В воскресенье Нюшка опять забежала, радость из глаз так и брызжет: письмо получила от Володьки. И всего-то полстранички написано; совсем непонятно Улите: чему тут радоваться, когда пишет, чтобы не посчитали механически выбывшим? Однако расстраивать переспросом не стала. Запрятала Нюшка письмо под атласную кофточку, рукой придерживает:

— Картину сегодня из города привезут… Два билета куплю, ладно?

— Нездоровится что-то, — пожаловалась Улита, — а в грудях колет.

— В Константиновку съездила бы. Фершала нового там прислали. Хвалят.

— Отлежусь. А ты беги, попусту не засиживайся. Пока молода, только и поплясать, попрыгать. Беги, а я уж не пойду сегодня.

Порхнула Нюшка с приступок, убежала, а в сумерках — снова к Улите, принялась рассказывать.

— Перед тем как кино пустили, Николай Иванович на сцену поднялся. И совсем немного говорил: ваша, вторая бригада, как и на севе, на лучшее место сызнова кандидатом. И про тебя высказался. Вот так, говорит, все бы работали!

А в это самое время счетовод колхоза, глубокомысленно покашливая и потирая руки, развивал свои доводы председателю Роману Васильеву:

— Конечно, передовиков поднимать следует. Авангард — наша во всем опора. Комсомол опять же нельзя сбрасывать со счетов. Сила! Инициатива и ударничество. А только я так думаю: откуда они у нас передовики? От сознательности это или оттого, что нормы выработки принижены? Раз самая что ни на есть разбалованная бабенка в день полторы нормы выполнила, тут надо подойти принципиально. А может, у нее на участке и сорняков-то негусто было! Так себе, пробежалась по клинышку, за болтовней-то бабьей оно и незаметно. А бригадир, прямо скажем, захваливает, не ждал я этого от Андрона Савельевича. Тут что-то неладно. И опять же — пусть даже выполнила: что же теперь, с одного-то разу в угол передний ее, в почетный президиум? Нет уж, ты докажи! Вот когда и другие прочие выработку поднимут, а ты — встречный план, это другой разговор. А и в самом деле, Роман Васильевич, не маловаты ли у нас нормы? Справлялся я и в земельном отделе. Да им-то ведь там всё равно. Нет, Роман Васильевич, тут надо в корень смотреть: раз Улита опережает — явный просчет. Не проявили мы с вами принципиальности большевистской. Тут что-то неладно.

— Это у Андрона-то слабину видишь?

— Что Андрон? И он — человек.

— Как это понимать?

— Да ведь как? Очень просто: и Андрон, говорю, живой человек — пить, есть хочет.

— Ты это о чем? Уж не думаешь ли ты, что на Улиту он виды имеет?

— А чего бы и кет? Чего бы ей бабам в глаза не смотреть в таком разе. Знает кошка…

— Через край хватил, Ортемий Иваныч! Кому другому не ляпни. Узнает Андрон, останется от тебя мокрое место.

— За достоверность показаний не ручаюсь, Роман Васильевич, и вам-то уж так, по дистанции то есть, как непосредственному руководителю. Сижу в четырех стенах, за что купил, за то и продаю. У меня ведь здесь, в канцелярии, как соберутся…

А еще через несколько дней напала на Улиту Нюшкина мать:

— Ты что же это, бесстыжая? Сама путалась-перепуталась и других туда же сманиваешь? Я те патлы-то размочалю!

— Опомнись, Никифоровна…

— Молчи! Добрые-то люди, они всё видят. И перед начальством не выкобенивайся. Знаем мы тебя, «ударницу»! Теперь по твоей милости вдвое хребет гнуть придется. Ты знаешь, что наделала? Сходи вон в правленье да посмотри: новые нормы на стенке вывешены. Так бы и треснула между глаз…

Отвернулись от Улиты соседки, этого и ждал Артюха; свое зудит:

— Конечно, которые сообразно прикидывают, эти всегда проживут. Работай ты без передыху или так себе, лишь бы у бригадира палочка в списке была поставлена, — одна цена. Потому — трудодень. Косят, скажем, тот же Андрон Савельич, а рядом — Петруха. Этот три прокоса прошел, да прокос-то — косая сажень, а у Петрухи — в два лаптя половина прокоса пройдена. Вроде бы, по правилам-то, полагалось бы Андрону побольше начислять, а у меня — поровну. Потому — оба равноправные члены артели, оба работали по способности, я и пишу одинаково. Трудодень. Указанья такие, директивы!

