К полудню дикая жажда овладела командой корабля, и все виноведы собрались в большой каминной зале. На них осуждающе смотрели предки нашего графа. Многих дегустаторов я просто знал. Кто-то был близко знаком. Некоторые отдельные элементы, (Хьюго Пью), являлись моими персональными врагами! В ожидании своего бокала все нетерпеливо стучали копытами.

Я, учитывая достаточно жаркий день, устроился под столом, и приготовился к падению закусок на пол. По опыту я знал, третий бокал, выпитый на голодный желудок залпом, сделает пальцы неловкими. На столе стояли тарелки с паштетами, тонкая нарезка копчёных и вяленых колбас, разнообразные окорока и ветчина. Пирожки и сыр. Надо просто уметь терпеливо ждать, и очень скоро все эти деликатесы окажутся рядом. Я ждать умел. Пришедшая к мужчинам Полли в новом платье краснела и бледнела от комплиментов и, наконец, не выдержав натиска публики, подмигнула мне и отметила мой умный взгляд. Я делиться не собираюсь!

Наконец, разговоры превратились в дискуссию, потом в диспут и, наконец, в споры и просто шум. Деликатесы оказались в том желудке, который в них понимает, и я решил, что пора мне совершить променад. У каждого свои развлечения.

Усадьбу со всех сторон окружал регулярный английский парк, плавно переходящий в созданный человеческой фантазией диковатый лес, и, наконец, в лес настоящий.

Я пробежался до этого леса, а дальше спешить было незачем. Мне — хищнику и царю природы, угрозе всякой пищащей мелочёвки, не пристало торопиться в своих владениях.

Мой великолепный нос не паршивенький человеческий орган. Лес меняется ежедневно. Но люди не видят этого и не осязают. Вот тут шёл ночью кабан, тут кролики устраивали моцион, здесь недавно шли люди. Я сделал большой круг по лесу и вернулся к поместью — полежать на холме совсем недалеко от дома графа. Стемнело. Я дремал. Земля отдавала тепло, и обед переварился. Необходимо было продолжить вечеринку. Я собрался домой.

Но тут меня привлёк шум.

Всегда думал, что вечерами в нашем лесу не бывает многолюдно. Поэтому я и удивился, заметив мелькнувший фонарь. В его тусклом свете разглядел двух людей: один из них был одет в твидовый клетчатый пиджак и чёрные брюки, второй — в стандартный костюм слуги. Они по очереди натыкались на деревья и хватались за колючие кусты. В одном из них я узнал камердинера. Учитывая официальное знакомство, не особо размышляя, решил приобщиться к ночному моциону и присоединился к группе гуляющих. Подойдя, деликатно гавкнул. Что тут началось! Так меня ещё не встречали! Камердинер, забыв про исколотые руки и набитую на лбу шишку, начал истово креститься. Второй, в костюме слуги, застыл соляным столбом, как в своё время жена Лота…

Они испугались. Но чего бы им было так бояться? Пришлось рыкнуть и сопроводить пугливых персон домой.

Полина была счастлива снова увидеть меня. Она сказала мне несколько исполненных ласковой укоризны слов, и тут же подала обед, в виде половины тушеного в сметане кролика с картошкой — ну очень вкусно…

Оставалось только спать до утра. Но что-то неясное и тревожно-мнительное не давало мне заснуть. Вздохнув пару раз для собственного успокоения, я вернулся в лес, и вскоре мной среди кустов был обнаружен ящичек. Взяв его в пасть, я решил благоразумно оттащить его хозяину поместья. Пусть разбирается!

Вскоре сидящему в расслабленной позе на диване графу ткнули в руки небольшой шкатулкой, и карий собачий глаз хитро посмотрел на него: «Ну, открывай скорее — что там, мне тоже интересно!».

Станислав, которого глубоко встревожили описанные нами ранее события, развернулся прямо у входа в гостиную и пошёл к себе в кабинет. Там он, не торопясь, осмотрел коробку, попробовал открыть крышку рукой. Потом взял ножик для резки бумаги, скрепку и, промучавшись таким образом минут пятнадцать, открыл, наконец, эту шкатулку. В ней оказались бумаги. Закладная на городское имение графини Маргарет Эль Грейсток, её расписка на крупную сумму карточного долга, вексель на предъявителя в тысячу фунтов и письмо. Развернув последнее, Станислав прочёл:

Мон синьор! Я разочарована службой у Вашего Святейшества и, говоря такие слова, с уверенностью обречённой, понимаю, что практически подписала себе смертный приговор. Поэтому, несмотря на страстное желание покончить с двойным своим существованием раз и навсегда, я, написав Вам сие послание, прошу верного камердинера нашего дома, задержать его отправку. Поэтому, вынося себе приговор этим письмом, сообщаю вам следующее:…В честь героев, перешедших Марокову пустыню и вернувшихся с победой, был дан очередной бал. Вы знаете сами, с каки размахом Её Величество проводит эти ежегодные вечера.

Мадам Анна Грейсток была самой лучистой розой в цветнике окружавших её. Одетая очень просто — в персиковое шёлковое платье, она была чиста, как весенний дождь.

Я беседовала с герцогом Рене Амплом в пяти шагах от нее.

Мой муж и ваш родной дядя, цепко подхватив под руку одного из самых развязных завсегдатаев оперы, высказывал ему свои планы на будущее и рисовал картину идеального общества.

Часы пробили десять раз, и раздалось имя епископа Гарвика. Он сразу нашёл взглядом графиню Анну, которая отмечала двухмесячное отсутствие мужа томной скукой в глазах, и направился к ней. Через некоторое время они исчезли, чтобы через час появиться вновь в разных местах огромной залы.

Восемь месяцев спустя и одиннадцать после Вашего отъезда, графиня Анна родила мёртвого ребёнка. Её долго мучила лихорадка, и мадам находилась на попечении сестёр отдалённого монастыря ордена светлых сил.

Объявившийся с остатками проигравшей битву эскадры Вы, были оповещены об её смерти. Но вскоре после Вашего повторного отъезда, графиня была привезена в имение верным слугой семьи. Очень быстро, и при странных обстоятельствах, мой старый муж умер.

Его гибель больше всего походила на смерть от яда цикуты, которым так любят лечить прославленные монахини из светлого ордена…

Затем, настала очередь моей собаки… Но, зная про нашу с вами родственную связь, графиня до поры не трогала меня саму.

И тут нотариус прочитал завещание.

В этот момент мой взгляд упал на руку Вашей жены без ажурной перчатки. На её безымянном пальце рубиновой каплей горела активированная саламандра! Но я, а не она, к своему удивлению, получила доступ в сокровищницу рода. Там, среди сотен странных артефактов, мною была обнаружена карта. Я посмела сделать её копию… Таинственная Голконда существует! Ночью в имение пытались проникнуть — карта не давала покоя многим! Но Анна хотела не только её, она хотела быть единоличной хозяйкой этого дома. И, обнаружив у себя в чашке вместо чая цикуту, я озаботилась своей безопасностью.

Стоит ли рассказывать Вам, как я была счастлива несколько дней, пока ваш слуга не привёз мне обличительный камень. И вот, я вынуждена подчиниться и следовать на поиски проклятой Голконды, вместе с картой, из зачарованной проклятьем близкого родства сокровищницы. Только члены семьи Грейсток могут держать в руках сии артефакты.

В связи с этими прискорбными обстоятельствами, я, несчастная, бездетная графиня, выданная замуж за старика и расплачивающаяся за это всю жизнь, в день своего тридцати двухлетия, плыву с покорившимся камню герцогом на восток за сокровищами для Великого Римского Триумвирата. Как жаль…».

Мой девиз, с которым я бегу по жизни: "Человеку свойственно ошибаться, оборотню свойственно прощать!". Так считаю я и дюжина философов средних веков, записавших вторую часть моего выражения на свой счёт!

Всё началось в обеденный час, когда в дом, наконец-то, решила заглянуть Мать Всего Сущего — наша Мери. Обследовав приготовленную отапливаемую стеклянную теплицу, сад и, в целом, весь графский дом, её лицо выглянуло в столовой из дубовой панели, и толстые губы протянули: «Здееесь жучкиии, Стааасик!».

Капитан вздрогнул всем телом и с непривычной мне интонацией ответил: