Я сужаю глаза.

— Очень смешно, — бормочу я сквозь зубы.

— А я и не пытаюсь тебя рассмешить, — тихо смеется он. — Я вполне серьезно.

Кое-кто в толпе уже на нас поглядывает, но в целом весь зал занят разговорами и выпивкой. Мне остается только стоять на сцене, как столб, и одно это страшно нервирует меня. Ну вот наконец Эндрю берет гитару. А я судорожно пытаюсь собраться с мыслями.

— Готова? — спрашивает Эндрю, становясь рядом.

— Нет… Но давай начинать, раньше начнем, раньше кончим.

Секунду смотрим друг другу в глаза.

— Раз. Два. Три, — тихо произносит он.

И мы начинаем вдвоем.

— Оооо… Ооо… Ооо… Ооо! — Секундная пауза, и снова: — Оооо… Ооо… Ооо… Ооо!

Потом вступает гитара.

Десятки голов поворачиваются одновременно, разговоры смолкают, словно кто-то закрыл текущий кран.

Эндрю играет начальный рифф, сейчас начнет петь первый куплет, а я стою как дура, ни жива ни мертва от страха, боюсь пошевелиться, только глаза бегают. Но как ни странно, постепенно легчает, тело мое непроизвольно начинает двигаться в такт музыке.

И в зале тоже народ раскачивается вместе с нами.

Эндрю начинает первый куплет.

Потом коротко опять вместе:

— Оооо…

Дальше припев, его мы поем вдвоем, и я знаю, что здесь я должна взять довольно высокую ноту…

И у меня получается!

Эндрю широко улыбается и переходит сразу ко второму куплету, бряцая по струнам гитары так, будто играет эту мелодию с детства.

Похоже, публике нравится. Люди с улыбками переглядываются, словно говоря друг другу: «Вот это да! Ай класс!» Чувствую, лицо мое разрумянилось, и теперь свою партию вместе с Эндрю я пою намного увереннее. И двигаюсь под музыку более естественно, и мне кажется, что все страхи улетучились, но тут вспоминаю: «А соло? О господи, сейчас надо петь соло…»

Эндрю ловит мой взгляд, предупреждая, чтобы я сосредоточилась, и легонько перебирает струны.

И вдруг резко прекращает, ладонью бьет по деревянной деке, я пою первую строку под негромкое звучание струн, в конце строки он снова прерывает игру с ударом по деке, я пою вторую строку, и так далее, до самой последней ноты. Я умолкаю, он снова играет в полную силу, шепчет мне на ухо: «Круто!» — и начинает петь сам. Улыбка до ушей. У меня тоже. Мы склоняем головы с двух сторон к микрофону и тут уже голосим от души, все убыстряя темп.

— Уооо… Оооо… Оооо!

Гитарные аккорды замедляются, мы поем последний припев, уже не так громко, помягче, звучит последнее слово, музыка смолкает, и он целует меня в губы. Все. Спели.

Публика взрывается криками и хлопками в ладоши. Чей-то мужской голос в глубине зала даже кричит: «Encore!» [17]

Эндрю снова обнимает меня и целует, опять в губы перед всем честным народом.

— Черт меня побери, детка, ты пела, как… В общем, здорово!

Лицо его сияет, глаза сверкают от радости.

— Неужели у меня получилось?! Не может быть! — кричу я. Все равно никто не слышит, такой стоит вокруг шум.

Я вся дрожу, от макушки до пяток.

— Может, еще разок?

— Ой, нет, я не готова! Но как я рада, что у меня получилось!

— А я так горжусь тобой!

К нам подходят несколько человек, все уже среднего возраста, у всех в руке пиво.

— Вы обязательно должны со мной станцевать! — заявляет один из них, бородатый.

Он разводит руки в стороны и, немного смущаясь, делает несколько движений бедрами.

Я вспыхиваю и растерянно гляжу на Эндрю. Его лицо серьезно, но зеленые глаза смеются.

— Но ведь музыка не играет, — лепечу я.

— И вправду не играет… Черт возьми!

Он машет рукой кому-то в другом конце помещения, и через несколько секунд джук-бокс, стоящий рядом с игровым и торговым автоматами, вдруг оживает.

У меня еще не прошел мандраж после недавнего дебюта на сцене, да вдобавок чувствую, что отказать этому человеку — значит кровно обидеть его, и, выходит, танцевать с ним надо обязательно.

