– Итак, вы отказываетесь уплатить долг?

– Нет, синьор, нет. Примите мои извинения. Я не отказываюсь, я только не при деньгах сегодня. Но вы знаете, что здесь, как и на вашей славной родине, карточный долг – священный долг.

– Гм… Священный долг. Смотря с кем имеешь дело.

– Я вам даю слово Бартоломео ди Монте… Никто здесь не сомневается в слове Бартоломео ди Монте.

– В слове торговца людьми.

– Ваша милость хочет сказать – агента эмиграции.

– Моя милость хочет сказать то, что говорит. А если мои слова вас оскорбляют, это не мое дело. Я окончательно потерял терпение за две недели пребывания в вашем вертепе.

– Однако, синьор…

– Молчать, черт возьми! Вы плут и больше ничего. Я прекрасно видел, как вы передали кучку пиастров вашему сообщнику, поспешившему дать тягу.

– Как плут? Вы сказали, что я плут?!

– Да, плут. Выигрыш меня не волнует. Я не игрок, но не желаю, чтобы какая-нибудь шоколадная кукла надувала меня и смеялась надо мной.

– Я охотно простил бы, принимая во внимание вашу молодость, определение, брошенное на ветер, но последние слова, в которых я вижу оскорбление моей национальной гордости, заставляют меня требовать удовлетворения. Завтра, синьор, на рассвете, вы узнаете, что такое гнев Бартоломео ди Монте…

Смех первого собеседника перебил эту речь, произнесенную на французско-испанско-португальском языке.

– Да, но если я соглашусь на эту дуэль, то явлюсь не иначе, как с толстой бамбуковой палкой. Ах, какая у вас грозная шпага! Не этим ли оружием вы думаете рассечь нить моей жизни? Ха-ха-ха!

– Это шпага великого Камоэнса.

– Как, еще одна? .. Ведь мне уже предлагали продать с полдюжины шпаг великого Камоэнса. Впрочем, у нас во Франции у каждого антиквара найдется палка Вольтера.

Этой насмешки знаменитый Бартоломео ди Монте не мог снести: он повернулся и, гремя своей чудовищной саблей, вышел на веранду.

Француз остался один. Это был молодой человек, почти юноша. Его маленькие усики с особенным старанием были закручены кверху. Одет он был в синюю матросскую куртку, ноги его утопали в широчайших фланелевых панталонах, а клеенчатое американское кепи лихо сидело на макушке, придавая французу вид боевого петушка. Открытый ворот рубашки показывал бронзовую от загара и необыкновенно сильную грудь.

Этот молодец, весивший не более полутораста фунтов, должен был быть страшно силен.

Он еще улыбался, вспоминая стычку с желтым Бартоломео, когда тяжелая рука, с размаху опущенная на его плечо, и грубый голос за спиной заставили его вздрогнуть.

– А, это ты, мой старый Пьер?

– Я самый, мой мальчик.

– Каким образом ты отыскал меня здесь?

– Так же просто, как выпиваю свой вечерний грог. Когда ты сошел на берег, я рассудил, что бродить одному в этом гнезде португальских пиратов не совсем удобно, и, чтоб избавить тебя от неприятного абордажа, взял твой курс. Пробродив немного в этих переулках, грязных, как палуба угольного брига, я наконец нашел тебя, моего дорогого Фрикэ, и клянусь тысячью штормов, не оставлю теперь ни на минуту.

– Дорогой Пьер, – ответил на эту громовую речь растроганный Фрикэ,

– ты всегда добр ко мне.

– Пустяки, мой мальчик. Я твой должник и, вероятно, не скоро еще поквитаюсь с тобой.

И старый матрос снова опустил кулак величиной с голову ребенка на плечо Фрикэ.

На голову выше юноши, вдвое шире его, он казался гигантом среди малорослых португальцев Макао. Каждый, кто знал Пьера де Галя, понимал, что гораздо лучше быть его другом, чем врагом.

