— Да, — отвечал я, — мне говорили, что он убил троих или четверых противников.

— В смысле дуэли я не боюсь за Фабиана; он ведь не из трусливых, и к тому же прекрасный стрелок. Но меня беспокоят последствия этого поединка. Убив Драке, Фабиан навсегда потеряет Елену, потому что она не простит ему смерти мужа, как бы гадок ни был этот последний.

— Что бы из всего этого ни вышло, мы можем желать для Елены и Фабиана только одного: смерти Драке. Я надеюсь, что справедливость будет на нашей стороне.

— Все это так, но тем не менее я готов пожертвовать жизнью, чтобы избавить Фабиана от предстоящего поединка.

— Послушайте, капитан, — сказал я, пожав руку этого преданного друга, — не будем отчаиваться. Ведь секунданты Драке еще не являлись.

— Вы, может быть, придумали, как помешать этому поединку?

— Пока нет. Но дело в том, что дуэль произойдет, вероятно, по прибытии в Америку, а пока мы до нее доберемся, случай, породивший это дело, может и расстроить его.

Капитан Корсикан недоверчиво покачал головой, как бы желая сказать, что он не верит в помощь случая. В это время Фабиан поднимался по лестнице в конце палубы. Он был чрезвычайно бледен. Его сердечная рана открылась, и он невыносимо страдал. Мы с капитаном издали следили за ним, боясь обеспокоить его своим обществом, но он сам подошел к нам.

— Это была она!.. Сумасшедшая!.. Это была Елена!.. Не правда ли?.. Бедная Елена!.. — отрывисто произнес он и ушел, не дождавшись нашего ответа.

Было двенадцать часов, а секунданты Драке еще не являлись к Фабиану. Между тем эта предварительная церемония должна была уже окончиться, если Драке решил требовать удовлетворения. Может быть, он вовсе и не намеревался драться, думал я. Ведь у людей различные понятия о вопросах чести, к тому же я знал, что англичане почти не признают дуэли. Поединки у них не только преследуются законом, но против них даже и общественное мнение. Впрочем, тут были совсем другие условия; оскорбление как бы искусственно было вызвано пострадавшим, и все говорило за то, что дуэль между Фабианом и Гарри Драке была неизбежна.

На палубе толпился народ. Был праздничный день; богослужение только что окончилось, и из церкви выходили пассажиры, офицеры и матросы.

В половине первого появилось следующее объявление:

«Грейт-Истерн» находился всего в 348 милях от мыса Санди-Гук, расположенного у входа в Нью-Йоркский фарватер. Итак, мы скоро должны были войти в американские воды.

За завтраком Фабиана не было на его обычном месте, но Драке сидел за столом. Хотя этот негодяй, по обыкновению, шумел и смеялся, но я все-таки заметил, что он был встревожен. Несколько раз он искоса поглядывал на меня и чрезвычайно много пил.

Не дождавшись конца завтрака, он быстро встал из-за стола и вышел. Я тотчас побежал за ним, но он спустился в свою каюту и запер за собой дверь.

Я поднялся на палубу. Море было совершенно спокойно, и в нем, как в зеркале, отражалось лазурное, безоблачное небо. Доктор Питферж при встрече сообщил мне, что раненому матросу хуже и что трудно надеяться на его выздоровление.

В четыре часа, за несколько минут до обеда, с левой стороны появился корабль, и лейтенант сказал мне, что это должен быть «The City of Paris», один из самых больших пароходов компании Инман, но он ошибся: когда пароход подошел ближе, оказалось, что это была «Saxonia». Пассажиры этого парохода высыпали на палубу и, поравнявшись с нами, приветствовали нас громкими криками «ура».

В пять часов на горизонте показался другой корабль, но он прошел на очень далеком расстоянии от нас, и названия его нельзя было разобрать. Вероятно, это и был «The City of Paris».

В шесть часов мы встретили еще корабль, это была «Philadelphia», предназначенная для перевозки эмигрантов из Ливерпуля в Нью-Йорк. Частые встречи с пароходами доказывали, что суша уже близко.

Поджидали еще пароход «Europe», перевозящий пассажиров из Гавра в Нью-Йорк, но он, вероятно, прошел севернее нас.

Около половины восьмого уже стемнело, и на небе показалась луна. В большом зале происходила духовная беседа, устроенная капитаном Андерсоном. Чтение Библии, прерываемое псалмами, продолжалось до девяти часов вечера.

День прошел, а секунданты Гарри Драке не являлись.

На следующий день, в понедельник 8 апреля, погода была великолепная. Солнце ярко светило. Гуляя по палубе, я встретил доктора. Он подошел ко мне и сказал:

— Наш бедный раненый умер ночью. А доктор ведь ручался за его выздоровление. Ох уж эти доктора! Ничего-то они не знают! Со дня отъезда из Ливерпуля уже пятый покойник.

— Бедняга, — сказал я. — Что теперь будет с его женой и детьми?

— Что же делать, все умрем, таков уж закон природы. Надо уступать место другим. Ведь умирают только потому, что занимают место, на которое другой имеет право; таково по крайней мере мое мнение. А знаете, сколько людей умрет за всю мою жизнь, если я проживу шестьдесят лет?

— Представить себе не могу.

— А между тем рассчитать это очень просто. Шестьдесят лет заключают в себе двадцать одну тысячу девятьсот дней, что составляет пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот часов, или тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч минут или же, наконец, миллиард, восемьсот восемьдесят два миллиона, сто шестьдесят тысяч секунд. Для круглого счета скажем, два миллиарда секунд. За все это время умрет два миллиарда людей, занимавших чужие места, а когда очередь дойдет до меня, то и я умру, уступая место другому. Весь вопрос в том, чтобы как можно позднее сделаться лишним.

Долго еще говорил доктор на эту тему, я молча слушал его. Прогуливаясь по палубе, мы увидели плотников, которые усердно работали на передней части корабля. Очевидно, капитан Андерсон хотел, чтобы ко времени прибытия в Нью-Йорк на «Грейт-Истерне» не оставалось и следа повреждений, нанесенных ему бурей. По спокойным водам корабль шел чрезвычайно быстро. Веселые лица жениха и невесты доказывали, что ход его был вполне удовлетворителен. Колеса делали одиннадцать оборотов в минуту, и корабль шел со скоростью тридцати миль в час.

После завтрака, когда я прогуливался по палубе, ко мне подошел капитан Корсикан. По его озабоченному виду я догадался, что он хочет сообщить мне какую-то новость.

— Секунданты Драке только что были у Фабиана, — сказал он. — С его стороны будем я и вы, если вы ничего не имеете против этого.

— Я согласен, капитан. Значит, нет никакой надежды расстроить этот поединок?

— Никакой.

— Но, скажите пожалуйста, из-за чего, собственно, произошла эта ссора?

— Из-за карт. Но это, конечно, был только предлог. Драке отлично знал Фабиана и воспользовался первым удобным случаем, чтобы вызвать на дуэль и убить ненавистного ему человека.

— А кто такие секунданты Гарри Драке? — спросил я.

— Один из них, — ответил капитан, — этот шут…

— Доктор Т.?

— Он самый. Другой же какой-то янки.

— Когда они должны прийти к вам?

— Я сейчас ожидаю их здесь.

Действительно, вскоре появились оба секунданта Гарри Драке; они направлялись к нам. Доктор Т. громко смеялся, разговаривая с янки.

Подойдя к нам, он важно поклонился; Корсикан слегка кивнул в ответ на его поклон.

— Милостивые государи, — торжественно начал доктор Т., — наш уважаемый друг Гарри Драке поручил нам условиться с вами как с секундантами капитана Мак-Эльвина относительно одного весьма щекотливого дела. Как люди благовоспитанные, мы, конечно, легко сговоримся.

Мы молчали, предоставляя этому господину полную возможность изощряться в красноречии.

— Милостивые государи, — продолжал он, — виноват, бесспорно, капитан Мак-Эльвин. Он без всякого повода заподозрил Гарри Драке в нечестной игре и нанес ему такое оскорбление, которого не простит ни один порядочный человек…