И как же всё-таки знобит! Катрин накинула на плечи гостье пушистую шаль. Но сейчас теплая шерсть кажется тончайшим шелком. Вдобавок — холодящим кожу.

А герцог решит, что у дочери Карлотты зуб на зуб не попадает от страха!

Дверь за спиной закрылась с еле слышным стуком монастырского окна. Того самого.

Какой холодный коридор… или это вернулась лихорадка?

Теплая рука Катрин сжимает запястье… гостьи? Пленницы? Хочет ободрить или помешать сбежать? Нет, для последнего позвала бы слуг…

— Я рассказала Ральфу, что ты любила Анри, а он — тебя…

Что?! Кто кого любил? Когда это Ирия такое говорила? Да еще и герцогине Тенмар! В бреду? Нет, в бреду обычно о правде пробалтываются, а не так виртуозно врут.

— Я не называла Ральфу твоего настоящего имени, — прошептала Катрин в самое ухо Ирии.

И правильно. Они — одни в пределах мрачно-багровой дорожки коридорных факелов. Если не считать воинственных гобеленов на стенах.

Но это еще не значит, что за стенами не понатыкано ниш для подслушивания. Больше, чем древнего зла, которое, возможно, действительно будит герцог Тенмар. Или уже разбудил…

— Ты можешь сказать, что твои родные узнали обо всём и прогнали тебя.

Так вот что ей пытаются объяснить, тупице! Катрин предлагает незваной гостье воспользоваться именем Анри. Хорошо хоть не требуется предъявить бастарда — от сей связи!

Может, просто и ясно сказать старику, что Ирия и его сын тайно повенчаны? Не пойдет — в таком Катрин уже не поможет. Одно дело — фальшивая любовница покойного сына, а совсем другое — вдова со всеми сопутствующими правами. Которой, правда, придется держать статус в тайне от всех, кроме старика. Да еще и его уговорить хранить молчание.

Потому как всплывшая невесть откуда графиня Тэн — вдова не чья-нибудь, а государственного преступника! — мигом вызовет подозрения. И уж точно найдется хоть один свидетель, что опознает в ней Ирию Таррент. А уж ее статус вдовы — хоть чьей! — от плахи не спасет. Особенно вдовы одного из вожаков мятежа.

А всё-таки — если и то, и другое? И Ирия Таррент, и вдова Анри Тенмара? Одно другому не мешает, а имя до замужества было и у вдовы…

Будет ли тогда молчать старик? Вдова — не так уж опасна. Это ведь не мать наследника…

Но уж здесь-то девице Таррент ничего не сделать. И рада бы в Светлый Ирий, да грехи не пускают. Отсутствие грехов.

Прости, Анри, за эти мысли! Ты не заслуживаешь ни такой лжи, ни подобной «возлюбленной». Знал бы ты, за кого умер…

Как гулко отдаются мерные шаги в мрачной, темной галерее!

Девушка покосилась на обнимающую ее плечи Катрин. А руки не такие уж слабые! Или это полуживой Ирии любой сейчас сильным покажется?

А вздумай она вырваться из мягких объятий доброй герцогини — и с первой попытки не выйдет. А ко второй подоспеют слуги.

Предложить соврать или нет?

— Ирэн, не волнуйся! — шепчет Катрин опять в самое ухо. Явно расслышала бешено колотящееся сердце собеседницы. Уже — «Ирэн». Случайно оговорилась, или здесь подслушивают скорее? — Я обещала тебя защитить, и я это сделаю!

Если ты говоришь правду, и если это вообще от тебя зависит. Командует — в замке, во дворце, в крестьянской избе — всегда мужчина. И только он решает, нужно ли кого-то спасать, защищать, скрывать. Или лучше выдать властям?

Кто это придумал? Почему негодяй Николс ничем не заплатил за свою гнусность, а бедняжка Эйда заперта в монастыре?! Почему у подлого слабака и слизняка Леона есть право распоряжаться Ирией, хотя она — умнее, талантливее, смелее его?

Отец, усмехнувшись, добавил бы, что главное — скромнее. Но его больше нет. Благодаря Леону и Полине!

Темный побери, Ирия — ничем не хуже тех, кто поступает в гвардию или в Академию! Тогда почему разрешенный девице удел — лишь шитьё и молитвы? Ну нее считая монастыря и плахи…

Зачем Творец вообще дал способность мыслить? Чтобы тяжелее было понимать: родилась женщиной — значит, чем ты глупее, тем лучше?

