На сей раз было очевидно, что зачинщик, этой стычки — Йоген. Без видимого повода он бросился на парня из другой группы, сбил его на землю и принялся колошматить обеими руками, а все остальное разыгралось по уже известному в таких случаях сценарию.

Пока шумно пыхтящие и отдувающиеся драчуны расходились в разные стороны, Йоген осматривал свое колено, на котором появилась глубокая, сильно кровоточащая ранка.

— Лучше сразу к сестре пойти, — сказал Свен. — Иногда туда грязь попадает, еще гноиться начнет.

Медсестра была миловидной, полноватой женщиной, уже пятнадцать лет проработавшей здесь и очень всеми любимой. Ей это место нравилось, и, когда ее знакомые спрашивали, как ей не надоело возиться с такого сорта публикой, при том, что умелые медсестры везде нарасхват, она искренне не понимала этих вопросов.

— Да какие такие особые сложности с нашими ребятами? — недоумевала она. — Это все кривотолки. За пятнадцать лет у меня с ними практически не было осложнений. Однажды какой-то сорванец попытался украсть из аптечки мензурку со спиртом, но я его поймала с поличным, и потом он был тише воды, ниже травы. А в остальном? Ко мне они приходят со своими болячками. И тогда они вовсе не дикие, грубые, отчаянные сорвиголовы, а вполне кроткие, даже похныкивающие дети. Они морщатся и преувеличенно стискивают зубы, когда приходится снимать с ранки пластырь, и в точности знают, какие из таблеток против бронхита самые вкусные. Они буквально светятся от счастья, если я их укладываю на пару дней в изолятор в тот момент, когда в школе или в группе их ждет что-нибудь неприятное.

Колено Йогена она осмотрела со сдержанным интересом, продезинфицировала рану и ласково улыбнулась Йогену, когда тот поморщился от сильного жжения в колене. Потом она задумалась, что в данном случае лучше — пластырь или повязка, предпочла все-таки сделать повязку, которая затрудняла ходьбу и служила свидетельством того, что ее владелец во время крупной потасовки никоим образом не остался в стороне.

Заполняя медицинскую карту, она внимательно посмотрела на Йогена и сказала:

Такое впечатление, что у тебя богатырское здоровье. Ты один из немногих, кто еще ни разу не был здесь.

— У меня никогда ничего не болит, — не без гордости ответив Йоген.

— Даже немного жаль, — улыбнулась сестра. — Я всегда рада приятным пациентам. — Она провела растопыренными пальцами по его черным локонам, которые уже так сильно отросли, что Йоген каждое утро обильно смачивал их водой и прилизывал, чтобы не привлекать лишний раз внимание Шмеля. Лучше уж оттянуть приказ идти стричься до последнего.

Йоген вернулся от медсестры в тот момент, когда Шмель разыскивал его. Он ни словом не обмолвился о случившемся во дворе, только сказал с каменным лицом:

— Почиститься, причесаться, вымыть руки. И немедленно к господину Катцу.

К господину Катцу? Йогену стало не по себе: его опять вызывали к директору! Такого происшествия, как драка во дворе, было явно недостаточно для вызова в административный корпус. Эти вещи улаживали сами воспитатели, щедро раздавая какие-нибудь не слишком суровые наказания. И лишь тогда, когда кто-то считался совершенно безнадежным, когда малейшие его поползновения следовало решительно пресекать в зародыше, — лишь тогда подключался господин Катц. Неужели его дела настолько плохи? Даже если не кривить душой перед самим собой, Йоген не считал, что его поведение такое уж безнадежное.

Практикант по-прежнему занимался статистикой, он поднял голову, широко улыбнулся и сказал:

— Загребай! Шеф ждет!

Когда Йоген вошел в кабинет, господин Катц встал ему навстречу и сказал:

— Вот он, ваш мальчик, госпожа Йегер. Что ты сделал с коленом?

— Да так, царапина, — небрежно обронил Йоген и только после этого сообразил, что тут сидит его мама.

Она глядела на него с таким выражением, будто не знала толком, уместно, — позволительно ли ей сейчас улыбаться или нет.

