак не мог решиться подойти ближе – ужас от увиденного лицом к лицу собственного отражения, да еще такого жуткого, сковывал движения и мысль. Он сделал несколько неуверенных шагов и почувствовал присутствие призрака у себя за спиной. Капитан резко обернулся, готовый сделать выпад, но в этот момент у него из-под ног с рычанием выскочила Кроуфордова собачонка. Привидение, словно испуганный зверь, отшатнулось и нырнуло куда-то далеко в темноту. Псина дважды обежала вокруг ног застывшего в недоумении и страхе Ришери, а затем, заливаясь призывным лаем, бросилась по дорожке в лагерь. Капитан нехотя последовал за нею.

На биваке творилось что-то невообразимое. Призраки теснили солдат со всех сторон. Люди бестолково метались в темноте, пытаясь заслониться от оживших мертвецов (или это все-таки были тени?!), прикрыться от них огнем костра или поразить с помощью оружия, но безрезультатно. Вместо этого, оглушенные страхом, будто ослепнув, солдаты налетали друг на друга, сшибаясь, обнажая клинки, падая и нанося раны своим же. В пелене мрака раздавались вопли ужаса, вой, ругательства на французском и голландском и истерический женский визг: голландцы достигли лагеря в самый неподходящий момент. Теперь между палатками и кострами, выкрикивая проклятия, носился Абрабанель, умоляя кого-то спасти его дочь и примерно наказать ее. Несоответствие этих требований отнюдь не смущало коадъютора, несмотря даже на то, что Ван Дер Фельд всячески старался указать ему на это.

Что касается Элейны, она воспринимала все творящееся вокруг нее, как обыкновенная девушка – очень стараясь сохранять мужество, она все-таки сильно испугалась и не сдерживала рыданий. Впрочем, прекрасная голландка воспринимала обрушившееся несчастье с истинно христианским смирением – она сочла, что в нападении призраков виновата она, непослушная, своевольная и непочтительная дочь, оскорбившая отца своим нескромным, вовсе не подобающим барышне поведением. Ведь, каким бы он не был, это был ее отец! Но в уголке сердца ее таилась совсем иная мысль: «Какое счастье, что Уильяма с нами нет, и он не подвергается опасности! И еще. Он так храбр и благороден, несмотря на все испытания, которые пришлось ему пережить. Как бы он теперь страдал от невозможности защитить меня! Слава Богу!»