Но что за добрые глаза и открытое лицо были у этого буйвола! Его грубый, как рев муссона, голос дышал искренностью, а серые глаза, научившиеся пронизывать туман и темноту, взглядом веселили душу.

– О чем ты думаешь, Фрикэ?! – воскликнул снова Пьер, встряхивая Фрикэ.

– Я думаю, мой друг, о нас… Кажется, мы с тобой довольно постранствовали по свету, имели немало хороших и дурных приключений и все-таки натолкнулись здесь, в грязном Макао, на нечто совсем неожиданное. У меня только что была стычка с шоколадным дворянином Бартоломео ди Монте. И как подумаешь, что этот негодяй – отпрыск великой и сильной расы. Эта желтолицая обезьяна с кривыми ногами, помесь португальца и китаянки, имела, быть может, своим предком Альбукерка или Васко де Гама. Несчастное, худосочное растение, прозябающее в удушающей атмосфере среди подонков и отбросов Востока. Трус, нахал, предатель, – и мне придется драться с ним, с этим славным Бартоломео ди Монте!

Пьер слушал молодого друга с разинутым ртом. На его лице было написано не столько удивление, сколько умиление перед познаниями Фрикэ.

– Знаешь ли, дружище, – сказал он голосом, до смешного полным уважения, – ты стал так же умен, как корабельный доктор, клянусь тысячью штормов.

– Да, я много работал, занимался, – отвечал конфузливо Фрикэ восторженному Пьеру. – Впрочем, в этом, так же как и во всей моей судьбе, заслуга дорогого Делькура.

– Славный малый, – заметил задумчиво Пьер.

– Бедный Делькур! – продолжал Фрикэ. – Если бы не крах, который его постиг, я продолжал бы свое образование и не забрался сюда, в этот грязный притон воров, для вербовки дешевых работников.

– Мы вырвем их из когтей торговцев людьми.

– Без сомнения. Ты, конечно, знаешь миссию, которая возложена на меня: взять этих несчастных, которые прозябают хуже, чем псы, и переправить их в нашу колонию на Суматре, где они будут не рабами, а свободными рабочими.

– Да, если бы они были доверчивее и знали, какая судьба их ожидает, мы бы так долго здесь не торчали.

– Да, бедняки боятся, что их постигнет участь австралийских рудокопов, возвращающихся, большею частью, на гробовых судахnote 1.

– Но теперь, кажется, все улажено, и мы можем выйти в море.

– Завтра, завтра, дружище. Мне надо закончить с этим Бартоломео ди Монте.

– Но пока тебе нечего здесь делать, мы можем уйти.

– Сейчас, Пьер. Мне нужно сказать одному из этих игроков два слова.

Молодой человек подошел к толпе, окружавшей игорный стол, и оставил Пьера де Галя наблюдать интересное зрелище.

Под волшебным светом бумажных разноцветных фонарей, развешанных на потолке разными причудливыми фигурами, волновалась разношерстная толпа всех цветов кожи. На грязном столе шло адское макао, эта азартнейшая из азартных игр.

Богатые китайские коммерсанты из самых отдаленных провинций и даже с острова Гайнана специально приезжают в это Монте-Карло крайнего Востока, чтобы проиграть несколько сотен золотых тэлиnote 2.

Между желтыми лицами граждан Небесной империи виднелись индусы, негры, малайцы и европейцы, загорелые, почти черные, как актеры в мелодрамах, изображающие убийц. Банкомет, шестидесятилетний китаец с седой и жидкой косичкой, отвислыми губами и руками обезьяны, кидал карты, засаленные, как передник кочегара. После каждого тура он осматривал ставки ястребиным взглядом, ловко загребал проигрыши и со вздохом отсчитывал фунты и тэли немногим счастливцам.

Кучка денег банкомета быстро росла. Настолько быстро, что один американский капитан, опустошив свой кошелек, закончил тем, с чего ему следовало начать: он стал присматриваться к рукам банкомета. После четверти часа наблюдений он бросился на китайца.

– Каторжник, шулер, вор! – закричал он так, что стекла веранды зазвенели.