Но что же делать Франции с тех пор, как она оставила политику Кольбера?

Таким образом, в виду выставленных мною принципов, руководящих много веков поведением Англии, командир «Bounty» получил приказание посетить все земли, которые попадутся ему на пути, снять планы всех бухт, которые могут служить убежищем судам, разузнать об их производительности, о характере населения и о месте, где легче всего устроиться в случае, если найдется удобным основать там морскую станцию или контору.

По этим причинам остров Тофоо был осмотрен всесторонне, затем «Bounty» снялся с якоря и продолжал путь.

Снимаясь с якоря, Блиг имел со своими офицерами спор, пустой по своим причинам, но сделавшийся серьезным от того раздражения, которое он внес в него, и, по обыкновению, весь гнев его обрушился на Христиана.

Почти целый день молодой человек составлял в уме самые ужасные планы, двадцать раз он думал о самоубийстве, до такой степени жизнь на бриге сделалась для него невыносима. Но образ улыбающейся Моэ и прелестные виды Таити, постоянно ему мерещившиеся во сне и наяву, заставили его откинуть эту мысль, и он решился, во что бы то ни стало, оставить судно при первом благоприятном случае. Приняв твердое решение, он несколько успокоился и начал более хладнокровно исполнять свои обязанности.

В чудную тропическую ночь Христиан мечтал о средствах оставить «Bounty», где жизнь сделалась для него невыносимой, опершись на борт, он мысленно перебирал все нравственные страдания, которые он вытерпел во время плавания, и в то же время взгляд его рассеянно следил за видневшимися вдали туманными очертаниями островов… Вдруг ему пришла в голову идея, за которую он ухватился без всяких рассуждений, море было спокойно, почему бы ему не броситься в воду и, держась за доску, добраться до соседнего острова, а оттуда при помощи туземцев было бы легко добраться в пироге до Таити. — Жребий брошен, — прошептал он, как бы желая укрепиться в принятом решении, — восходящее солнце не застанет меня на «Bounty».

Он так погрузился в свои мысли, что последние слова произнес настолько громко, что их услышал гардемарин Юнг, наблюдавший за ним уже несколько времени.

— Тише, лейтенант, — поспешно сказал он, подходя, — разве вы не знаете, что командир приказал наблюдать за вами?

— А, это вы, Юнг, — сказал Христиан, — ну, мой дорогой, я не долго буду затруднять его этим.

— Тише, прошу вас.

— Не все ли равно, через десять минут я буду в безопасности от его мщения.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что же, товарищ был бы для меня не лишним, хотите отправиться со мною, Юнг?

— Я к вашим услугам, лейтенант.

— Я хочу вернуться на Таити.

— На Таити?.. Лейтенант, не угодно ли вам будет окончить этот разговор в нашей каюте. Есть вещи, о которых лучше не говорить здесь.

— Охотно, Юнг, но я не могу пробыть с вами более пяти минут.

— Что же вы хотите делать?

— Через несколько минут мы будем проходить менее чем в ста ярдах от острова, который виднеется, нам будет очень легко доплыть до него.

— Так это ваш план?..

— Расстояние слишком ничтожно, чтобы мы подвергались хоть малейшей опасности, и к тому же я предпочитаю смерть дальнейшей жизни здесь…

— Пойдемте, лейтенант, я могу предложить вам нечто лучшее… с этой целью я прервал ваши размышления.

Прийдя в каюту Христиана, Юнг тщательно запер дверь и без всяких предисловий поспешно сказал:

— Оскорбленные недостойным обращением капитана, Гайвуд, Стивард и я устроили заговор, который должен разразиться сегодня ночью. Половина экипажа на нашей стороне с тем условием, если с нами будет хоть один офицер. Согласны ли вы принять командование судном?

При этом странном сообщении Христиан озадаченно взглянул на своего юного собеседника, которому еще не было восемнадцати лет.

— Вы предлагаете мне преступление, Юнг, — сказал он наконец.

— Пожалуй! — ответил гардемарин.