Стал замечать Андрон: не та стала Улита. Одно время за ней в работе мужикам не угнаться было, а тут будто и канителится, а сделанного нет. На покосе того и гляди пятки ей косой отхватят, копнить пошлют — шевелит граблями, как сонная. Чуть солнце за полдень перевалило — Улиты и след простыл. Глядя на нее и другие уходят, а у которых ребята в доме — и вовсе по неделе за ворота не показываются.

Как-то улучил бригадир минутку, остановил у плетня Улиту:

— Ты что же, нагрузкой, што ли, в бригаде-то быть удумала?

— Не меньше других в поле бываю.

— Бываешь, не спорю, а толку?

— От работы и лошади дохнут.

— Вот оно как!

— А не так, что ли? Это тебе перед учителем выхваляться надо. А мне всё едино.

У Андрона брови на лоб полезли, — экое сказанула! Ты смотри… Поскреб мужик за ухом:

— Прибереги эти мудрости тому, от кого их наслушалась. А мне воду не мути. Понятно?

— Круто берешь: не в батрачки я к тебе нанималась.

— Ого! Да ты, я вижу, шибко грамотной стала!

— А ты думал? Не такие-то мы уж и бессловесные. Кое-что понимаем.

— Самоуком али с подсказки?

— Есть добрые люди…

Крякнул Андрон. Спохватилась Улита, ан — слово- то лишнее вырвалось. Махнула рукой, всё, что накипело на сердце, разом высказала. И то, что за человека ее не считают в бригаде, и что сам Андрон неладное про нее говорит.

— Мало ли что оно было! — кричала Улита в лицо оторопевшему Андрону. — Может, жизнь меня наизнанку вывернула?! Может, я и в день Христов, как слепая, по стенке пробиралась, свету белого не видела! Ты один раз помог — пришел с чересседельником!.. Ты узнал, чего ради в тот раз на полосе я всех баб обогнала? Да я бы глотку тебе перегрызла, попадись ты мне в одночасье! Ты зачем ко мне агронома прислал?! «Ничего ей не станется, сдюжит!»

Андрон попятился, разводя руками:

— Постой, постой… Ошалела баба. Куда ты?

Улита не слушала, полоснула Андрона взглядом и зашагала по переулку.

«Право слово: взбесилась!» — только и мог подумать Андрон.

Ночевал Андрон в этот раз на покосе; не спалось ему. Мысли всякие тревожили бригадира. Конечно, теперь изменилось дело: думать всем сперва о колхозе надо, а потом уже о своем, домашнем. Окрепнет артель — достаток придет к мужику. Взяться только надо всем скопом, себя пересилить, и всё оно возвернется. Глупостей, конечно, наделали много, не без этого. Да и власти-то государственные это поняли. Мелочь всякую из живности держать заново колхознику разрешено, коровы в хлевах появились. И народ не то чтобы больно уж оборвался. Кто пораньше встает, за краюшкой хлеба к соседу не бегает. С трудоднем, кажется, утряслось, кой-какие запасы имеются. Слов кет, хозяйство пока еще шаткое; так хозяйство сразу не устроишь.

И опять Улита перед глазами; ей-то чего еще надо? В артель из милости приняли, а она теперь недовольство высказывает! Хорошо поработала — похвалили. Другая бы землю рыла от этого, а тут — на тебе. Все слова Улитины мысленно перебрал Андрон, а как до чересседельника дошел, еще крепче задумался. Ну а что было ему тогда делать? В ножки кланяться, что помогла грех венцом поскорее прикрыть? Эх, Дуняшка, Дуняшка!..

Егор вспомнился, — вернуться должен по осени. Агронома своего иметь надо, на городских-то мало надежды, не ко двору они что-то. В Константиновке вон за два года третий сменился. За Володьку было Андрон на правлении слово сказал, да тот же Николай Иванович другое предложил: к машинам ведь тянет парня, по тракторной части. Пишет Володька учителю, что за зиму уйму книжек прочел, а как на ноги встал, за автомобиль принялся: с шофёром больничным по вечерам занимается. Просит учителя, помог бы ему на курсы трактористов попасть.

«Тоже оно неплохо своего человека в МТС иметь, — рассуждал Андрон. — Обучится, бригадир из него будет крепкий. Этот спуску не даст! И опять Улита — „Ты зачем ко мне агронома прислал?“ Да разве я? Ив мыслях того не держал! Был разговор в канцелярии, сказал тогда счетоводу: „Пристрой человека куда поспособнее, чтобы ребята малые отдохнуть не мешали“. Наплетут эти бабы! Да и баб-то брехливых в тот раз вроде в канцелярии не было. Одна Нюшка в газетке стенной полоски меняла. Чудно! Неужели Нюшка? Вот тебе и комсомол!»