На столике, прислоненный к вазочке с мелкими розами, стоял кремовый конверт. Промокнув руки, он вскрыл его. В конверте оказалось приглашение на обед к Денуайе и маленькая схема проезда от клуба к их коттеджу. Андре вытерся и вывалил содержимое сумки на кровать. Интересно, принадлежит ли Денуайе к числу тех джентльменов, которые в тропиках надевают к обеду белый смокинг? И ожидает ли он того же от своих гостей? Андре выбрал белую льняную рубашку и штаны цвета хаки, развесил их в ванной и включил горячий душ, чтобы немного отпарить.

Служитель у входа предложил Андре воспользоваться каром, чтобы преодолеть дорожку в четыреста ярдов, бегущую по аккуратно подстриженным джунглям, и очень удивился, когда тот отказался. Какой же чудак будет ходить пешком? Особенно в Купер-Кей. Тем более поздно вечером. А вечер был чудесным: черный, теплый бархат небес, желтый ломтик луны, сияние звезд, легкий соленый ветерок с моря, пружинящая под ногами густая трава и громкий хор насекомых, стрекочущих в живой изгороди. Андре бездумно радовался жизни и в конце концов вынужден был признать, что, возможно, зимой на Карибах не так уж и плохо.

Дом Денуайе, в отличие от соседних названный не коттеджем, а «La Maison Blanche»[15], был таким же солидным и внушительным, как и открывший дверь дворецкий. По широкому коридору он проводил Андре на террасу, огибающую весь особняк. Узкая дорожка вела от нее к плавательному бассейну и далее – через пальмовую рощицу к причалу. Оттуда доносился негромкий плеск волн.

– Месье Келли! Bonsoir, bonsoir. Добро пожаловать в Купер-Кей.

Денуайе ступал по коралловой плитке террасы почти беззвучно. Андре с облегчением убедился, что хозяин одет очень просто: легкие брюки, рубашка с коротким рукавом и сандалии на босу ногу. Единственная дань богатству – массивные золотые часы на запястье, да и те вполне практичные – водонепроницаемые даже на глубине в пятьсот футов. Его кожу покрывал легкий, здоровый загар, а на морщинистом, но все еще красивом лице сияла приветливая улыбка.

Денуайе подвел гостя к низкому стеклянному столику с плетеными креслами вокруг.

– Помните мою жену? Катрин.

– Конечно помню.

Андре пожал узкую, унизанную кольцами руку. Мадам Денуайе, очень элегантная в простом бледно-голубом платье, со светлыми волосами, стянутыми на затылке в узел, с тонким, породистым, слегка надменным лицом, была очень похожа на свою дочь.

– Садитесь, месье Келли. Что будете пить?

Дворецкий принес вино.

– «Пернан-Вержелес». Надеюсь, вам понравится, – объявил хозяин и чуть виновато добавил: – Никак не можем полюбить калифорнийские вина. Должно быть, мы слишком стары, чтобы менять привычки. – Он приподнял бокал. – Очень мило с вашей стороны навестить нас.

Пригубив вино, он посмотрел на конверт, который гость положил на стол, и тут же равнодушно отвел взгляд.

– Я все равно был поблизости, – улыбнулся Андре и повернулся к мадам Денуайе. – Как поживает ваша дочь?

– Мари-Лор? – Женщина чуть изогнула губы, словно пожала плечами, оставаясь при этом неподвижной. – Когда она здесь, то хочет кататься на лыжах, когда катается на лыжах, рвется на пляж. Мы ее избаловали. Non. – Она взглянула на мужа с нежным упреком и погрозила ему пальцем: – Это Бернар ее испортил.

– А почему бы и нет? – возразил тот. – Мне нравится ее баловать. Вы разъехались с ней всего на один день, – объяснил он Андре. – Вчера она улетела в Париж, а уик-энд собирается провести на Кап-Ферра. И кстати, Клод балует ее гораздо больше, чем я, – улыбнулся он жене.

Имя Клода, похоже, напомнило ему о цели визита Андре, и, небрежно кивнув в сторону конверта, он спросил:

– Так это те самые снимки?

Тон показался Андре слишком уж легким, а кивок – нарочито небрежным. Ни то ни другое его не убедило.

– А, это? Да. Но, возможно, на них и смотреть не стоит.

Денуайе вскинул руки, изображая вежливый протест:

– Ну если уж ради них вы заехали так далеко! – Он потянулся и взял конверт. – Разрешите?

