– Тьфу! – плюнул Костюк, – будь ты проклят! Конечно, нет. Господин начальник!

– А теперь, господин начальник, даже трудно разобрать, кто тебя грабит, свои аль чужие.

– Смотря кто ты?

– Я-то? Православный. Крестьянин, и мать моя, и отец…

– Довольно болтать-то! – начальник снова хлестнул плеткой по столу. – Християнин. Лучше признавайся, кто тебя сюда подослал? Ну! – И плетка взлетела вверх и там застыла.

– Меня-то? Нужда. Соли нет, спичек – тоже. Лучину зажечь нечем…

– Нужда, – передразнил Костюк. – Знаем мы эту нужду. Говори, где ваш главарь Дядя Ваня?!

– Дядя Ваня? А кто он такой?

– Э-э-э, не знаешь? – ехидно пропел полицай и расстелил на столе приказ. – Читай! – ткнул он рукоятью плетки в строки, где говорилось, что за его голову – 10000 марок.

– Я, господин начальник, неграмотный.

– Неграмотный? Врешь, паскуда! А ну!

– Вот, ей-богу, – перекрестился Гребенюк. – Мать моя и отец мой…

– Неграмотный? – зло бубнил начальник. – Когда дело касается партизан, то вы все неграмотные… Раз неграмотный, так на! – и полицай, сложив вчетверо приказ, сунул его Гребенюку. – Развесь в своей деревне, и пусть все прочтут. Теперь марки – самые настоящие деньги. На них и соль, и керосин, и корову купишь… А теперь – вон!..

– Все понял, господин начальник, – живо ответил Гребенюк и выскользнул за дверь.

Пока Гребенюк находился в доме полицаев, Юра успел обойти почти полдеревни и направился к возу, куда печник уже подкатил колесо.

– Я подниму задок, а ты надень колесо на ось, – обратился печник к Юре и как следует ухватился, поднатужился, но поднять один не смог. А Гребенюк как назло все не шел.

Тогда печник отошел к дому Шульца, взял жердь к, просунув ее под заднюю ось, поднял зад телеги. И только сейчас увидел вышедшего из дверей Гребенюка.

– Паренек! Давай колесо, – скомандовал печник. – Вот так. Теперь загвоздку.

Не прошло и трех минут, как телега стояла на всех четырех колесах.

– Благодарствую, дорогой земляк! – Гребенюк протянул печнику кисет с махоркой. – Это тебе, дорогой друг, на память.

– А ну! – полицай толкнул Гребенюка, от чего тот всем телом рухнул на телегу. Затем сел как следует и спросил полицая:

– Русский?

– Русский.

– Не может быть. Ни дать ни взять вылитый фриц!

– Кто? Повтори! – полицай замахнулся на старика прикладом.

– А разве я плохое сказал? Ты такой же статный и такой же властный, как и он. – Гребенюк показал кнутовищем на обер-фельдфебеля, стоявшего во дворе и смотревшего, как солдат ощипывает обезглавленного гуся.

– Рыжик, садись! Поехали! – Гребенюк крутанул кнутом. Юра ловко вскочил на телегу.

Было глубоко за полночь, когда в окно дома Гребенюка постучали. Вошли двое – рыжеволосый парень-партизан и пожилой седой мужчина, тот самый, за которого фашисты сулили десять тысяч.

Еще с порога, обращаясь к седому, парень отрекомендовал хозяев:

– Это Иван Антонович, Гребенюк Иван Фомич, а это – бывалый боевой разведчик Юра Рыжиков! – и тут же к Юре и Гребенюку: – Знакомьтесь с Дядей Ваней.

Дядя Ваня. Вот он какой. Совершенно обыкновенный человек, среднего роста, даже без бороды. Только во всем его поведении чувствовалась военная собранность и сосредоточенность.

Гребенюк начал докладывать о результатах разведки. Но торопился и потому часто сбивался, перепрыгивая с одного на другое.

Тогда в разговор вступил Юра. Подражая разведчикам бывшего своего полка, сыном которого он был, мальчишка послюнявил карандаш и провел на кромке комендантского приказа извилистую линию:

– Это речка. – Затем прочертил правее речки прямую, – это дорога. А вот здесь – дома, – рисовал он слева от дороги квадратики. И продолжал словами Гребенюка: – Теперь будем танцевать от печки, вот отсюда, – и между первым и вторым нижними квадратиками Юра большим кружком обозначил гнездо аиста: – Первая хата-развалюшка, во второй и третьей – живут солдаты, в одной из них я насчитал одиннадцать фрицев. Дальше – сад. За ним большой дом с белыми наличниками.

