И чем ближе ночь, тем сильнее заходилось волнекие в груди, шумное, оглушительное, до онемения в животе, такое, что даже шатало. Я безвольно приготавливала внутри палатки все ко сну. Запалила небольшой костерок, что Волод обложил камнями, чуть присыпав с боков землей, раскрутила вьюки с медвежьим шкурами: завернешься в такую — что в печку влез. Постелила постель, хотя желала бежать прочь подальше. Спрятаться, запереться и не выходить никуда. Дыхание прервалось, когда раздался шорох, и откинулся тяжелый полог. Вротислав со снедью в руках нырнул внутрь палатки.

— Ты уже второй вечер ничего не ешь, — поставил принесенное рядом у костра. — Буду тебя кормить.

— Я не хочу, — ответила, встряхнув платок, сложила и повесила на жердь, да тут же вздрогнула, когда сильные руки княжича обхватили поперек пояса и к себе прижали, так, что в груди занемело, и все тело ослабло вдруг разом, безвольным стало и мягким, поддаваясь горячим объятиям.

— Что с тобой случилось? Ответь мне, — горячее дыхание обожгло шею, разгоняя по телу щекочущие мурашки.

— Ничего, — попыталась отстраниться, злясь на себя, что не могу толком ответить нужное, путано разом стало в голове от его близости, от запаха, что проникал в самые поры.

— Я же вижу, Сурьяна. Что тебя беспокоит?

Вротислав вдруг напрягся — я ощущала, а потом вдруг выпустил, взял руку и поднес к лицу. Я ощутила дрожащее дыхание на своих пальцах, легкое касание горячих сухих губ. Толком не успела ничего понять, как мое запястье на миг обожгло что-то холодное и повисло тяжестью. Повернула голову: широкое обручье поблескивало на моей руке. Повернулась, намереваясь снять скорее, будто на мне не украшение, а змея, да только Вротислав не позволил. Завладев мои губами, сплетя мои пальцы со своими, сжав крепко, не разомкнуть.

7_4

— Упрямая, Сурьяна. Если услышала, что от гридней — не верь ничему.

С языка едва не сорвалась подступившая колкость, но она испарилась, когда княжич вновь впился в мои губы с какой-то немыслимой жадностью.

— Я так скучал весь день, безумно, — обжигал он словами самую душу.

В какой-то миг поняла, что не могу оттолкнуть, запретить, да и не хочу. To, что рвалось изнутри, томилось весь день, захлестнуло с головой.

Все случилось быстро и стремительно. Вротислав сдернул с себя одежду, забрался руками под мою рубаху, развязав тесьму на штанах, стянул до колен, оголяя бедра. Еще прохладный воздух мазнул по коже, забираясь под рубаху, но вскоре жар, исходивший от Вротислава, окутал густо. Одним рывком он развязал свои штаны, расположившись сзади, толкнулся напряженно, порывисто, не в силах сдержаться больше. Я охнула, когда ощутила его внутри себя полностью, прогнула спину, позволяя войти глубже, опершись о шкуры локтями. Возбуждение слишком острое, чтобы удержаться, полоснуло по животу. Вротислав обхватил округлости, сминая сильными пальцами, одним толчком врезался вновь, я прошипела от резкого проникновения, вызывающего невольное возмущение и стон, что сорвался с моих губ. Волна жара накрыла, лоно начинало сокращаться от его движений внутри меня, а низ живота болезненно тяжелеть. Вротислав вколачивался в меня, крепко удерживая в руках. Быстрые, мощные толчки пронизывали тело насквозь острым жалящим удовольствием. Яркого и сильного настолько, что воля расплавилась, как воск, под его напором. Он брал меня безумно, яро, совершая упругие твердые толчки, раз за разом беспрерывной чередой, еще и еще, сжимая в руках, насаживая на себя, дергая резко, вбиваясь в мои бедра, пока меня с головой не залил жар, что вытеснил куда-то вверх. Блаженство клокочущей жаркой дрожью покатилось по всему телу, когда внутрь меня ударилось что-то горячее, тугое, заполняя изнутри, растекаясь. Влажно вдруг сделалось между ног, так, что теперь были слышны шлепки. Вплеснувшись до опустошения, Вротислав навис, накрывая мои кисти, теперь двигался медленно и размеренно, утихая понемногу. Его губы воздушно прошлись по моей шее сзади, оставляя влажный след, что холодил кожу, покрывшейся испариной. Прикрыла веки, все еще сотрясая от столь страстной близости, такой мощной, как степная буря. Но по малу марево таяло, а блажь стекала с тела приятным теплом. Я открыла глаза, потянув в себя туго воздух, уставившись еще туманным взглядом в обручье, что так и осталось на моем запястье. Сухо сглотнула. Вротислава все еще колотило сильной дрожью. Он не спешил отпускать, до сих пор находясь во мне.

Я собрала силы и отстранилась от него сама. Сгрести себя по частям не получилось быстро, как хотелось бы. Я медпила, но все же привела себя в порядок и поправила рубашку и волосы, стараясь не смотреть на обнаженного княжича. Но так просто мне не удалось сбежать. Вротислав завладел губами, лаская их упоительно долго, он до конца стянул с меня штаны, не обращая внимания на все мои возмущения — справиться с ним мне не под силу, поэтому я просто замерла, наблюдая, как он огладил мои ноги, колени, бедра. В кольце его рук сделалось неожиданно тепло и спокойно, сердце заколотилось размеренно. Умиротворение накатывало на меня и становилась даже душно и сонливо. Я молча вдыхала запах Вротислава, смешанный с горьковатым дымом, стараясь не думать о том, как мне нравилось дышать им.

Его лицо было спокойным и, вместе с тем, задумчивым, тень залегла в серо- льдистых глазах. А мне хотелось выть от распирающих невыносимо болезненных чувств, теперь, когда, оправившись, я вдруг ощутила себя в глубокой яме. Все внутри тянулось к нему, но умом я понимал, что не следует пускать его внутрь себя, нещадно рубила все ветви, чтобы не было ничего, что могло еще цепляться за него. Внутри пекло, так, что проступали непрошенные слезы, и я одергивала себя, ругая. Вротислав сел рядом, развернув, рывком подтянул меня к себе, закинув мои ноги себе на колени, потянулся за снедью, придвигая ближе. Отщипнул белую мякоть и поднос к моим губам, вынуждая принять пищу, хотя нутро все сжималось, вытесняя все наружу, что я жевать толком не могла. Он наблюдал за мной молча, продолжая кормить с рук. Пусть. Пусть пока будет так, пусть обнимает, целует жарко, кормит, а как только минуем Ворожский лес, покину отряд сама.

Я смотрела ему в глаза, беря губами очередной кусочек, и обдумывала все, что мне нужно будет сделать. Так будет лучше. Так правильно. Он не должен знать, кто я. У него своя жизкь, у меня своя, эта встреча всего лишь случай — не более. Я умела запираться за замок — однажды это сделала, и в этот раз смогу.

— Вот она — река Яруница, что в Сохшу идет, через день на месте уже будем.

Белозар сощурился, глядя на серебристую ленту, что тянулась меж зеленых холмов, теряясь в гуще ивняка. Ворожский лес остался за плечами. Семь дней пути как один прошел — не заметили. Трава поднялась за это время высоко, зазеленело все, и зацвели дикие яблони густо белыми снежными шапками, дурманно пахло, что голову кружило.

Только с каждым днем внутри меня тянула грузом тревога. Я повернулся, посмотрел на Сурьяну — она заметно поникла, улыбка пропала с ее лица, которой она одаривала меня в тайне ото всех. Я запретил снимать с запястье обручье, но она все же его снимала. Упрямая девица.

— Скоро закат, надо бы поспешить, тут весь должна у реки быть, если, конечно, не разграбили и спалили тати, — продолжал говорить Белозар.

Сурьяна встрепенулась, бросила на меня быстрый взгляд, и помрачнела еще сильнее, так, что зелень в глазах увяла вовсе. Плотно губы сжала и отвернулась.

— Ну что скажешь, княжич, свернем или под небом заночуем?

— Веди в весь, — бросил ему.

Гридни приободрились, зашумели разговорами.

До веси добрались быстро, едва только солнце краем прохладного леса коснулось, как она выплыла из-за лесистого холма. Ватага двинулась в середину единственной улицы, хоть срубы будто вразброс поставлены. Въехали на узкий двор головы местного, поднимая суету в безмятежной жизни селян. Изба старосты всех не могла расселить, потому пришлось по разным дворам разбрестись — место каждому нашлось где заночевать. Условились поутру на заимке собраться, и дальше в путь, чтобы уже до Роудука к вечеру добраться.