В этот момент из дома появился дворецкий и что-то прошептал на ухо мадам Денуайе. В ответ та кивнула:

– Надеюсь, это может подождать, cheri?[16] Потому что суфле не может.

Этот дом, хоть и построенный на Багамах, оставался французским, так же как и приоритеты его хозяев. Одна мысль о том, что суфле может превратиться в убогий плоский блин, приводила в ужас и заставляла забыть обо всем остальном. Не теряя времени, хозяйка повела их в столовую. Андре заметил, что конверт Денуайе захватил с собой.

Столовая оказалась чересчур большой и величественной для трех человек. Они уселись вокруг одного конца огромного стола из красного дерева, за которым могла бы легко разместиться дюжина гостей. Андре представил себе, как, обедая здесь вдвоем, Денуайе сидят друг напротив друга, а слуга курсирует между ними, передавая соль, перец и реплики.

– Наверное, у вас бывает много гостей? – спросил он у мадам Денуайе.

Еще одно пожатие плеч посредством губ.

– Не очень. Люди здесь способны разговаривать только о гольфе, любовных интрижках и подоходном налоге. Зато у нас часто гостят наши друзья из Франции. – Она взглянула на золотистый купол суфле, предъявленный дворецким для оценки, и одобрительно кивнула. – А вы играете в гольф, месье Келли? Говорят, здесь превосходное поле.

– Нет, никогда не играл. Боюсь, я не имел бы успеха в местном обществе. – Он снял верхушку с суфле, вдохнул аромат трав и положил в образовавшееся углубление ложку черного tapenade[17]. – Я и флиртовать-то никогда толком не умел.

Мадам Денуайе улыбнулась. У молодого человека есть чувство юмора и такие удивительные глаза. Жаль, что Мари-Лор уехала.

– Bon appetit.

Из уважения к нежнейшему ароматному суфле его ели в молчании, но потом Денуайе разлил вино и заговорил о французской экономике, на перспективы которой он смотрел довольно мрачно. После этого он задал Андре несколько вежливых вопросов о его работе, поинтересовался, чем жизнь в Нью-Йорке отличается от жизни в Париже, расспросил о любимых ресторанах. За столом шел приятный, банальный разговор – светский клей, объединяющий за обедом малознакомых людей, ничего слишком личного, ничего бестактного. И ничего о фотографиях, хотя хозяин время от времени и поглядывал на лежащий у его тарелки конверт.

Главным блюдом оказалась рыба, которой, к счастью, удалось избежать обычной в этих местах смерти от удушения в толстом слое теста. Ее лишь слегка обваляли в ржаных крошках и быстро обжарили, а потом украсили ломтиками лайма и подали с pommes allumettes[18], который сначала восхитительно хрустел, а потом таял во рту. Андре с удовольствием присвоил бы этому блюду четыре звездочки, о чем не преминул сообщить хозяйке.

– Теперь я буду лучше думать о багамской кухне, – добавил он.

Та взяла со стола маленький стеклянный колокольчик для вызова дворецкого.

– Спасибо, рада, что вам понравилось, – кивнула она, а потом хихикнула и сразу же стала лет на двадцать моложе. – Вот только повар у нас с Мартиники.

Андре никогда не ел десерта, предпочитая выпить лишний бокал вина, и Денуайе поспешил пригласить его в гостиную, куда им подали кофе. Эта комната с мраморными полами также предназначалась для приема целых полчищ гостей. Андре и хозяин устроились на маленьком островке из трех кресел прямо под медленно вращающимся на потолке вентилятором.

– Ну что ж, давайте-ка посмотрим, что там затеял этот старый пройдоха Клод, – потер руки хозяин.

Вот уже несколько лет жизнь Рудольфа Хольца в понедельник вечером подчинялась строгому распорядку. Ровно в шесть часов заканчивались все деловые встречи; никакие приглашения не поступали и не принимались. Вечер понедельника принадлежал только ему. После легкого ужина, меню которого никогда не менялось – копченая лососина от «Мюррейс» и полбутылки «Монраше», – Хольц собирал все свежие каталоги галерей и последних торгов, прихватывал списки действительных и потенциальных клиентов и по ступенькам забирался на свою огромную кровать. Там, среди подушек, он строил планы. Это была, возможно, самая важная часть его работы. Именно так, в тишине и покое, он задумывал многие из своих весьма выгодных сделок, некоторые из них были к тому же вполне законными.