— Но Англия поставит на ноги весь свой флот, мы во всем свете не найдем уголка, чтобы скрыться, и наказание не замедлит настигнуть нас.

— Мы отомстим, и не все ли равно, если нас за это повесят?.. Решайтесь, нельзя терять ни минуты, нас двадцать два человека, готовых действовать, но если дело затянется, то невозможно, чтобы в этом числе не оказалось хоть одного изменника.

В душе Христиана происходила сильная борьба, но честь моряка уступила желанию отомстить, ему представился его враг, умоляющий его о прощении, и он перестал колебаться.

— Я согласен, — сказал он, — но только с одним условием, чтобы жизнь Блига и других офицеров была сохранена.

Юнг вышел и сейчас же возвратился, говоря, что заговорщики ждут его у ящиков с оружием.

Лейтенант засунул за пояс пистолеты и с саблей в руке последовал за ним, в одно мгновение заговорщикам было роздано оружие, шкипер Адаме, разбуженный шумом, подошел к ним и присоединился из боязни оказаться на стороне слабейших.

Моментально все офицеры были захвачены в постелях и связаны, Христиан сам захватил командира, один Эдуард, бывший на вахте, был оставлен на свободе, так как обращение с ним Блига было до такой степени недостойно, что никто не сомневался, что по окончании дела Эдуард примет их сторону.

Однако Эдуард стал уговаривать их исполнять свой долг, видя, что это не удается, он хотел собрать вокруг себя ту часть экипажа, которая осталась верной, и силой освободить командира, но так как у него не было оружия, пришлось отказаться от этого плана, он еще не знал, что Христиан стоит во главе возмущения, а когда он увидел его, поднимающегося с нижней палубы, окруженного десятком сообщников, — бросился к нему навстречу, заклиная не вести далее его преступной попытки.

— Поздно, Эдуард, — отвечал с горечью молодой человек, — мы сделали более чем достаточно, чтобы быть повешенными… Мы пойдем до конца.

— Клянусь тебе, и командир, который нас слышит, подтвердит мои слова, что если вы откажетесь от ваших планов, то великодушное прощение будет ответом на это минутное забвение, никакого протокола не будет составлено об этой сцене, и в корабельный журнал не будет внесено ничего, что могло бы вас компрометировать.

Христиан колебался.

— Ну, друг мой, последуй доброму совету.

Никто не может предвидеть, что случилось бы, если бы не вмешался Юнг и один матрос по имени Кинталь.

— Не трусьте, лейтенант, — сказал гардемарин, — или мы погибли.

— Нам обещают ни более, ни менее, как петлю, только через полгода! — вскричал Кинталь. — Если наши начальники боятся, то мы все-таки не отступим, не так ли, друзья?

— Да, да! — хором закричали матросы,

— Христиан, — сказал Блиг, который должен был страшно страдать, что принужден снизойти до просьб, — я подтверждаю все слова Эдуарда.

— Это ты довел нас до этого, — отвечал Христиан, вдруг сделавшийся мрачным, услышав голос своего врага.

— Подумай о горе моей жены и моих бедных детях.

— А думал ли ты о моих старых родителях, когда всячески притеснял меня, стараясь довести до крайности, чтобы иметь возможность отдать меня под военный суд… Никто здесь не может на тебя положиться, что сделано, то сделано, к тому же мы не замышляем против твоей жизни.

Между некоторыми заговорщиками при этих словах послышался ропот, но другие заглушили их голоса, закричав:

— Нет! Нет! Не надо крови, мы хотим только избавиться от них, вот и все.

— Дураки, — сказал Кинталь, — если вы хотите, чтобы все так кончилось, то не надо было начинать… Разве вы не понимаете, что с этой минуты мы находимся в положении законной обороны, и что, если мы не убьем их, то будем убиты сами!

— Мы не поднимем руки ни на офицеров, ни на наших товарищей.

— Недостает им только дать средство добраться до Англии, и немного времени пройдет, как мы будем болтаться на виселице, — заметил матрос Мартин, бывший на стороне Кинталя.