Криспида не предала свою дочь. Она просто сдалась, капитулировала под натиском столь сильных чувств. Ей на тот момент было все равно, что она подчинилась воле самца. А может, была настолько ошеломлена его силой воли, что сама протянула руку помощи.

Не зря ведь давнее предание гласит, что спаркалийцы и атланты рождены из одной ветви…

— Отпусти Пантер. Они не одалиски по сути своей. Это девы сражения и опасности. И поверь, твои смельчаки, решившие взять их силой от вседозволенности, не узрят сегодняшнего заката. Наша традиция лишать жизни обидчика известна всем.

— Я восхищаюсь этой традицией. От осознания опасности моя кровь кипит. Но этого не случится. Сойдя впервые на пристань Алессии, вы потеряли право вернуться к себе домой. Не проще ли принять это как данность и прямо сейчас вновь ощутить себя гостьей, а не пленницей в моих покоях?

Рассчитывала ли Латима на другой ответ? Возможно, в первые масляные капли осознания того, в каком плачевном положении оказалась. Но чем дальше разгоралась заря за высокими сводчатыми окнами императорских покоев, тем сильнее крепла в ней уверенность, а в голове зрели планы, как вырваться из этого капкана.

Что ж. Отказавшись отпустить ее свиту, Фланигус и сам не догадывался, как упростил жизнь своей гостье-пленнице.

Ее верные воительницы будут рядом. Остается только ублажить Аларикса так, чтобы он позволил ей с ними поговорить. Играть ненавистную роль покорившейся воину женщины, чтобы иметь возможность беспрепятственного передвижения по дворцу, а также улицам столицы. В частности — портовой площади.

Что с их кораблем? Он находится под зорким наблюдением спаркалийских ублюдков, или же уверенность Фланигуса сочла сию меру предосторожности излишней? Ей предстоит это выяснить. И сделать так, чтобы уверенность такого желанного и любимого врага крепла круговорот от круговорота. Придется дать подобные наставления Пантерам. Это ненадолго. И даже если у них не будет возможности свершить месть незамедлительно, она, Латима Лучезарная, позаботится о том, чтобы посмевшие обидеть девушек спаркалийцы почили долгим сном после мучительной смерти.

А сейчас, как бы ей ни было ненавистно думать об этом, придется покориться Алариксу. Именно эту иллюзию она воссоздаст с поразительной правдоподобностью.

Девушка отставила кубок и посильнее закуталась в плащ, подтянув ноги к груди. Легкий намек на растерянность и смирение, больше не нужно пока что.

Аларикс вернулся к своим речам. Похоже, он рано начал торжествовать победу и говорить о том, что раса спаркалийцев рано или поздно завоюет мир и превратит атлантов в рабов. И только от поведения советницы королевы будет зависеть, как именно они это сделают: не оставят камня на камне от великой державы или же пойдут путем переговоров и, не исключено, милосердия.

— Ты замерзла? Чего ты дрожишь?

Латима ждала этого вопроса. Уже больше четверти меры масла. Отметила, как изменилась интонация императора. Теперь он говорил, как завоеватель, требующий беспрекословного подчинения.

— Или это страх? Поверь, в нем нет ничего постыдного. Не надо его скрывать. Лучше встань и подойди ко мне. Хочу закрепить наше соглашение по обычаю скрестившихся кубков.

С каким бы удовольствием Латима сейчас выплеснула остатки хмельного сока в самодовольное лицо Аларикса! С каким наслаждением рассмеялась бы, демонстрируя свой несломленный нрав и уверенность в собственных силах! Но нет, сейчас, чтобы выждать и вырваться из этой империи, пришлось притвориться тем, кем она не являлась и никогда не будет. Дух атлантских воительниц не дано сломить никому.

— Вели им уйти. Я без оружия и мне все равно не сбежать. — Кивок на замерших воинов с лицами, закрытыми отрезами черной ткани.

— Подойди!

Ей пришлось смириться и выполнить уже не просьбу, циничный приказ. Выдержать унизительную хватку палацев мужчины на своем подбородке. Он долго изучал ее лицо, запрокинув его назад, словно искал подтверждение собственным сомнениям, а именно, следы непокорности и дерзости. И Латима с горечью осознала, что не смогли эти составляющие ее нрава уйти бесследно за столь короткое время.

— Оставьте нас, — скользнув взглядом по линии полуоткрытых губ Латимы, велел Аларикс.

Девушка опустила глаза, чтобы император не заметил ее скрытого торжества. Звон клинков, шелест одежд, грохот массивных дверей — стражи покинули покои Фланигуса. А Латима проклиная себя осознала, что, несмотря на произошедшее, дрожит вовсе не от страха или негодования.

Пальцы Аларикса гладили ее подбородок. Обманчиво нежно, но не разжимая твердую хватку. Зрачки мужчины потемнели от желания. Неизвестно, на что он среагировал — на ее близость или проявление обманчивой покорности.

— Атлантская дева знает, что значит восседать на троне спаркалийского вождя? — свободная рука Аларикса с силой дернула долой плащ с ее плеч. — Мой престол свободен для императрицы. Но мы, спаркалийцы, вкладываем в сие понятие совсем иной смысл.

Лучезарная с трудом сдержалась, чтобы не ударить Фланигуса коленом в лицо, когда тот отпустил ее подбородок и наклонился. Послышался треск рвущейся ткани. Лассирийский шелк платья не выдержал грубости мужских рук.

Латима не поняла, как очутилась на троне. Спина отреагировала болью, соприкоснувшись с его жесткой поверхностью. Но главным было не это. Когда Фланигус, утробно рыча, разорвал ее платье, обнажая тело, силой развел ее ноги в стороны, заставив закинуть на подлокотники, украшенные фигурной резьбой, Латима забыла напрочь о недавних событиях и нависшей над ней опасности. Желание ворвалось в ее сознание, подобно ураганному ветру, закрутило в золотых с красными проблесками спиралях. Она со стоном подала бедра навстречу неистовому вторжению того, кто считал себя отныне ее полноправным обладателем.

"Я все равно убью тебя, Фланигус. Даже если мне для этого понадобятся тысячи зим. Даже если Хронос подарит нам их несчетное количество, я доберусь до тебя. И каждый мой стон станет надрезом на твоей плоти до тех пор, пока ты не истечешь алой кровью, проклиная тот миг, когда решил сделать меня своей"…

Никогда прежде Дмитрий Савичев, привыкший к благам цивилизации и ее научно-техническому прогрессу, не испытывал такой тоски по электронным гаджетам.

Уже пятый по счету стилос раскрошился от сильного нажима. Ему хватило бы если не авторучки, то обычного грифеля, чтобы успеть запечатлеть на грубом полотне чего-то, что напоминало пергамент, ломаные наброски пейзажа столицы. Успеть, пока память не сотрет эти четкие картинки, не смажет их до неузнаваемости. Благо, все предпосылки имелись.

Дмитрий сделал глоток остывшего кофе, который тут называли «эликсиром черных зерен» или «слезами стихии» по аналогии с обсидианом. Привыкнуть к довольно большому и богато инкрустированному кубку было сложно. Ну, это понятно, откуда древней цивилизации знать об «эсперссо» и маленьких чашках? Даже вкус напитка был иным. Скорее всего, потому, что здесь не научились добавлять в кофе химию ради улучшения вкуса.

Он запретил себе ближайшие несколько часов вспоминать о той, которую увидел в роскошном зале дворца. Гасил легкую дрожь усилием воли, стоило вспомнить ее глаза и ту самую ауру силы и женственности, которую не стереть из памяти никакими ластиками. Не хотел себе признаваться, что таких женщин, как правительница Лаэр, невозможно не заметить. Их невозможно забыть и вычеркнуть из сознания. Можно попытаться воспротивиться этим чарам, но именно с таким волшебством, иначе назвать язык не поворачивался, Савичев столкнулся впервые.

«Первым делом самолеты, ну а девушки потом» — так он сказал себе, через силу визуализировав в голове иную картину: диссертация, по меньшей мере, на триста страниц. Захватывающие иллюстрации. Мировое признание. Если бы еще был фотоаппарат… да хотя бы пленочный, мир шокировало бы подобное открытие.

Конечно, если он отсюда выберется. Ключом к порталу по-прежнему оставалась матриарх. И главное — не позволить себе расслабляться раньше времени, не дать этому очарованию царственной особы спутать все карты. Все будет справедливо: эта девчонка привыкла использовать мужчин ради собственного удовольствия. Он сделает то же самое, но, помимо наслаждения, с целью получить выгоду.