— Мамочка! — В первый момент он вспыхнул от радости, но потом быстро переменился в лице и не бросился к маме, как хотел. С места не тронулся.

— Йоген ведет себя вполне прилично, — сказал господин Катц. Йоген просто ушам своим не поверил. — Поначалу всегда бывают неизбежные сложности, нам это известно, но в целом у меня совсем неплохое впечатление от вашего мальчика. Я думаю, мы его выправим, если позволительно так сказать. Еще пара месяцев, ну, полгода, а там, судя по обстоятельствам, можно и подумать, не пора ли нам ставить вопрос о его возвращении домой.

Полгода! Йогену стало не по себе. А Кот представлял все так, будто это ерундовый срок!

— Ну, а теперь я лучше оставлю вас наедине с сыном, госпожа Йегер. Нельзя ли попросить вас перейти в соседнюю комнату для посетителей? Разумеется, Йоген может показать вам наш дом, если захотите. А я похлопочу, чтобы вы имели возможность побеседовать с господином Шаумелем, его воспитателем. Господин Шаумель один из самых опытных наших работников, он расскажет вам о Йогене гораздо больше меня, ведь он все время с ребятами.

Господин Катц встал, открыл дверь в соседнюю комнату, кивком подсказал Йогену, что надо проводить маму, и закрыл за ними дверь.

Они стояли друг против друга, не зная, как себя вести, с чего начать разговор. Наконец мать села, поставила хозяйственную сумку на стол и принялась ее распаковывать.

— Я тут тебе кое-что принесла, Йоген.

Йоген с интересом наблюдал, как на столе росла гора из отборных деликатесов, но боялся хоть намеком выдать свою радость или благодарность.

— Ага, спасибо. Вообще-то у нас тут есть все, что нужно.

Мама подвинула ему второй стул.

— Я рада, что ты всем обеспечен.

«И как у нее только язык повернулся! Чем я тут могу быть обеспечен?»

— Значит, тебе здесь нравится?

— Даже очень. В нашей группе ребята — один другого лучше. Взять хотя бы Свена, моего друга. И Шмель, то есть господин Шаумель, он для нас просто как отец родной. И медсестра меня любит, и я ее тоже.

Мать видела по сыну, что он врал. Выражение его лица противоречило сказанному.

— Значит, по дому ты совсем не скучаешь?

— Скучаю по дому? — Йоген скривил рот. — С какой стати? Тут гораздо лучше. Всегда в большом коллективе, это все равно что у тебя вагон братьев. Ну, а дома-то у меня никого.

По тому, как это говорилось, было совершенно ясно: каждое слово направлено на то, чтобы причинить ей боль, и она правильно все истолковала, но для себя решила доверять не выражению глаз, а словам. Это облегчало ей задачу — сказать сыну то, с чем она сюда приехала.

— А воспитатели довольны тобой?

— Ты же слышала, что сказал Кот. Они мной очень довольны. Здесь ко мне никто не придирается. А в школе я первый ученик.

— Вот видишь, — сказала мама, — выходит, я правильно сделала, что отдала тебя сюда. Ты катился вниз, дальше так продолжаться не могло. Что бы тогда из тебя вышло? А здесь ты как бы начнешь новую жизнь и станешь человеком. Мне бы очень хотелось гордиться тобой, Йоген. Ведь ты у меня один. Знаю, ты это не сразу понял. На это и нельзя рассчитывать. Но придет день, когда ты, наконец, поймешь, что я была права, и еще скажешь мне спасибо. Я в этом уверена.

— Даже большое спасибо, — сказал Йоген, кивая головой. — Лучше и быть не могло.

Мать чувствовала, что теряет уверенность.

— Вообще-то сегодня не родительский день, но у меня все никак не получалось отпроситься, а господин Катц не возражал, чтобы я пришла сегодня. Мне надо с тобой кое-что обсудить, Йоген.

— Правда?

— Видишь ли, Йоген, ты ведь знаком с Альбертом… то есть с господином Мёллером. Он славный и добросовестный человек, и у него надежное дело, в котором я теперь тоже не чужая. А я так долго была одна. И мы подумали… Словом, мы пришли к мысли, что нам надо пожениться.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, он только сказал: