– Модус?!

– Не узнал названного брата?

Довольный произведенным эффектом, тот расхохотался.

– Но как ты…

– А вот так! Пошли отсюда скорее! – Он заторопился, сунул Квентину повод осла. – Держи, это тебе! – И уверенной походкой направился в сторону городских ворот.

Модуса было действительно не узнать. Исчезла даже его вечно лохматая шевелюра – он подстригся и спрятал остатки волос под расшитую бисером шапочку, какие носят купцы из Армении.

– Подожди! Куда ты? – Квентин попытался сдвинуть с места вдруг заупрямившегося осла. – Надо же хотя бы обговорить всё!

Он намотал повод на кулак, поднатужился – осел протащился несколько шагов, упираясь копытами и оставляя колеи в рыхлой земле, но почувствовав силу, все же пошел. Даже побежал.

– Чем скорее покинем город, тем лучше, – сказал Модус. – У меня все отлично, все рассказы потом. Если что, со стражниками буду говорить я сам, ты, главное, молчи. – Он посмотрел на друга. – И убери эту наглую улыбочку, а то нас точно остановят.

Не остановили. Мытник скользнул равнодушным взглядом по вьюку на спине осла, стража даже не посмотрела в их сторону. Друзей накрыла прохладная тень Дамасских ворот, короткий миг – и вот они уже ступают по твердой как камень дороге, ведущей на северо-запад, в Яффо.

Виноградники, огороды. Обочина была уставлена подводами и башнями из пустых корзин, взад и вперед сновали водоносы с раздутыми мокрыми мехами, на уставленных снедью циновках отдыхали целые семейства.

Они шли молча, пока не миновали пригородные сады и не поднялись на пологий холм, уже одни на дороге. Оглянулись – то ли на свои длинные тени, то ли на свое прошлое. Свет заходящего солнца падал на стену Ирода, подсвечивая многочисленные выбоины и трещины, делая ее похожей на шкуру мертвого дракона, открытая пасть которого – проем Дамасских ворот – была черна и не смогла их удержать острыми зубьями, торчащими под полукруглым сводом. Чуть позже, на закате, массивные деревянные ворота упадут, их острия накрепко вцепятся в землю, прекращая на ночь вход в Ершалаим и выход из него. Но молодых людей это уже не интересовало – они не собирались туда возвращаться.

– Так, теперь рассказывай! – нарушил молчание Квентин. – Ты получил вольную? Зачем так разнарядился? Какие у нас планы? Еще остались деньги?

Модус с удовольствием осмотрел свою одежду.

– Я теперь странствующий лекарь, а если лекарь хорошо одет, значит, и дела у него идут как надо, понял? Денег у нас достаточно – я истратил меньше половины! – Он погладил коня по морде, вставил ногу в стремя и ловко вскочил в седло. – А ближайший план – добраться до Яффы и сесть на корабль! Нам сейчас главное – скорее смыться из Иудеи. Потому что с этой минуты ты – беглый раб. А я – вор, который этого раба присвоил. Если нас схватят – обоих отправят на соляные рудники с вырванными ноздрями.

– Погоди, как это – присвоил? – переспросил Квентин. – Выходит, теперь я твой раб?

– Смотри! – Модус достал из-за пазухи небольшой свиток папируса, развернул его. – Видишь? Это вольная на мое имя, подписанная городским префектом Марцием Пролом и заверенная его печатью. В случае чего я ткну ее под нос любому римскому легионеру, и он отстанет. У тебя такой бумаги нет. Так что пока мы в Иудее – да, ты – мой раб, это единственное, что можно придумать.

– Пожалуй, – без особого энтузиазма сказал Квентин, и хмыкнул. – Надеюсь, не будешь допекать меня, как Ассма?

Модус вдруг расхохотался.

– Ты не поверишь, Ассму саму допекли! Да так, что она еще неделю будет валяться на кровати задницей кверху! Префект прописал ей тридцать плетей! Кстати, все это время она не сможет заявить о твоем побеге.

– А Захария?

– Он не станет этого делать. Префект и так пожурил его за жену. Думаю, это отбило у него желание обращаться к римским властям.

– Здорово! А за что высекли Ассму?

– Садись на своего осла, дружище, поехали. По дороге все расскажу.

Квентин оседлал ослика, для этого ему пришлось просто повыше поднять и перекинуть ногу.

– Как детская деревянная лошадка, честное слово, – проворчал он. – Мне проще, наверное, под собой его носить, чем ездить на нем. Зачем ты купил его?

– Просто эти животные не рассчитаны на таких могучих воинов, как ты, дружище! – Модус расхохотался. – Но ничего, терпи, привыкай! Я бы купил тебе коня, но рабы не ездят верхом на арабских скакунах, тут уж ничего не поделаешь! Зато вот вернемся домой, в Британию…

Он пришпорил коня, тот припал на задние ноги и встал на дыбы.

– Я там всем расскажу, как Квентин Арбог Корнуоллский, сын Готрига Корнуоллского, верхом на осле бежал из Иудеи!

Квентин мрачно покрутил головой.

– Я думаю, нам не стоит рассказывать дома о том, что пришлось пережить здесь!

Модус снова вспомнил кривоногого Кастула.

– Да, пожалуй, ты прав!

Он снова воткнул пятки в бока коня, и тот пустился вперед быстрой упругой рысью, направляясь в Яффу, откуда купеческие корабли с вином, специями и стеклянной утварью следуют в северные моря. Именно через этот порт восемь лет назад Модус и Квентин попали в Иудею.

От Ершалаима до Яффы – одного из крупнейших портов Иудеи – тридцать семь римских миль[15]. На коне (или на осле) полтора дня пути. Или немного больше, если избегать больших дорог и объезжать стороной крупные селения, где есть опасность наткнуться на римский патруль. Или полторы ночи.

Полтора дня – беспощадное солнце, раскаленные камни и песок, редкие заросли тамариска, дорога, петляющая меж плоских холмов, и риск нарваться на конных легионеров. Полторы ночи – бездонное звездное небо над остывающей землей, разговоры обо всем на свете, пьянящее ощущение свободы и двойной риск: повстречать разбойников, либо охотящихся на них легионеров. Кругом расстилалась бескрайняя пустыня, крупные звезды светили с темного небосвода, как золотые головки гвоздей, прибившие непроницаемо-черный бархат к хрустальному куполу небес. Заметно похолодало, ветерок шуршал песком, а может, это ползали вылезшие на ночную прохладу змеи.

Но молодые люди, почуявшие запах свободы, не думают о плохом. Они настроены на будущее и утопают в мечтах. Мечты, мечты, мечты…

– Кусок свиного сала! – рычит и стонет Модус. – Вернусь домой, первым делом велю, чтоб сало подали! И такого поджаренного, хрустящего, чтобы само ломалось. И обычного, копченого… И хлеба нашего, темного, ячменного! Скажу: я приехал из чертовой страны, где никто не ест сало и ячменный хлеб!

– А я сразу наведаюсь в оружейную, проверю, на месте ли старый отцовский меч, – говорит Квентин. – Он этот клинок у офицера иберийской центурии добыл, может, даже у самого центуриона, кто знает. Волос на лезвие упадет – надвое разлетается. Берешь в руки, и будто, не знаю… звенит все в тебе, будто сам из стали выкован.

– А больше у тебя ни от чего не звенит? – ехидничает Модус. – Жратва, вина доброго кувшинчик? Бабы, например? А, никак?

– Звенит, ты знаешь. Точно. В ухе звенит, когда ты языком мелешь.

Квентин прислушался. Потом принюхался. Потом приложил руку козырьком к глазам, вглядываясь во тьму. И тут же, уже серьезным тоном добавил:

– Похоже, впереди деревня. Или постоялый двор. Во всяком случае, я чувствую запах еды и вижу огонек…

Он не ошибся. Через полчаса они подъехали к сложенной из известняка каупоне[16], у входа в которую горели масляные лампы, вокруг разносился аромат тушеных бобов и жареного мяса, а на улицу выходил лоснящийся от жира широкий каменный прилавок с жаровней и котлами, в которых булькала и шипела готовящаяся снедь. Во дворе стояли несколько осликов и две выпряженные из телег неказистые лошадки. А над всем этим нависала, подобно туче над Галилейскими горами, необъятных размеров женщина с пунцовым от жара лицом и маленькими внимательными глазками.