— Я и сам не понимаю, — сказал Роберт и прерывисто вздохнул. — Но ты согласилась, и это чудо. — Он опустился в траву и лег на спину.

Виктория взглянула на него в нерешительности. Он похлопал по траве ладонью, приглашая ее последовать его примеру.

— Ложись и смотри на небо. Когда еще увидишь такое потрясающее зрелище!

Виктория всегда была любопытной. Она опустилась в траву, подняла глаза и увидела над собой небесный свод — отсюда, из травы, он показался ей огромным.

— Скажи, ведь правда эти звезды — самое удивительное из того, что есть на свете? — спросил вдруг Роберт.

Виктория кивнула и придвинулась ближе к нему.

— Они светят для тебя. Я верю, что Господь сегодня ночью специально их зажег, чтобы ты могла ими любоваться.

— Роберт, ты такой фантазер! Он повернулся на бок и, опершись на локоть, задумчиво убрал непокорный локон у нее со лба.

— Я им стал только с сегодняшнего дня, — произнес он необычайно серьезно. — Раньше я думал, что мечты и романтика — это не для меня. Но теперь… — Он умолк, тщетно пытаясь подыскать слова, которые смогли бы как можно полнее выразить то, что сейчас творилось у него в душе. — Я не могу этого объяснить, но у меня такое чувство, что я могу говорить с тобой обо всем на свете.

Она улыбнулась.

— Да, так оно и есть.

— С тобой я могу говорить о том, что многим показалось бы странным или глупым. Даже с самыми близкими друзьями я никогда не был таким откровенным. Ну вот, к примеру… — Он внезапно вскочил на ноги. — Тебя никогда не удивляло, как это люди сохраняют равновесие, стоя на двух ногах?

Виктория тоже начала подниматься, но от смеха опять повалилась в траву.

— Нет, это и вправду удивительно, — продолжал он, раскачиваясь с пятки на носок. — Посмотри на свои ступни. Они такие маленькие по сравнению со всем остальным телом. Исходя из этого можно было бы предположить, что мы будем утыкаться носом в землю при каждой нашей попытке встать.

На этот раз ей удалось принять сидячее положение, и она с интересом стала рассматривать свои маленькие ступни.

— Похоже, ты прав. Это и в самом деле удивительно.

— Я больше никому этого не говорил, — промолвил он. — Я всегда об этом думал, но до сих пор не решался ни с кем поделиться своими мыслями. Наверное, я просто боялся, что люди сочтут это глупостью и будут правы.

— А по-моему, это вовсе не глупость.

— Я знаю. — Он склонился к ней и погладил ее по щеке. — Я знаю, что ты именно так и думаешь.

— Я даже считаю, что твой вопрос сам по себе очень интересен, — великодушно добавила она.

— Тори, Тори! Не знаю, как объяснить это и как это понять, но одно я знаю точно — я люблю тебя.

Она резко обернулась посмотрела ему в лицо.

— Да, я люблю тебя, — повторил он с жаром. — Со мной еще никогда такого не бывало, и будь я проклят, если позволю рассудку руководить моими чувствами.

— Роберт, — прошептала она. — Мне кажется, я тоже тебя люблю.

От этих ее слов у него перехватило дыхание. Он не мог больше сдерживать себя — счастье переполняло его и рвалось наружу. Он подхватил ее на руки и прижал к себе.

— — Скажи это еще раз.

— Я тебя люблю, — прошептала Виктория, улыбаясь робко и смущенно

— Еще раз!

— Я тебя люблю! — смеясь, воскликнула она.

— О Тори, Тори! Я сделаю тебя такой счастливой, вот увидишь. Я дам тебе все, что ты ни пожелаешь. Я подарю тебе весь мир.

— Я хочу луну! — крикнула Виктория. В это мгновение она была твердо уверена, что для него это пара пустяков.

— Я подарю тебе все, что ты захочешь — и даже луну, — убежденно сказал он. И снова ее поцеловал.

Прошло два месяца. Роберт и Виктория встречались при каждом удобном случае, познавая природу, а главное — друг друга.

За это время Роберт поведал Виктории о своем увлечении наукой и о страсти к скаковым лошадям и даже посетовал, что, вероятно, никогда не станет таким, каким его хочет видеть отец.