– А в нем самый главный фашист, – вставил Гребенюк и сморщился, стремясь вспомнить звание этого фашиста.

– Оберст Шульц, – выручил его Юра.

– При нем двое часовых, – снова включился Гребенюк, – один снаружи, другой во дворе. Там же легковая машина. Рядом, у колодца, живет шкура барабанная – обер-фельдфебель. А у него во дворе овчарка – настоящий волк. Против колодца, справа от дороги, – пулеметные гнезда бойницами направлены в нашу сторону. Потом… – сморщился старик.

– А потом, – помог старику Юра, – опять команда фрицев. А за ними располагается…

Здесь глаза Гребенюка блеснули огнем ненависти, и он перебил Юру:

– Изверг рода человеческого. Если вы их будете бить, то этого предателя в первую очередь! Он, сволочь, из меня чуть было душу не вытряхнул. На свою сторону, подлец, меня склонял. Меня, советского человека. Ско-ти-на!

– А дальше что? – перебил его Дядя Ваня.

– А дальше пусть Юра скажет. В том конце деревни он был.

И Юра обстоятельно доложил обо всем, что видел.

– Большое вам спасибо, друзья мои. – Дядя Ваня крепко пожал руки Гребенюку и Юре. – За такое дело вас следует наградить. Но это в свое время.

Операцию по уничтожению этого «осиного гнезда» Дядя Ваня наметил на первую ночь «покрова Пресвятой богородицы», так как этот престольный праздник справляли не только в Слободке, а и во всех соседних с ней деревнях, что, как он полагал, хорошо знает и Костюк и его полицаи, которые не пропустят, чтобы не поохотиться за самогоном и за всем тем вкусным, что селяне приготовят к празднику. Исхлестанные Костюком, они готовы будут отдать все, только бы спасти свою душу.

Так оно и было. Перед праздником Костюк с полицаями основательно «поработал» окрест Слободки. Результат был потрясающий. Костюк привез на двух грузовиках столько, что хватило бы праздновать всему гарнизону Слободки на целую неделю.

Перво-наперво он одарил оберста Шульца, преподнеся ему целую четверть первача, окорок, связку крестьянской колбасы, самый толстый кусок с розовинкой сала, несколько банок с солеными огурцами и грибами и ведро квашеной капусты с клюквой.

Шульц был восхищен.

– Это прекрасный подарок семье к рождеству, – постучал он волосатым пальцем по румяной кожице сала.

Кроме этого Костюк для поддержания своего авторитета подарил и охране Шульца столько съестного и самогону, что им было чем по-настоящему отпраздновать русский престольный праздник.

Предпраздничная ночь выдалась для партизан на славу. Тьма хоть глаз выколи. Да ко всему тому еще дул пронизывающий шквальный ветер. И если для партизан это было – все нипочем, то для гитлеровцев, несших караульную службу, – гроб с музыкой. Промерзшие до костей, они знобко отбивали негнущимися ногами чечетку и на чем свет стоит проклинали свою судьбу, зная, что там, в Слободке, их однополчане вовсю веселятся, пьют шнапс, жрут сало, яйца, колбасы.

Когда оберст Шульц отошел наконец ко сну, а хмельные солдаты и офицеры приступили ко второму ужину, на Слободку, сняв внешнюю охрану, налетели ударные группы партизанской бригады «Дяди Вани».

Перво-наперво разведчики из бесшумки уложили овчарку и ее хозяина обер-фельдфебеля.

Затем бросились к штабу, где, почуяв неладное, дежурный офицер судорожно крутил ручку обрезанного телефона. На крик командира разведки Трошина «Хенде хох!» он вскинул парабеллум, но пистолет тут же был выбит, и пуля пошла в пол.

– Ключи! – Трошин наганом показал на сейф.

Офицер, что-то бормоча, показал на маленький ящичек на столе.

В остальных домах пир шел вовсю, и никто из пировавших не слышал, что происходило в штабе и в домах начальства. Появление партизан для них было настолько неожиданным, что почти никто не успел схватить оружия. Так же было у полицаев. Костюк, будучи в большом хмелю, мертвецки спал и даже не успел вскочить с кровати, когда распахнулась дверь.