Снова гляжу на Эндрю, а он знай себе подмигивает весело.

Бородач берет меня за руку, поднимает ее над моей головой, и я инстинктивно верчусь на месте. Танцую с ним два танца подряд, пока меня наконец не спасает Эндрю: вклинивается между нами, крепко прижимает меня к себе и начинает игриво подергивать бедрами. Обе руки его у меня на талии. Мы танцуем, потом разговариваем с разными людьми, болтаем о том о сем и даже играем в дротики вместе с Карлой. Уходим из бара уже за полночь.

На обратном пути Эндрю отрывает взгляд от дороги и смотрит на меня:

— Ну, как ты?

— Ты оказался прав, — отвечаю я. — Я совсем иначе себя чувствую, не знаю, в хорошем смысле, конечно… Никогда не думала, что у меня такое получится.

— Я рад, — тепло улыбается он.

Отцепляю ремень безопасности и подвигаюсь поближе к нему. Он кладет руку мне на плечо.

— Ну а как насчет завтра?

— Что завтра?

— Что-что… Хочешь спеть еще завтра вечером?

— Нет-нет, мне кажется, я не смогу…

— Ладно, все нормально. — Он гладит мне руку. — Хватит пока и одного раза. Я сам не ожидал такого, так что не волнуйся, настаивать не буду.

— Нет, — поворачиваюсь я к нему всем телом. — А знаешь что? Пожалуй, я спою. Да, я хочу спеть еще разок.

По лицу вижу, что он удивлен.

— Ты серьезно?

— Да, серьезно.

Демонстрирую перед ним все свои тридцать два зуба.

В ответ он делает то же самое.

— Отлично, — говорит он, легонько ударив по баранке, — завтра вечером выступаем.

В гостинице, придя в номер, сразу лезем в душ и занимаемся там любовью. И только потом идем спать.

В Новом Орлеане остаемся еще на две недели, выступаем в «Олд пойнт», потом в других барах и клубах города. Еще месяц назад скажи мне кто-нибудь, что я буду выступать как певичка в ночных клубах, я бы рассмеялась ему в лицо — что за чушь собачья! А теперь пожалуйста, распеваю вовсю. И «Заброшенную усадьбу», и другие песенки, которые мы с Эндрю успели разучить. На переднем плане, конечно, Эндрю, он в центре внимания, я лишь оттеняю его талант. Но всем очень нравится наш дуэт. После выступлений к нам подходили, жали руки, просили спеть любимую песню, уже на заказ, но Эндрю неизменно, хотя и очень вежливо отказывал. Перед каждым выступлением я все еще волнуюсь и ужасно боюсь, что придется петь по заказу. К моему огромному изумлению, у меня даже автограф просили или фотографию, и не раз, причем все незнакомые люди. Наверное, спьяну. Иначе и быть не могло, да и все, что происходило со мной в последнее время, было очень странно, даже несколько дико.

К концу этих двух недель у Эндрю появилась еще одна любимая группа. «Сивил Уорз» он теперь любит не меньше, чем я сама. А прошлым вечером, нашим последним вечером в Новом Орлеане, мы лежали в постели и распевали… Нет, конечно, лишь подпевали песне «Poison & Wine» [18], звучащей из мобильника рядом с кроватью… и… мне кажется, что, повторяя слова песни, мы говорили друг другу все, что хотели бы сказать сами, все, что было у нас на душе…

И мне кажется, у нас это получилось…

Я уснула в его объятиях со слезами на глазах.

Я умерла и вознеслась на небеса. Да… мне кажется, я наконец умерла.

ЭНДРЮ

Глава 33

— Это необходимо сделать, просто на всякий случай, — говорит Марстерс, сидя в своем ничем не примечательном офисном черном кресле на колесиках, в накинутом на плечи ничем не примечательном, стандартном белом халате.

— Не вижу смысла, — отвечаю я, сидя с другой стороны стола. — Что тут еще можно сказать? Что еще можно найти?

— Но ты…

— Знаете что? Пошли вы… — Я встаю, уронив за спиной стул, и он падает прямо на горшок с цветком. — Я не буду вашим подопытным кроликом.

Я выхожу из кабинета, так хлопнув дверью, что стекла чудом не вылетают из окон.

вернуться

17

Здесь — «Еще!» (фр.).

вернуться

18

«Яд и вино» (англ.).