Новый часовой вошел в будку и сел там. Его винтовка с примкнутым штыком была прислонена к стене. Роберт Джордан достал из нагрудного кармана бинокль и стал подкручивать окуляры, пока не сделались четкими металлические конструкции, выкрашенные в серый цвет, и дальний конец моста. Потом он навел бинокль на будку часового.

Часовой сидел, прислонясь к стене. Шлем его висел рядом на крючке, и его лицо было ясно видно. Роберт Джордан узнал в нем того самого солдата, который нес здесь караул два дня тому назад в дневную смену. На нем была та же похожая на чулок вязаная шапочка. И он так и не побрился. Щеки у него были впалые, а скулы выдавались. Кустистые брови сходились на переносице. Вид у него был сонный, и Роберт Джордан вдруг увидел, как он зевнул. Потом он достал кисет и пачку курительной бумаги и свернул себе сигарету. Он долго возился с зажигалкой, но в конце концов сунул ее в карман, подошел к жаровне, наклонился над ней, вытащил тлеющий уголек, подбросил его несколько раз на ладони, дуя на него, прикурил и кинул обратно, в жаровню.

Когда он опять уселся, прислонясь к стенке будки и мирно попыхивая сигаретой, Роберт Джордан долго рассматривал его лицо в восьмикратный цейсовский бинокль. Потом опустил бинокль, сложил его и спрятал в карман.

Больше не буду на него смотреть, сказал он себе.

Он лежал спокойно, и глядел на дорогу, и старался не думать ни о чем. На сосне, росшей ниже по склону, зацокала белка, и Роберт Джордан увидел, как она побежала по стволу вниз, а потом остановилась, повернула голову и посмотрела туда, где лежал следивший за ней человек. Он увидел глаза белки, маленькие и блестящие, и вздрагивающий от волнения хвост. Потом белка соскочила на землю и в несколько длинных прыжков — передние лапки поджаты, хвост распушен — очутилась у другого дерева. Прыгнув на ствол, она еще раз оглянулась в ветвях. Потом Роберт Джордан опять услышал ее цоканье и увидел, что она распласталась на одной из верхних ветвей, а хвост так и ходит ходуном.

Роберт Джордан снова перевел глаза вниз, на будку часового, видневшуюся сквозь сосны. Ему захотелось, чтобы белка была тут, у него в кармане. Ему захотелось, чтобы у него было хоть что-нибудь, что можно потрогать. Он потерся локтями о сосновые иглы, но это было совсем не то. Никто не знает, каким одиноким чувствуешь себя, когда выходишь на такое дело. Почему никто? Вот я знаю. Надеюсь, хоть зайчонок выберется отсюда благополучно. А ну-ка, перестань. Да, да, конечно. Но ведь можно же надеяться, вот я и надеюсь. Что я взорву мост как следует и что она выберется благополучно. Правильно. Ну конечно. Именно это. Больше мне сейчас ничего не нужно.

Он лежал и смотрел уже не на дорогу и не на будку часового, а поверх всего, на дальние горы. Совсем не надо думать, сказал он себе. Он лежал не двигаясь и смотрел, как наступает утро. Оно наступало очень быстро — ведь был конец мая, и это было настоящее прекрасное летнее утро. Мотоциклист в кожаной куртке и кожаном шлеме, с автоматом в чехле у левого бедра проехал через мост и направился вверх по дороге: Потом через мост прошла санитарная машина и, проехав как раз под тем местом, где лежал Роберт Джордан, тоже стала подниматься вверх по дороге. Но больше ничего. Он вдыхал запах сосен и слышал шум реки, мост теперь вырисовывался совсем четко и очень красиво в ясном утреннем свете. Он лежал за сосной, положив свой автомат у левого локтя, и больше не смотрел на будку часового, и только много времени спустя, когда уже казалось, что ничего не будет, что ничего не может случиться в такое чудесное майское утро, он вдруг услышал частые, глухие взрывы бомб.

Как только он их услышал, как только первые бомбы бухнули вдалеке, раньше даже, чем громовое эхо успело разнестись по горам, он глубоко вздохнул и поднял свой автомат с земли. Рука у него онемела от тяжести, а пальцы двигались нехотя и с трудом.

Часовой в будке встал, услышав буханье бомб. Роберт Джордан увидел, как он поднял свою винтовку и вышел из будки, прислушиваясь. Он теперь стоял посреди дороги, на самом солнце. Вязаная шапочка сбилась набок, и солнце осветило его небритое лицо, когда он поднял голову, повернувшись в ту сторону, где шла бомбежка.

Туман совсем рассеялся, и Роберт Джордан отлично мог разглядеть человека, стоявшего посреди дороги, подняв голову вверх. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь верхушки сосен, бликами ложились на его лицо.

Роберту Джордану стало трудно дышать, как будто его грудную клетку стянули витком проволоки, и, крепче упершись локтями в землю, чувствуя под пальцами граненую поверхность рукоятки, он навел мушку, приходившуюся точно посредине прорези прицела, на грудь часового и мягко нажал спусковой крючок.

Выстрел резким, коротким толчком отдался у него в плече, а человек на дороге с гримасой удивления и боли рухнул на колени, потом скорчился и ткнулся головой в землю. Его винтовка упала рядом, один палец застрял в спусковой скобе, кисть вывернулась в суставе. Винтовка лежала на дороге штыком вперед. Роберт Джордан отвел глаза от человека, который, скорчившись, лежал у входа на мост, и от будки часового на другом конце. Второго часового ему не было видно, и он перевел глаза по склону направо, туда, где, как он знал, прятался Агустин. Потом он услышал, как выстрелил Ансельмо, эхо выстрела загрохотало по теснине. Потом он услышал, как Ансельмо выстрелил еще раз.

Сейчас же после второго выстрела затрещали гранаты за поворотом дороги недалеко от моста. Потом послышались разрывы гранат где-то слева. Потом дальше на дороге началась ружейная перестрелка, а внизу заговорил автомат Пабло — так-так-так-так-так, — пронизывая взрывы гранат. Он увидел Ансельмо, скользившего сверху по круче к дальнему концу моста, и он забросил свой автомат за спину, подхватил оба тяжелых рюкзака, стоявшие за стволами сосен, по одному в каждой руке, и, чувствуя, что от их тяжести руки у него вот-вот оторвутся, пошатываясь, побежал по крутому склону вниз, к дороге.

На бегу он услышал голос Агустина, кричавшего ему: «Buena caza, Ingles. Buena caza!» — и подумал: «Удачной охоты, да, как же, удачной охоты», — и в ту же минуту он услышал у дальнего конца моста третий выстрел Ансельмо, от которого звон пошел по стальным переплетам ферм. Он обогнул тело часового, лежавшего посреди дороги, и побежал на мост, с рюкзаками, раскачивавшимися на бегу.

Старик уже бежал ему навстречу, держа в одной руке карабин.

— Sin novedad! — кричал он. — Ничего не случилось. Tuve que rematarlo. Мне пришлось прикончить его.

Бросившись на колени посреди моста, раскрывая рюкзаки, вытаскивая материалы, Роберт Джордан увидел, как по щекам Ансельмо в седой щетине бороды текут слезы.

— Ja mate uno tambien, — сказал он Ансельмо. — Я тоже одного убил, — и мотнул головой в тот конец моста, где, скрючившись, подогнув под себя голову, лежал первый часовой.

— Да, друг, да, — сказал Ансельмо. — Нужно убивать, вот мы и убиваем.

Роберт Джордан уже лез по фермам моста. Сталь была холодная и мокрая от росы, и он лез осторожно, находя точки опоры между раскосами, чувствуя теплые лучи солнца на спине, слыша шум бурного потока внизу, слыша выстрелы, слишком много выстрелов со стороны верхнего поста. Он теперь обливался потом, а под мостом было прохладно. На одну руку у него был надет виток проволоки, у кисти другой висели на ремешке плоскогубцы.

— Давай мне динамит, viejo, только не сразу, а по одной пачке, — крикнул он Ансельмо. Старик далеко перегнулся через перила, протягивая ему продолговатые компактные бруски, и Роберт Джордан принимал их, вкладывал в намеченные места, засовывал поглубже, укреплял. — Клинья, viejo! Клинья давай! — Вдыхая свежий древесный запас недавно выструганных клиньев, туго забивал их, чтобы заряд динамита держался плотнее в переплете ферм.

И вот, делая свое дело, закладывая динамит, укрепляя, забивая клинья, туго прикручивая проволокой, думая только о взрыве, работая быстро и искусно, как опытный хирург, он вдруг услышал треск перестрелки со стороны нижнего поста. Потом ударила граната. Потом еще одна, покрывая грохот несущейся воды. Потом в той стороне все стихло.