Этот трогательный наивный ответ вернул улыбку на сосредоточенное лицо Чингу, и он промолвил, явно польщенный:

– Если это правда, Аманда, я бы хотел попросить тебя об одной веши. – Он видел, с каким нетерпением она ждет продолжения, но говорил все так же неторопливо: – Там, в крепости, я заметил, как ты приветствовала того, кого называла своим женихом. – Его темные глаза прищурились, словно всматриваясь в картины прошлого. – Ты подняла лицо, подставила ему губы и прижалась к его губам так, что ему это явно было приятно. Ты стала моей женой, Аманда, но ни разу не подставила мне своих губ.

От удивления она широко раскрыла глаза. Неужели Чингу ревнует к мимолетному поцелую, которым она наградила Роберта, мучаясь от угрызений совести в то утро в форте Эдуард? Теперь настала ее очередь улыбаться, и она широко улыбнулась, от чего на щеках появились знакомые милые ямочки, сводившие Чингу с ума.

– Чингу, я и думать не смела, что у твоего народа есть обычай целоваться, чтобы выразить свою привязанность.

– Это верно, Аманда, – без тени улыбки отвечал он. – Но мне нужно изгнать из памяти поцелуй того человека на твоих губах. Я не нахожу ничего приятного в том, что кто-то чужой обменялся с тобой такой лаской, какая неизвестна мне.

Простое, искреннее признание Чингу так тронуло Аманду, что в горле возник тугой комок, мешавший говорить. Судорожно сглотнув, чтобы не дать пролиться слезам признательности за такое доверие, она просто обняла Чингу за шею и привлекла к себе. Медленно, осторожно Аманда приникла полуоткрытыми губами к его рту и почувствовала, как мягкие податливые губы приоткрылись ей в ответ.

Застонав, Чингу обнял ее так, что мягкая грудь плотно прижалась к его широкой безволосой груди. Стоило ему испробовать на вкус эти дивные губы, как зародилось желание целовать и целовать ее без конца, и вот уже его трепетный язык сам пробрался во влажную, горячую глубину рта. Вместо ожидаемого удовлетворения Чингу почувствовал острейшую вспышку желания.

Наконец он заставил себя отстраниться и прерывистым голосом прошептал:

– Впредь ты не будешь делать этого ни с кем, кроме меня. Твое тело будет принадлежать мне, мне одному!

– А ты – ты будешь принадлежать мне одной, Чингу? – Едва этот невольный вопрос сорвался с языка, Аманда осознала, что до сих пор мучается сомнениями: можно ли всерьез воспринимать эту их свадьбу, совершенную на индейский манер?

И Чингу, не спуская с нее открытого, любящего взора, отвечал:

– Я не любил ни одну женщину, пока не повстречал тебя, Аманда, и теперь, когда у меня есть ты, мне не нужен никто другой. Ты – моя жизнь, моя любовь, услада моей души, ты свет моих очей. Я не хочу никого, кроме тебя, и никому не уступлю того, что отныне считаю своим.

Последние слова Чингу произнес с неприкрытой угрозой, сверкая черными глазами, и в ответ Аманда порывисто наклонилась и снова поцеловала его в губы. Это несмелое проявление чувств вызвало такую бурю в его душе, что они тут же занялись любовью, после чего долго лежали на траве, задыхающиеся и счастливые. Наконец Чингу приподнялся и с лукавой улыбкой заглянул Аманде в лицо.

– Да, Аманда, – нежно прошептал он ей на ухо, – у твоего народа есть такие обычаи, которые я готов перенять с величайшей радостью!

Мужские голоса и громкий хохот возле вигвама вывели из задумчивости Аманду, старательно перетиравшую в муку кукурузное зерно. Она вдруг вспомнила, что когда-то совершенно искренне верила в то, что индейцы не способны смеяться, и тут же выругала себя за подобную глупость. Ну что за дурацкие предрассудки! Первый месяц совместной жизни с Чингу ясно показал, что ее муж может проявлять юмор, терпение и отзывчивость. Она не знала индейских обычаев – он готов был без конца повторять свои уроки, она с трудом осваивала новые ремесла – он учил ее с мягким, необидным юмором, а ее стеснительность и робость в постели только сильнее распаляли его желание, и нежные, чуткие ласки приносили Аманде такое счастье, о котором она не смела и мечтать. Добрая, ненавязчивая помощь Нинчич также служила немалой поддержкой, и Чингу постоянно старался выразить признательность своей молодой жене за ее искреннее стремление стать настоящей хозяйкой в его вигваме. И все же иногда на ее лице возникало выражение озабоченности.

