Сергей достал из печи кашу с грибами и куропаткой, разложил по одной стороне стола чистые листы бумаги, карандаши и ластик, с другой — тарелки с едой, положил посредине карту Пскова и провёл первую линию. Было во всём происходящем что-то такое, что не укладывалось в придуманную им схему.

На карте он отметил ломбард, почту, дома на Пролетарском бульваре, куда ходила Глаша, дом Черницкой на Алексеевской улице, в Усановке — дом Митрича, ресторан у желдорстанции, там же обвёл в кружок театр. Красным карандашом отметил здание кредитсоюза, прочертил маршрут повозки, которая отвозила то ли бандитов, то ли мошенников. Подумал, и в квадрат заключил дом Фомича, а заодно баню и морг второй больницы. Во внезапные озарения Сергей не верил, зато точно знал, что информация должна улечься в голове.

На листочки он выписал всех, кто имел отношение к делу, в том числе и себя, и принялся сопоставлять факты и домыслы. Похоже, Екимова была скорее мертва, чем жива. Основные подозреваемые определились, по мнению Сергея, это или сам таможенник был, он с его талантами вполне мог записку изготовить, или радиолюбитель. Тут с подделкой посложнее выходило, правда. Ещё в число возможных ревнивцев попадали все Глашины кавалеры, если верить сотрудницам почты, Екимова переспала с половиной Пскова. Из недавних отметились два телеграфиста, Игнатьев и неожиданно Бернис, и ещё с десяток лиц мужского пола, работающих неподалёку. Что интересно, в списке этом Савушкина не было.

Второй столбец имел отношение к тем бумажкам, что он нашёл в подвале ресторана, и к визиту в кредитсоюз. Фомич утверждал, что его заставили туда пойти, значит, до этого у них был другой человек, и другие визиты под видом проверяющих. Сергей написал «Митрич» и поставил знак вопроса. Травину очень не хватало человека, который владел информацией, в Рогожске он мог посоветоваться с Мальцевым, здесь следствие вёл Матюшин, от которого толку почти не было, а точнее — нужной хватки. В обеденный перерыв Сергей заскочил в адмотдел, перехватил субинспектора Мельника, но тот тоже откровенничать с посторонним человеком не стал, сказал только, что конвойный, убивший следователя Лессера, сознался, что стрелял в Митрича специально, в отместку за погибшего милиционера. И что Сомова до сих пор не нашли.

Лессер, пока был жив, в вину Митрича не верил, и пометок наставил целую кучу, Сергей, хоть и не знал его лично, но суждениям доверял — те дела, которые он смотрел, имели ясный и логичный вид. Юткевич в розыске работал давно, опыт имел богатый, подстроить убийство так, чтобы комар носа не подточил, он вполне был способен. И тем не менее Сомов не раскололся, как будто на нём висело такое, перед чем убийство сотрудника органов так, пустяк.

Черницкая попадала в оба списка, и Екимову могла по голове треснуть, а потом оттащить подальше от дома, и к ассигнациям интерес проявляла. А тут ещё отправленный конверт, на который не было никакой видимой реакции.

— Бандиты или ГПУ? — он встал, загруженная голова требовала свежего воздуха.

Ночь с пятого на шестое мая выдалась прохладной, весна, в конце апреля радовавшая теплом, отступила, лужицы кое-где подморозило, Травин поднял воротник куртки и пошёл куда глаза глядят.

Ноги сами привели его на перекрёсток Кузнецкой и Алексеевской улицы, но к больнице он не пошёл, свернул на Пановую улицу, а оттуда на другую Алексеевскую, туда, где нашли тело. Кучу щебня давно раскидали по колдобинам, никаких ограждений или знаков, указывающих, где именно лежал труп, не было, местные жители сентиментальностью не отличались, цветы и венки на место гибели не несли.

В доме Черницкой горел свет, Сергей было хотел зайти, но передумал. Уж очень любопытной стала его подруга, знакомы-то всего ничего, а тут такой интерес. И вообще, сын у женщины, семья в сборе, он там явно лишний будет. С этими мыслями Травин дошёл до Пролетарского проспекта, обошёл кругом дом Станкевича, и отправился дальше, к ресторации.

— Что-то забыли? — швейцар Травина узнал сразу.

— Были тут недавно с дамой.

— Как же, помню, привлекательная женщина, — профессионально ответил швейцар, распахивая двери и пропуская очередную парочку.

— Говорит, что пудреницу английскую тут забыла, я мимо шёл, так если отыщется, я буду благодарен.

— Сей момент выясним, — важно кивнул мужчина с эполетом. — Если что оставили, товарищ, не беспокойтесь, найдётся. Эй, ты, а ну сюда.

Подлетел мальчишка с кухни, выслушал швейцара, умчался, через минуту появился снова с круглым подносом.

— Вот.

На подносе лежали четыре коробочки. Как выглядит пудреница, Травин примерно знал, поэтому ткнул пальцем, получил серебристую круглую коробочку, отдал за это целковый и не торопясь пошёл домой. У тех, кто управлял рестораном, и их подручных было достаточно времени его разглядеть, но хвоста Сергей за собой не заметил, никто на него не напал и убить не пытался.

Лиза уже домой вернулась, сидела за столом, разглядывала каракули на листочках.

— А ты дядю Фомича тоже подозреваешь? — спросила она.

— Точно, Фомич, — спохватился Сергей, посмотрел на часы. — Нет, не подозреваю я его, но дядя Фомич — важная часть расследования. Видишь красную линию? Это его так везли, а потом он к себе сбежал.

— А вот эта? — девочка ткнула пальцем в дом Черницкой. — Она тоже важная часть?

— Это мы узнаем, — Травин улыбнулся. — Тут, видишь ли, в чём дело, пропала тётя Глаша с почты, которая марки тебе передавала. Найти не могут, милиция с ног сбилась.

— Это все знают. Говорят, её полюбовник убил, — важно заявила Лиза.

— Кто говорит?

— Да все. Она хотела с красноармейцем сбежать, а этот гад её возле моста Красной Армии настиг, и из нагана застрелил, а потом оказалось, что он английский шпион, и хотел советских детей отравить поддельным лимонадом, а она узнала. Это Таньке Панкратовой её мама тётя Люба рассказала, она точно знает, потому что в газете работает. А у Федьки Гуревича папа милиционер, так он этого шпиона и ловил. Только не английского, а германского. Но ты, дядя Серёжа, выдумывать зазря не будешь, правда? Не то что эти балаболки.

— Не буду, — подтвердил Травин. — Это, Лиза, не шутки, человека убили, а кто — неизвестно. Ты других слушай, но собственным умом живи.

— Хорошо. А ещё тётя Лена заходила недавно.

— Какая тётя Лена?

— Да вот эта же, — Лиза ещё раз ткнула пальцем в дом Черницкой. — Докторша. Спрашивала тебя, сказала, может, сама ещё раз завтра зайдёт. Очень волновалась.

— Она доктор, ей положено, — Сергей потрепал девочку по волосам, — нам волноваться нечего. А то сны будут сниться неправильные.

— Сне всегда снятся правильные, когда я радио на ночь слушаю, — девочка хитро прищурилась.

В воскресенье с утра, когда Травин бортовал колесо мотоцикла, Лиза заглянула в холодную часть избы.

— К тебе какой-то дяденька пришёл, — сказала она.

Когда Травин вышел, кое-как отчистив руки, дяденьки и след простыл. На столе лежала карточка, на которой был запечатлён фотографический салон на улице Калинина с двумя полуголыми женщинами возле входа и рекламной надписью, а на обратной стороне стояло время — 10-00.

Хозяин фотоателье, пожилой армянин, едва взглянул на карточку и молча проводил Травина в заднюю комнату, там, за застеленным клеёнкой столом, сидели двое, молодой и пожилой. Молодого Сергей знал — Михаил Меерсон, заместитель управляющего госбанка, они вместе на охоту ходили несколько раз, а вот пожилого мужчину, худощавого, невысокого, с пронзительным взглядом через очки, видел впервые.

Незнакомец показал рукой на свободный стул, дождался, когда Сергей усядется.

— Сразу перейдём к делу, — сказал он, достал книжечку, показал Травину, — начальник экотдела оперсектора ГПУ Меркулов Александр Игнатьевич. С товарищем Меерсоном вы знакомы, он мне как раз тут про ваши охотничьи подвиги рассказывал. Михаил Григорьевич у нас специалист не только по тетеревам и рябчикам, но и по денежным купюрам.

На столе появилась ассигнация. Травин усмехнулся, достал такую же. А потом ещё одну, и ещё. С каждой новой бумажкой Меерсон возбуждался всё сильнее, при виде четвёртой даже руками всплеснул. Он хотел было что-то сказать, но Меркулов его остановил.