Она остановилась, только когда наткнулась на могучий дуб, словно поседевший за одну ночь. Вся дрожа от холода, крепко обхватив себя руками, Люси прижалась к его широкому стволу.

Сухие ветви над ее головой печально поскрипывали, как будто на что-то жаловались друг другу. Девушка перевела тоскливый взгляд в глубину заснеженных аллей, на холмы, едва видные за пеленой кружащихся в воздухе снежных хлопьев, чьи склоны полого спускались к реке. Она думала, что увидит вокруг то же страдание, что разрывало ей сердце. Но в тишине этой волшебной ночи, в молчаливом и торжественном танце мириадов легких снежинок она почувствовала такую неземную красоту, такое величественное бесстрастие, что только еще острее ощутила свое одиночество.

В отчаянии Люси закрыла лицо руками. Она не нужна Морису, как не нужна своему отцу. Возможно, она пробуждала в нем страстное желание, но не больше. Он не любил ее.

Тело девушки, хранящее свежую память о его горячих ласках, дрогнуло, как бы робко возражая.

Что же есть в ней такое, что мешает другим любить ее?! Она не знала ответа.

Знала только, что теперь некому будет заботиться о ней. Некому будет поддерживать огонек, горящий в окне сторожки далеко за полночь. Некому будет пускать колечки табачного дыма перед самым ее носом, поддразнивая ее, пока она не вспыхнет от негодования. После этой ночи звучный искренний смех Мориса станет только воспоминанием о коротком, полном радостного волнения периоде в ее бесцветной жизни.

Люси сгорбилась, содрогаясь от нового приступа рыданий. Но слезы не могли облегчить ее невыносимых страданий. Когда она наконец подняла лицо к темному небу, оно было сухим и замкнутым.

Ее внимание привлекла вспышка света в темном окне библиотеки. Горькая обида обожгла ее сердце. Отец не счел возможным на минуту зайти к ней, чтобы пожелать своей единственной дочери спокойной ночи. Хотя для своей любимой работы он не жалеет времени. Наверное, в который раз просматривает свои мемуары, записанные ее аккуратным почерком, восхищаясь описанием своих подвигов.

Люси гордо выпрямила спину. Резкие порывы ветра швыряли ей в лицо полные пригоршни снега. Мокрое платье облепило тело. Это напомнило ей ночь, когда, стоя на палубе «Тибериуса», она увидела выплывающую из тумана призрачную шхуну. Пожалуй, Морис дал ей неплохой совет. Лучше мечтать о таинственном и отважном пирате, чем рисковать своим сердцем ради переменчивой показной любви реального мужчины.

Она решительно направилась к дому. Если Морис так хочет, пусть уходит утром, но она не позволит выгнать его по капризу отца или из-за своей глупой влюбленности. Люси не имела представления, как начнет этот разговор, когда нарушит священное уединение отца, но чувствовала, что никогда больше не смирится с его отношением к себе.

Проскользнув в боковую дверь, она оказалась в просторном холле. Там было темно, лишь заглядывающая в окна бледная луна бросала на пол неясные тени. Люси бесшумно ступала, приближаясь к библиотеке, чувствуя, как ее решимость убывает с каждым шагом. Сколько раз эта массивная резная дверь становилась на ее пути, отгораживая от отца! Господи, так мало было нужно, чтобы сделать одинокого ребенка счастливым, – поправить ленточку в волосах, приветливо улыбнуться, даже добродушно упрекнуть за шалости, вместо того чтобы выказывать полное равнодушие.

Люси вспомнила, как в детстве с боязливым трепетом вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до этой медной ручки. И сейчас ее рука предательски дрогнула, когда она приоткрыла дверь.

В кромешной темноте где-то у секретера быстро вспыхнула и погасла спичка, на мгновение осветив чей-то смутный силуэт, послышалось чье-то тяжелое дыхание.

Она неуверенно шагнула вперед.

– Отец? – тихо спросила она. Затем более робко: – Смит?

Наверное, это кто-нибудь из слуг забрался сюда, чтобы стянуть бутылку шерри, мелькнуло у нее в голове. И все же у Люси дрожали ноги.

Вдруг от стены отделилась темная фигура и метнулась к ней. Дрожь ужаса пробежала у нее по позвоночнику. Господи, лучше бы ее встретила яростная брань отца!

«Отец не даст за тебя и фартинга, глупышка. Он не придет».

В полном отчаянии Люси выкрикнула имя единственного человека, который недавно поклялся беречь ее жизнь, как свою:

– Морис!

Чья-то рука заглушила ее крик, зажав рот. Потом ее оттащили от дверей. Невыразимый ужас овладел ею, лишая воли к сопротивлению. Он накатывал на нее холодными волнами, обостряя чувство одиночества и беззащитности, от чего она так мучилась с самого раннего детства.

Морис не шел на ее зов. Значит, он и не думал ринуться ей на помощь и вырвать ее из рук этого безликого страшного демона в человеческом обличье.

Она была по-настоящему одинока. Отчетливо осознав это, Люси вдруг ощутила прилив сил и с безрассудной храбростью человека, которому нечего терять, бешено забилась в руках напавшего, молотя куда попало кулаками и ногами. У незнакомца вырвался приглушенный стон, когда она со всего размаха угодила ему пяткой в голень.

Мужчина наткнулся спиной на что-то тяжелое, и их сплетенные в схватке тела содрогнулись от удара. Люси воспользовалась моментом и изо всех сил вонзилась в его ладонь зубами, пока не ощутила во рту солоноватый вкус крови.

С проклятием человек отдернул руку, но не успела она снова закричать, как к ее лицу прижали тряпку с отвратительным сладковатым запахом.

Сознание начало затуманиваться, все вокруг закачалось, и ноги ее подогнулись. Ощутив, что хватка бандита ослабла, она повернулась в его руках в отчаянной попытке ухватиться за что-то твердое в мире, который стал неудержимо расплываться.

Ее рука наткнулась на его затылок, затем соскользнула к воротнику рубашки. Она судорожно цеплялась за нее, не замечая, что срывает ее с плеч незнакомца. Вдруг ее сведенные судорогой пальцы нащупали на его плече рубец.

На долю секунды ее сознание прояснилось, озаренное воспоминанием.

– Рок! – тихо выдохнула она.

Это ее судьба!

В отчаянном рывке к реальности она взмахнула рукой и задела песочные часы отца, которые со звоном упали на пол.

Последнее, что почувствовала Люси перед тем, как потерять сознание, это струйка песка, стекающего ей на ноги.

– Смит!

Грозный рев адмирала нарушил безмятежную утреннюю тишину Ионии. Слуги, которые еще по морской службе отлично разбирались во всех оттенках голоса своего властного хозяина, тут же рассыпались по укромным углам.

Тяжело хромая, Люсьен Сноу медленно спускался по лестнице, яростно сжимая набалдашник трости.

– Что за дьявол вселился в этого человека! – раздраженно брюзжал он. – Не иначе как впал в старческое слабоумие. Смит! – крикнул он в пустой холл. – Где, черт побери, мой завтрак?

Голые стены бесстрастно отразили его голос, и адмирала охватило мрачное предчувствие, что из привычного уклада жизни исчезло нечто более важное, чем его завтрак.

Сэр Люсьен Сноу ненавидел беспорядок всей душой. Когда в тщательно отлаженном механизме его существования происходил малейший сбой, он страдал от этого так же, как, бывало, от жестоких побоев и грубых издевательств своего вечно пьяного отца, страшнее чего ему не приходилось испытывать.

Он поковылял к распахнутой двери в библиотеку, готовый гневно обрушиться на того, кто посмел осквернить его святая святых.

Парализованный невероятным зрелищем, он застыл в дверях.

Смит, его вышколенный, образцово сдержанный дворецкий, сидел на полу перед письменным столом, окруженный осколками стекла, смешанными с песком.

– О Господи, Смит, только не эти часы! Сначала негодяй Клермонт разбил мой бюст, а теперь еще и это. Ведь эти часы у меня с тех самых пор, как я впервые стал командиром! – снова проревел адмирал.

Он замолк, встревоженный однообразными движениями рук дворецкого. Смит методично зачерпывал полные пригоршни песка, который тут же просыпался между пальцами, и снова начинал сгребать его в кучку и собирать ладонями. Осколки тонкого стекла впивались ему в кожу, но он словно не замечал этого.