Где-то в душе гнездилось нечто темное, какая-то тревога, и Аманда без конца спрашивала себя, что бы это могло быть.

Внезапно ее руки замерли, она наконец-то уловила неясную мысль, от которой учащенно забилось сердце. Потому что в эту минуту ей стало ясно: счастье так и останется недоступным, пока она не смирится до конца с тем, что стала настоящей индейской женой и навсегда, навеки сожгла за собой все мосты.

Кончился сверкающий золотом октябрь, начался ноябрь, и прозрачный морозный воздух все чаще напоминал о грядущей зиме. Аманда знала, что скоро охотникам настанет пора уйти далеко в лес за добычей, которая будет кормить племя до самой весны, и не находила себе места от тревоги. Будучи женой Чингу, она тоже отправится вместе с охотниками. Она будет вместе со всеми жить в лесу, во временном лагере, пока не накопится столько мяса, сколько индейцы смогут на себе унести в деревню до начала обильных снегопадов. Аманда хорошо понимала, что от успешной охоты зависит то, как проведет зиму все племя: будут ли все сыты или умрут от голода, не дождавшись весны.

Первый день их похода выдался морозным и ясным. Суетой была охвачена вся деревня. Еще толком не рассвело, а Аманда уже собрала все вещи и была готова отправляться. Каждая семья должна была позаботиться о том, чтобы взять с собой посуду, провизию на два месяца и, кроме того, должна была нести часть общего багажа. Еще не успев сделать и шагу, стоя среди группы охотников, Аманда почувствовала, как гнетет се неподъемный тюк, и со стыдом увидела, что остальные женщины почти не замечают притороченной к спине ноши. Похоже, она одна из всей компании озабочена тем, что ей приходится что-то нести!..

– Аманда! – Она наткнулась на тревожный взгляд Чингу. Конечно, он сразу же заметил, как ей неловко.

Не желая, чтобы он успел что-то сказать о ее слабости, Аманда поспешно прошептала:

– Скорее, Чингу, нам пора занять свои места в колонне! Чингу неохотно уступил ее упрямству и встал в длинную цепочку, однако на всем протяжении их пути, длившегося целых два дня, Аманде пришлось сгибаться под двойной тяжестью – собственным багажом и тревожным взглядом Чингу, причем под конец она и сама не знала, что угнетало ее сильнее.

Итак, через два дня охотники добрались до места и немедленно занялись делом. Мужчины на скорую руку устроили шалаши и пошли расставлять ловушки на звериных тропах и водопоях. Аманда вместе с остальными женщинами взяла на себя обязанность каждый день осматривать эти ловушки как можно раньше, прежде чем волки или другие хищники успеют добраться до попавшей в них дичи. Всякий раз, как только ловушка срабатывала, они давали знать мужчинам, чтобы те перетащили добычу в лагерь, где в отдельном шалаше с туши сдирали шкуру и готовили ее к разделке. Потрошить, резать и вялить мясо считалось женским делом.

Чтобы стать преданной женой индейца-абнаки, Аманде пришлось учиться еще одному неприятному делу – выделке шкур. Ее то и дело начинало тошнить, а нужно было дочиста отскабливать шкуры от жира и шерсти, потом мять их. Она старательно скрывала свою слабость за непроницаемым, каменным выражением лица. Ей стало намного легче, когда шкуры погрузили в масло на несколько дней, чтобы сделать их непроницаемыми для воды. Потом их дочиста отмыли. В другом шалаше, где постоянно горел большой костер и было достаточно жарко, шкуры подсушивали. Наконец их можно было развешивать под потолком и коптить над слабым огнем из дубовых, кедровых или березовых дров – в зависимости от того, какой оттенок коричневого собирались придать выделанной замше. Эта работа была для Аманды приятна – любуясь мягкой замшей, она живо представляла себе те замечательные вещи, которые успеет сшить за долгие месяцы зимы.