Виктория, в свою, очередь, рассказала ему, что питает слабость к романтическим новеллам, с гордостью заявила об умении класть стежки на шитье ровно-ровно, словно по ниточке, и в довершение ко всему призналась, что вряд ли у нее получится жить в соответствии со строгими правилами морали, которые с детства старался внушить ей ее отец-священник.

Она обожала пирожные.

Он терпеть не мог горох.

У него была совершенно безобразная привычка, когда он садился, класть ноги на стол, на кровать — куда придется.

Она, когда начинала сердиться, упирала кулачки в бока, хотя пока у нее не возникало необходимости принимать по-настоящему суровый и непреклонный вид.

Ему нравилось, как она надувает губки, когда сердится, с каким вниманием и заботой относится к окружающим и даже то, с каким озорством она подтрунивает над ним, когда он начинает вести себя чересчур самоуверенно.

Ей нравилось смотреть, как он проводит рукой по волосам, когда бывает чем-то расстроен или взволнован, и как внезапно останавливается во время прогулки, чтобы рассмотреть прихотливую форму цветка, и как притворяется властным деспотом единственно из любопытства — а вдруг она по-настоящему разозлится на него?

В общем, можно было сказать, что каждый из них нашел в другом родственную душу.

Они часто делились друг с другом сокровенными мыслями, не боясь показаться смешными или странными.

— Я до сих пор не могу поверить, что мамы больше нет, и ищу ее повсюду, — сказала как-то Виктория.

— Правда?

— Мне было четырнадцать, когда она умерла. А сколько лет было тебе, когда ты потерял свою маму?

— Семь. Она умерла при родах.

Виктория сочувственно вздохнула.

— Как жалко! Она была с тобой так недолго, и ты потерял вместе с ней сестру или брата. Это был мальчик или девочка?

— Девочка. Мама успела перед смертью дать ей имя — Энн.

— Бедненькая… — У Виктории на глазах блестели слезы.

Он грустно улыбнулся.

— Я помню ее руки, ласковый голос. Отец, бывало, сердился на нее за то, что она меня балует, но она его не слушала.

— Доктор сказал, что у моей матушки была чахотка, — сказала Виктория и проглотила подступивший к горлу комок. — Она умирала, а мы ничего не могли поделать. Мне хочется верить, что она теперь там, — Виктория запрокинула голову к проплывающим облакам, — там, где нет ни боли, ни страданий.

Роберт нежно сжал ее маленькую ладошку.

— Порой я очень по ней скучаю, и мне так хочется, чтобы она была со мной! Наверное, даже став взрослыми, мы все равно в душе остаемся детьми, которые нуждаются в любви и заботе своих родителей. И я говорю с ней. А она мне отвечает.

— — Каким образом? — удивленно спросил он.

— Ты скажешь, что я дурочка.

— Никогда я этого не скажу, ты же знаешь. Виктория помолчала, потом неуверенно проговорила:

— Ну, я говорю, к примеру, так: «Если моя матушка слышит меня, пускай ветерок прошелестит по кустам». Или: «Мамочка, если ты смотришь на меня, сделай так, чтобы солнце зашло вон за то облачко. Тогда я буду знать, что ты со мной».

— Она с тобой, — прошептал Роберт. — Я это чувствую.

Виктория прильнула к его груди, и он обнял ее, крепко прижав к себе.

— Я никогда никому об этом не говорила — даже Элли, хотя я знаю, что она тоже сильно скучает по маме.

— Ты можешь сказать мне все.

— Да, это правда, — откликнулась она и счастливо вздохнула.

Их встречи недолго были тайной для отца Виктории. Роберт появлялся у домика священника чуть ли не каждый день. Он говорил, что учит Викторию верховой езде, что вполне соответствовало истине — каждый, кто видел, как она ковыляет домой после очередного урока, не стал бы в этом сомневаться.

И все же скоро стало совершенно ясно, что молодые люди питают друг к другу нежные чувства. Преподобный отец Линдон был в ярости, потому что все его попытки образумить дочь ничего не дали.

— Он никогда не женится на тебе! — гремел по дому голос проповедника. Его обличительная речь произвела бы огромное впечатление на прихожан, но Виктория даже бровью не повела.