Присев на деревянную скамью, я промокнул снятой рубахой пот, огляделся и попытался отдышаться. Чуть поодаль от меня, сидящего в темноте, одиноко молился монах. Он наклонялся, раскачивался, что-то невнятно бормотал себе под нос. Наблюдать за ним было забавно, я уже совсем было собрался уйти, чтобы своим присутствием не мешать отправлять религиозный культ, как монах стал заваливаться на бок и очень неестественно укладываться на каменные плиты…

На первый взгляд могло показаться, что упавший монах исполняет один из религиозных ритуалов, но уж больно странно лежало тело. В ратных походах, где мне не единожды приходилось бывать, видя такие позы, как правило, зычно кликали санитаров с последующей транспортировкой тела в санчасть.

Я еще засомневался, подходить, не подходить к нему, но бывшее членство в ОСВОДе и пионерской организации, научившие помощи попавшим в беду, взяло верх над нетрезвой мыслью. Быстро подошел, взял монаха (оказавшегося глубоким стариком) за запястье и нащупал тонкую нить ускользающего пульса. Ни хрена себе, дедок-то, должно быть помирает…

Пришлось подхватывать старика на руки и по какой-то, раньше невидимой, запрятанной в стене лестнице, тащить это почти невесомое тело на крышу. Там, на свежем воздухе, мне было некогда любоваться окружающими горами и великолепным пейзажем…

Глаза у старика были закрыты, а тело начинало деревенеть. Пришлось срочно вспоминать курс оказания первой помощи и проводить активные мероприятия по оживлению… Искусственное дыхание чередовалось с массажем сердца и так по переменно… При этом помогал себе волшебными словами: «Давай старик, открывай глаза, не умирай, давай старикан…». Складывалось впечатление, что он мог понять меня, но главное было то, что он должен был слышать человеческий голос, а не трубы встречающих его архангелов, или кто там есть в их религии…

Замаялся сам и его заездил, но грудину не сломал и славненько. Через некоторое время опять взял старика за запястье и почувствовал, что ровнее и отчетливее пульсирует кровь по жилам…

Когда уставший и довольный от того, что совершил, поднялся с колен и начал глазами искать рубашку-апаш, она же носовой платок, увидел вокруг себе большое количество, молча стоящих оранжевых людей. Как мог, улыбнулся и развел руками, мол, давай, робяты, сейчас ваша очередь, а я сделал все что мог.

Лежащий старик, открыл глаза и что-то пролепетал. Окружающие монахи, дружно закивали головами, указывая глазами на меня. Мол, точно, точно — вот этот вот… Он все и сделал. Кивали доброжелательно, то есть бить по-шаолиньски не будут, ну и на том спасибо.

Старик не без помощи окружающих поднялся на ноги и жестом попросил меня нагнуться, росточка он был примерно мне до груди. Я нагнулся, он, взяв мою голову в руки и не отводя своих пронзительных голубых глаз от моих, довольно больно сжал ее в области висков, перевел руки к шее, потом к сердцу, ниже, еще куда-то… После опять, еще сильнее сжал виски…

Вообще я человек терпеливый, могу много выпить и плотно закусить, но от старческих ручонок, подаривших мне боль, поневоле охнул, из глаз по той же неволе, брызнули слезы…

Когда вытер глаза и с облегчением вздохнул, увидел лишь спину удалявшегося монаха. Осмотрелся. Вокруг никого. Голова побаливала, но пришлось отнести это насчет вчерашнего водочного излишка, после чего меня передернуло, гадость какая, эта мерзкая местная дрянь, еще эти ненасытные бабы…

Это ж надо, — тоскливо думалось мне больной головой, без надежды в глазах. — Забраться за тысячи километров, чтобы совершенно безвозмездно, тупо и безмозгло напиться всякой дряни, а потом совершить поступок, который и благородным-то можно назвать с большой натяжкой… Пионер хренов…

Полный тоскливых мыслей, разболтанной походкой матроса торгового флота, поплелся к выходу.

Когда выходил, стоящие монахи стали низко кланяться и что-то мне в спину бормотать. Что я мог в ответ сказать?

— Да ладно, пацаны, — я и вправду был смущен таким вниманием, поэтому и ляпнул из своего далёкого прошлого. — На моем месте, так поступил бы каждый… И не к месту добавил: «Друзья сознаются в беде»

Гид-переводчик, наблюдавший эту сцену со стороны, был крайне удивлен тому, что происходило у него на глазах.

Вульгарный «с петухами и курами» пиджак, снятый с манекена, напоминает цветные витражи Шагала за дверью общей хижины. В этом истрёпанном ветрами и непогодой помещении, он обслуживал ночное дремлющее сознание своих неофитов.

Выйдя за дверь, прислушался, остановился. После перешел к цветущей клумбе и уже там, над ней, плакал навзрыд от проникающей радости осязания цветов, как над могилой лучшего друга. Форма лишённая человеческого содержания начинала работать со знаком минус — это взбадривало и настраивало на минорные оттенки.

После плача он понял, чтобы в середину туловища пришло нечто новое — исподволь возникло желание здорово напиться. Если очищаться — то уж в полной мере. В пьяном виде он поменял чисто конкретный дым Отечества на призрачный фимиам свободы. Вкушать который начал беспорядочно, запивая, чем придётся. Вот так и проявлялась старческая вздорность и неразборчивость в выборе очистительных процедур.

Губернатора Птурской области Петуха Петра Петровича, грохнули прямо у подъезда. Застрелили спокойно, не торопясь и по деловому. За что, кто, кому выгодно — с этим разбираются следователи. Задержали троих доходяг и они, после ласковых уговоров в отделениях «стражей порядка конституционного строя» уже начали давать правдивые показания, полностью изобличающие их вину. Одного задержанного, правда на третий день нашли в канализационном коллекторе с многочисленными гематомами на лице, внутренними переломами травмами не совместимыми с жизнью.

Пётр Петрович, разомлевший и весьма довольный всем случившимся полчаса назад, потеряв бдительность и осторожность, выходил от своего партийного товарища по «Единой неделими» (коли кликать по фене, то от барухи) местного «переходящего вымпела» по имени Жанка-буфетчица.

Ранее Жаннетт, не за страх, а за совесть (ну, и за те недоеденные мелочи, остающиеся на господском столе) в одиночку (подсобную челядь не считаем) работала в спецбуфете областной администрации… Знаете, такое небольшое помещеньице на задворках власти, куда допускались только особо приближенные и то, с разрешения губернского головы. Многие из них после доброй рюмки коньяка выходили оттуда с расстегнутыми ширинками, красными лицами и блестящими глазами. Не подумайте только, что это коньяк так действовал… Нет, так действовали умелые руки буфетчицы Жанны, простой номенклатурной безотказной бабы. Все прелести коммунистического рая для избранных, возвращались на свои места, туда, откуда их, еще совсем недавно выкинули борцы с привилегиями — озверевшие от вседозволенности демократы. Правда, когда их назначали на «кормление» по волостям, да по губерниям, все привилегии аккуратно возрастали на порядок. И в самом деле, когда ещё удастся порулить такими махинами. Назначат из первопрестольной честные выборы, заменят очередного председателя Центризбиркома и тю-тю… Петр Петрович был известный демократ, соратник первого президента, он даже запасной бронежилет за ним носил, вот, как ему доверяли. Поэтому когда встал вопрос, КОГО кинуть на тучные Птурские нивы, леса и перелески, про промышленность я и не говорю, двух мнений не было. Кинем, подкинем Петьку, пусть забавляется.