Теперь в спокойной, размеренной жизни Вайгача появилась масса забот. Словно нянька, следил он за девятью щенками Джаны, облизывал их, отдавал свою порцию мяса. Он уже не мог спокойно отдыхать, как раньше, потому что не успевал улечься, как вся орава тотчас лезла к нему бороться. Они бесцеремонно теребили его за уши, хватали за хвост. Но Вайгач на них не сердился. А если они ссорились между собой, подходил и расталкивал драчунов мордой.

Изменил он своё отношение и к людям. Всегда угрюмый, он теперь даже ласкался к служителю. Правда, у него это получалось не так, как у Джаны. Он подходил слишком медленно и слишком скупо вилял хвостом, но всё-таки ласкался.

Потом он ещё научился улыбаться. Улыбался он во весь рот, широко, почти до ушей растягивая пасть и скаля зубы. При этом морда у него делалась совсем доброй и вовсе не похожей на звериную.

Он стал и играть: хватал кусок мяса, подбрасывал его, бегал по клетке, а за ним с визгом и лаем гонялись щенята. Они старались догнать Вайгача, отнять мясо, он же то клал его перед ними, то снова подхватывал и убегал.

Такая игра больше походила на охоту. Очевидно, Вайгач по-своему, по-звериному, обучал щенят быстроте и ловкости. И действительно, от таких упражнений они с каждым днём становились сильней и крепче.

Когда щенята подросли, их постепенно роздали, и Вайгач остался с Джаной. Но недолго они жили вместе. Вскоре продали и Джану. Купил её какой-то гражданин. Он пришёл за ней с цепочкой и уже оплаченной квитанцией.

И вот Вайгач остался один.

Сначала он стоял у дверей и ждал, что Джану впустят обратно. Когда же её повели, как бешеный заметался по клетке.

Всю ночь грыз двери и старался разорвать зубами решётку Вайгач. А утром, когда пришёл служитель и хотел зайти в клетку, он с такой яростью бросился на него, что тот едва успел выскочить из клетки и захлопнуть за собой дверь.

Теперь никто больше не видел, чтобы Вайгач улыбался. Он стал опять злой, угрюмый, никого не пускал к себе в клетку, на всех бросался, плохо ел. Целыми часами смотрел Вайгач в ту сторону куда увели Джану, а ночами выл. Выл долго, протяжно, заунывно, как настоящий волк.

Прошло почти две недели. И вдруг совсем неожиданно позвонил тот самый гражданин, который купил Джану.

К телефону подошла я.

— Вы извините, что я вас беспокою, — сказал он, — но собака, которую я у вас купил, наверно, больная. Она ничего не ест и скулит. Не можете ли вы сказать, что с ней делать?

— Конечно, могу, — ответила я. — Она просто скучает по тому волку, с которым сидела в клетке, — и посоветовала как можно скорее вернуть её в Зоопарк.

— Пожалуй, вы правы, — согласился новый владелец Джаны и на другой же день привёз её в Зоопарк.

Когда я увидела Джану, то даже не поверила, что это она, так сильно она похудела и изменилась. Но Джана меня узнала сразу, бросилась ко мне, стала ласкаться, визжать, а когда её повели к клетке, так спешила, что её хозяин еле-еле поспевал за ней.

Вайгач увидел Джану издали. Он вскочил, бросился к решётке, потом к двери, опять к решётке. Он даже не дал открыть дверь, протиснулся в коридор и, не обращая внимания на людей, кинулся к Джане.

Я не могу описать их встречу, но когда владельцу Джаны предложили получить обратно уплаченные за собаку деньги, то, растроганный, он сказал:

— Мне не нужны деньги. Я вас только попрошу оставить собаку и больше никому её не продавать, пусть они всегда живут вместе.

Его просьбу исполнили. Много лет жили после этого в Зоопарке Вайгач со своей подругой, и больше никто и никогда их не разлучал.

Уголёк был самый маленький, самый слабый и самый чёрный лисёнок. Вот за этот чёрный цвет и прозвали его «Уголёк». Когда его братья и сёстры подползали к матери, чтобы пососать молока, он всегда оказывался последним, и ему доставалось еды меньше, чем остальным лисятам.

Недоедавший лисёнок худел всё больше и больше. Первой это заметила юннатка Галя. Галя вела за лисьим семейством наблюдения. Она аккуратно записывала всё, что происходило с лисятами, и каждые три дня взвешивала малышей.

Новорождённые лисята совсем не походили на свою мать — взрослую лису. Скорей всего, они напоминали котят: такие же маленькие, мордочки тупые, а крохотные уши плотно прижаты к голове.

Когда Галя в первый раз открыла крышку домика, чтобы взять и взвесить лисят, они лежали плотной кучкой, тесно прижавшись друг к другу. Но едва Галя дотронулась до них рукой, как они сразу закопошились, запищали и стали толкаться своими ещё слепыми мордашками.

Через три дня Галя снова проверила малышей. За эти дни они успели подрасти. Стали кругленькие, пушистые. Уголёк тоже стал пушистый и ещё больше потемнел. Но он почти не прибавил в весе и так ослаб, что еле двигался. Чтобы лисёнок не погиб, его пришлось взять от матери и поместить на площадку молодняка.

На площадке молодняка Галя положила лисёнка в плетёную корзину, на мягкую, чистую подстилку, и поставила около печки. Потом Галя налила тёплого молока в пузырёк, надела на него соску и поднесла к самой мордочке лисёнка. Но ослабевший зверёк не смог даже пить. Он жалобно пищал, открывал рот. Галя осторожно пробовала влить ему немного молока, и опять ничего не получилось. Лисёнок молоко не стал глотать.

Как же теперь поступить? Отнести малыша обратно к матери — это значит дать ему погибнуть. Оставить здесь — он не берёт соску.

Не знаю, что решила бы Галя, но тут её раздумье прервал телефонный звонок. Галю вызывали в контору. Она пододвинула корзину ближе к печке, слегка прикрыла лисёнка подстилкой и вышла.

Не успела за Галей закрыться дверь, как из-под стола показалась Мурка.

Мурка — это кошка. Там, под столом, у неё лежали два маленьких, ещё слепых котёнка. Мурка давно прислушивалась к писку лисёнка. Этот писк её заметно беспокоил. Она то нежно лизала своих малышей, то поднимала голову и насторожённо поглядывала в сторону лисёнка. Теперь, когда Галя положила его в корзину и ушла, Мурка тут же вышла из своего убежища.

Осторожно, крадучись, подошла она к стоявшей корзине, долго, старательно её обнюхивала, потом вытянула шею и заглянула внутрь. Лисёнок опять закопошился и пискнул. Кошка вытянулась ещё больше и вдруг, мгновенно схватив лисёнка за шею, потащила к себе.

Через некоторое время пришла Галя. Каково же было её удивление, когда лисёнка в корзине не оказалось! Куда же он мог деться? Галя окинула взглядом комнату и только тут заметила Мурку. Ужасная догадка промелькнула у неё в голове. Неужели… Мурка… Галя подбежала к кошкиному гнезду, наклонилась, и… там, на мягкой подстилке, среди котят, лежал и жадно сосал свою приёмную мамашу лисёнок, а та нежно прилизывала его взъерошенную шёрстку.

Теперь Гале уже не приходилось опасаться за его жизнь. Мурка была очень хорошей матерью. Скоро Уголёк поправился, окреп. Через две недели у него открылись глазки, поднялись ушки, а когда исполнился месяц, то он уже отлично бегал и ел мясо. К этому времени Муркиных котят отдали, и она с ещё большей заботой стала относиться к своему приёмышу.

Лисёнок тоже привык к кошке. Он всюду за нею бегал и, если Мурку выпускали гулять, царапался в дверь и старался выскочить.

Тогда Галя, боясь, как бы лисёнок не выбежал и не пропал, перевела его вместе с кошкой в клетку. Там им было гораздо лучше, чем в помещении: клетка весь день освещалась солнцем и было где побегать, поиграть.

К зиме лисёнок сильно вырос, изменился: стал пушистый, красивый, сам весь чёрный — настоящий Уголёк, а кончик хвоста ярко-ярко-белый.

Уголёк так перерос свою мамашу, что она свободно проходила у него под животом. Но это им не мешало дружить по-прежнему. Они спали, как и раньше, всегда вместе. Бывало, лежит, свернувшись в пушистый клубок, Уголёк, а на нём, словно на пуховой подушке, устраивалась пёстрая Мурка.

Хотя Мурке и неплохо жилось в клетке, она всё же была не прочь погулять. Выпускала её обычно Галя, и, когда она приходила, Мурка уже заранее подбегала к двери, мяукала и просилась из клетки. Гуляла Мурка недолго. Походит немного около клетки и быстро возвращается обратно.