Но тогда почему Творец не вознаградил Эйду — хотя бы за кротость? Ведь она-то как раз — тихая, мягкая, послушная.

Но нет! И за покорность никакой награды не положено. Ведь это же не заслуга, а просто необходимое качество.

Обе сестры Таррент — вещи. И обеих можно уничтожить в любой миг — без права на защиту.

Так для чего давать жизнь? Чтобы потом превратить ее в цепь приговоров и потерь?

Зачем вообще верить в такого Творца?

Последняя мысль настолько отрезвила, что едва не заставила замереть столбом. И наконец-то разозлиться уже на себя.

Нашла виноватого, в самом деле! А то создатель Всего Сущего отвечает за любую сволочь, в конце-то концов? У человека еще и свобода воли есть.

Вот враги и могут убить Ирию — свободно.

Ну, значит, и она их — тоже совершенно свободно. Только бы сил набраться, и голова пусть кружиться перестанет… А озноб — ерунда, к нему беглянка уже почти привыкла.

— Герцогиня Тенмар…

— Да, дитя мое? — мягко прошептала Катрин.

— Благодарю вас за помощь.

Нет, просить мать солгать такое о погибшем сыне — это уже верх цинизма. Если врать старику — то лично. Не вмешивая сюда Катрин.

Всегда можно заявить, что просто ничего не сообщила свекрови о тайном браке. Мало ли почему? Из девичьей скромности. Должно же быть у незамужней девы сие качество, коим Творец почему-то забыл наградить Ирию. Ничего — зато в обморок она сегодня вполне способна грохнуться. Не хуже самой чувствительной из романических героинь.

Полутемный коридор уперся в дверь. Под стать ему — мрачную.

Вот и всё. Катрин подняла сжатую в кулак руку и вопросительно взглянула на Ирию.

Нет, ведь ты уже решила молчать.

Вновь нахлынула слабость. «Баронесса Вегрэ» обреченно кивнула…

В прежние годы Ирии трижды доводилось присутствовать на похоронах слуг. И сейчас осторожный стук в дверь напомнил падение первой горсти земли на деревянную крышку гроба… Тоже — будто осторожное, робкое.

А потом сверху навалят тяжелый, неподъемный груз. Выше человеческого роста. Ниже.

— Входите, юная особа! — сухой, желчный старческий голос.

Ирия, конечно, видела портрет старого герцога. В самый первый день, следуя за молчаливым слугой по мрачной галерее.

…Черно-алый плащ, угольно-черный костюм. Бледный худощавый аристократ средних лет величаво восседает на громадном вороном коне. Гордо и сурово взирая со стены. На любого, кто посмел тревожить его покой своим дерзким присутствием.

Ледяной отблеск чеканного благородства на красивом породистом лице, наверное, должен по замыслу художника сразить неосторожного гостя наповал. И напомнить о собственном несовершенстве.

Гостя, а не художника. Вряд ли кто посмеет объявить несовершенным самого Алиэ Готту…

Вот только, если верить портретам, практически все властители замка Таррент тоже были величавы и благородны. Изобразят их по-другому, жди! И когда-нибудь в родовой галерее точно так же будет взирать лорд Леон Таррент. На своих породистых потомков, гордых величием отцов.

А сейчас Ирию ждет на аудиенцию вовсе не исполненный благородства герой, а, судя по голосу, — старик-самодур с еще той репутацией.

Значит, первая горсть кладбищенской земли? Тогда захлопнувшаяся за спиной дверь кабинета — ее последняя лопата. Та, что навек скроет и сам гроб, и запертого в нём.

Навсегда отрежет от мира живых.

Слабо колеблются всего три тусклых свечи. В серебряном подсвечнике над массивной старинной дверью. И над головой Ирии.

Полутьма и не позволила сразу заметить старого герцога.

Лиаранка поспешно огляделась. И волна чужой желчной ненависти обожгла с головы до ног.

Вздрогнув от много дней не проходящего озноба, девушка обернулась на сверлящий злобный взгляд.

Левый дальний угол. Темное кресло слито с общим полумраком.

Сухие черты желтовато-пергаментного старческого лица. Заострившиеся скулы, горящие желчью провалы глаз, хищные складки тонкогубого аристократического рта. Дряхлый коршун еще жаждет схватить добычу. Вон — уже скрючил не до конца сточенные когти!