Вести записи, сидя за удобным столом на хорошей лавке, при хорошем освещении — свет необычная лампа даёт яркий и ровный — настоящее удовольствие и отдых души. Если бы не дураки, которых, впрочем, хватает везде. Без различия пола.

— Эй, чужеземец! А правду говорят, что ты колдун и всё на свете знаешь?

Полезные заблуждения у дикарей заслуживают того, чтобы их укрепляли.

— Да, многое известно человеку, освещённому мудростью Всеблагого Отца!

— А ноги выровнять можешь? И чтоб конопушек на носу не стало?

Девка, осмелев, до пояса высовывается из‑за дверного косяка. Жанак делает строгое лицо, шевелит глазами, притворяется, что считает в уме, помогая себе губами.

— Пятнышки только с носа убрать? Остальные оставить?

Дура спохватилась, прижала ладони к щекам:

— Ой, дяденька нет, везде своди, по всему телу!

Мод сыпанул на пергамент сухого песка из коробки, подул, встряхнул пергамент:

— Иди сюда! Подставляй руки!

Высыпав песок в сложенные ковшиком ладошки, стукнул костлявым пальцем в девке в лоб.

— Волшебным песком посыплешь голову, залезешь в мешок и будешь сидеть до заката солнца. Тогда ноги выровняются, а пятна с тела убегут в песок.

— Вот спасибо, дяденька!

Девка отвешивает земной поклон, собирается бежать — не терпится скорее посыпать голову.

— Постой, я самое главное забыл сказать!

— Что, дяденька?

— После того, как залезешь в мешок, ни в коем случае не думай о плывущей через реку корове! О чём хочешь — только не о ней.

Дура наморщила лоб, старательно запоминает, о чём нельзя думать. Сокровище, а не девушка! Так подняла настроение!

— Всё, иди, мне ещё сто сотен звёзд описать надо, не отвлекай!

Каремчак грозно каркает и распахивает крылья — девицу мигом выносит за дверь. Мод гладит жёсткие чёрные крылья пернатого напарника. Старый спутник, верный, с полумысли чувствует, что нужно хозяину.

Не успел затихнуть топот босых пяток, как дверь покоя снова распахивается.

— Не помешаю?

Хозяин недостроенной деревянной крепости, мастер, недоделавший оружейную сталь, вождь, не добившийся полного подчинения. Человек, весть о появлении которого бросила немолодого уже мода через половину обитаемого мира. Бесшумный, как зверь — даже одежда на нём шуршит тише, чем у прочих людей. Проходит, садится на лавку, ждёт, пока его животное удобно ляжет у ног.

— У нас, многоучёный мод Жанак, не принято смеяться над теми, кто обижен богами.

Тяжёлый взгляд — не злой, равнодушный, так смотрят на новую вещь, не вызвавшую ни восторга, ни удивления.

— Не в первый раз замечаю, мод Жанак любит шутить, но в его шутках не хватает доброты. Предлагаю говорить безо лжи, тем более что я всегда знаю, когда человек говорит неправду. Нет, я не лазил тебе в голову, уважаемый мод. Когда человек обманывает, он пахнет иначе, его выдаёт стук сердца и звук дыхания. Пока южные воины соревнуются с моими парнями в переноске годовалого бычка, а молодой мод незаметно изучает устройство подъёмных решёток, никто не помешает двум умным людям насладиться беседой. У вас в стране небось есть пустыни?

— Есть, — если дают время привести мысли в порядок, нужно пользоваться.

— По пустыне ехал на коне воин. Жарко, пить охота. Вдруг видит — деревья, из‑под корней источник бьёт, но у самой воды дремлет трёхголовое чудовище. Воин хватает меч, рубит одну голову, другую…. Чудовище просыпается, отпрыгивает и спрашивает человеческим языком:

— Зачем?

— Я пить хочу! — грозно отвечает воин.

— Дурак, кто ж тебе не даёт?

Подумай, мод Жанак, не похож ли ты на того воина?

Мод не может усидеть. Встаёт, проходит по небольшой комнате из конца в конец. Щелчком пальцев подбрасывает в воздух монету, не глядя, ловит левой рукой и суёт в кошель. Возвращается за стол, вздыхает, успокаивая дыхание и только после этого отвечает, тихо и совсем без акцента.

— Кто же знал, что чудовище может говорить человеческим языком?

Они идут, устало переставляя натруженные ступни по разбухшей от осенних дождей земле. Большая часть — босиком, но и та обувь, которая ещё сохранилась, прослужит недолго. Запавшие щёки, тусклые глаза, скудная поклажа. Большая часть ноши — носилки с ранеными, и не все они закреплены между лошадьми. По местным меркам людей довольно много — больше полусотни мужчин, подростков и женщин. Если не знать, что несколько месяцев назад их было в десять раз больше. Люди угрюмы, они лишились почти всего, но руки продолжают сжимать оружие, а единственный всадник, что едет в голове колонны, несёт древко, на котором мокрой тряпкой повис трёхголовый дракон.

Расступается пуща, открывает уставшим людям вид на обустроенную речную пойму, россыпь домов непривычного вида и деревянную крепость. Между строениями движутся занятые делами жители, но и идущих встречают. На берегу впадающего в реку небольшого ручья стоит мужчина, у ног которого сидит громадная серая рысь. К ним подходят двое из пришедших — пожилой мужчина в бронзовой чешуе и молодой, в усеянном заклёпками кожаном жилете.

— Здравствуй, Роман. Я — Гатал. Найдется ли у тебя немного пищи и кров для людей, которые не сумели защитить свою землю?

— Здравствуй, вождь. Накормить голодного и укрыть не имеющего дома — правильный поступок. Рад видеть тебя, Акчей. Не забыл, где жили мы с Этайн? — парень отрицательно мотнул головой — Раненых туда.

Роман снова повернулся к Гаталу:

— Размещайтесь. Акчей знает, где едят, пока уложите раненых, там накроют столы. Сначала уха и немного хлеба — вы ведь давно нормально не ели?

— Да.

— Ничего, подкормим, пищи у нас хватает.

— Десять лет тому назад я привёл к устью Нирмуна почти тысячу человек, из которых двести были воинами, равных которым не было в округе на многие седмицы пути.

Гатал говорит на смыслянском со странным акцентом, усиливает шипящие согласные, напомнив Роману знакомого польского шьпекулянта. Понятно, что учился языку не у вильцев. Акчей тоже слегка присвистывает в разговоре, но не так заметно. Костёр, разложенный в специальном очаге, слишком силён для моросящего мелкого дождя, а собеседники укрыты от холодных капель навесом. Вождь сбродников говорит, не поворачиваясь к Роману, смотрит в пламя, ищет поддержки в потоке раскалённого воздуха.

— Я потерял землю, сражаясь за которую пали почти все мои люди. Из тех, кто пришёл со мной, уцелело два десятка, из них только половина — мужчины. Потерял любимую женщину, достаток и положение. Остались меч, честь и горстка измученных людей.

Ты вышел на наш берег год назад, один — зверя твоего не считаю. Сегодня ты приютил в своём селении то, что осталось от моего народа. Когда Акчей вернулся и принёс вести о наших детях, я не поверил, что они остались свободными, но парень настоящий воин, врать не умеет. Он пришёл в доспехах, за которые любой вождь отдаст любимую жену, с драгоценным оружием и новыми боевыми ухватками. Я задумался. Мы всегда жили по закону силы, который велит забрать у слабого то, что он не способен защитить. Забирали всё, до чего могли дотянуться наши руки, слабые сопротивлялись, глупцы, — теряли жизнь и свободу. Но и наша сила убывала — незаметно, совсем чуть — чуть, пока не приплыла из‑за моря рать, которая отняла всё у нас самих.

В костре прогорело и обрушилось толстое полено, навстречу падающей с тёмного неба воде взметнулся сноп искр. Роман подбросил в огонь ещё дров — слушать Гатала оказалось интересно — пришлый разбойник неожиданно оказался умным собеседником.

— Ты можешь одолеть в бою десяток опытных воинов. Но не отбираешь, а отдаёшь. Можно подумать — это глупость дикаря, который не знает ценности вещей и законов мира. Но отданное вернулось к тебе многократно. И я стал догадываться, что глупый дикарь это я, а ты удачлив и знаешь верный путь.

Гатал выставил ладонь под дождь, посмотрел, как капли стекают по мозолистой коже.

— Я должен заботиться об остатках моего народа. Но не справляюсь. Возьми нас к себе. Акчей рассказывал, как здесь живут. Работать как простолюдин и готовиться сражаться, будто дружинник — тяжело, но он говорит — потом становится легче. Большая часть моих людей — простолюдины, которым пришлось сражаться. Остальные — воины, которым пришлось немало поработать, мы справимся и поверь, сумеем отплатить добром, хоть не имеем сейчас ничего, кроме нас самих.