Спустя пару минут мы ложимся на прежний курс. Я спускаюсь вниз вслед за Стариком. Спасательная лодка, качающаяся на серо-зеленых волнах океана, пробудила в нем воспоминания:

— Однажды прямо на нас гребла шлюпка, набитая людьми. Необычная вышла история…

Ну же, давай, Старик, не тяни.

Но на этот раз он не вымолвил ни слова больше. Когда-нибудь он все-таки выведет меня из терпения своими причудами и пятиминутными паузами. Мне пришлось собрать всю свое самообладание в кулак, чтобы не пристать к нему с расспросами.

Но вскоре я понял, что Старик не разыгрывает привычный спектакль. Его лицо обеспокоено. Он не знает, как начать. Ладно, мы можем подождать. Я поглубже засовываю руки в карманы брюк, распрямляю спину и переминаюсь с ноги на ногу, чтобы встать поудобнее. Нам некуда спешить.

Я прислушиваюсь к звуку падающих брызг и разбивающихся волн, и тут Старик наконец-то заговорил:

— Как-то я потопил пароход — точнее говоря, его потопила его же собственная скорость. Это был мой третий поход. Взрыв торпеды оторвал ему нос, и он моментально отправился на дно. Он шел вперед с такой большой скоростью, что ушел под воду прямо как подводная лодка. Не поверил бы, если не видел своими собственными глазами. Исчез в мгновение ока. Практически никто не уцелел.

Спустя некоторое время он добавляет:

— Смешно, вообще-то попадание было неудачным — но все произошло именно так!

Мне начинает казаться, что на самом деле он хотел рассказать не эту историю, хотя и эта интересна, и в то же время типична: пересказ фактов из его профессионального опыта — любопытные случаи из практики — необычные отклонения от нормы. Но как насчет действительной истории? В ней должна каким-то образом фигурировать спасательная шлюпка. Мне приходится подтолкнуть ему:

— Так они вовсе не забирались в лодку…?

— Эти — нет!

Я не даю ему возможности почувствовать облегчение от того, что его вынудили говорить, и храню молчание. Он пару раз быстро сморкается, затем вытирает нос тыльной стороной руки:

— Видите ли, люди не должны становиться настолько бесчувственны…

Теперь настает мой черед показать свою заинтересованность, повернув к нему голову. Больше ничего не происходит. Он неотрывно смотрит прямо перед собой. Все в порядке, не надо спешить. Я выжидаю, пока пауза не будет доиграна до конца, и спрашиваю как можно более обычным голосом:

— Что вы хотите этим сказать? Почему вы так решили?

Командир покусывает чубук своей трубки чуть дольше, чем обычно, а затем снова начинает говорить, заметно торопясь при этом:

— Я думал об этом — у меня был однажды случай — люди в спасательной шлюпке, англичане, они засыпали меня благодарностями, а я только что потопил их корабль!

Я не могу дольше притворяться безразличным:

— Ну и…?

Старик с причмокиванием делает еще несколько затяжек своей нераскуренной трубкой, и тут его прорывает:

— Пароход назывался «Звезда Запада». Большой красивый корабль. Десять тысяч тонн. Без эскорта. Просто чудо. По чистой случайности мы оказались впереди него, что нам и требовалось. Я выпустил веером четыре торпеды. Попала лишь одна, и она причинила на удивление незначительные повреждения. Посудина лишь немного осела в воде и слегка замедлила ход. Потом мы влепили в нее еще одну торпеду, из кормового аппарата. Но она и не думала тонуть. Я видел, как люди садились в шлюпки. Тогда я всплыл на поверхность.

Они успели спустить две шлюпки, которые направлялись прямо к нам. Они подошли к нам на расстояние, с которого могли докричаться, и один из них не переставая благодарил нас за то, что мы такие замечательные люди. Я не сразу сообразил, что они решили, будто мы не предпринимаем больше никаких действий, чтобы дать им возможность отойти подальше от парохода. [44] Они благодарили нас за нашу честную игру. На самом деле в наших торпедных аппаратах просто-напросто не было больше торпед. Они, понятное дело, не знали, что мы уже промахнулись по ним тремя остальными рыбешками. Наша команда работала, как бешеная, но перезарядка отнимает много времени. Они же решили, что мы откладываем coup de grace… [45]

Скосив вбок глаза, я вижу, что Старик усмехается:

— Вот так и становишься благородным, даже не догадываясь об этом!

Радио назначает нам новую зону патрулирования. У нас нет конкретной точки назначения: все изменения сводятся к тому, что мы снова должны тащиться заданным курсом с заданной скоростью. В назначенный час лодка выйдет в точку, в которой командующий флотилией хочет заткнуть нами брешь в линии. А потом опять начнется то же самое, что и всегда: полдня с минимальной скоростью — на север, полдня — на юг.

Старик к моему немалому удивлению снова с оптимизмом взирает на мир:

— Что-то должно произойти… Милосердный Господь не покинет свою заблудшую несчастную Волчью Стаю! Или вы не верите в благого Господа!

— Что вы, конечно, верю, — отвечает шеф, торопливо кивая головой. — Конечно, я верую в великую Туманность в небесах.

— Вы и в самом деле гнусный негодяй! — с негодованием реагирует Старик на это конфессиональное признание шефа, что ни в малейшей степени не смущает того. Чтобы хоть как-нибудь приободрить нас, он объявляет, что однажды ему было видение Девы Марии:

— …Прямо над страховочной сеткой — нежно-розовая, окруженная фиолетовым сиянием — но совершенно прозрачная — потрясающее зрелище! Богородица указала вверх и надула щеки!

— Вероятно, она хотела, чтобы вы как можно быстрее завербовались добровольцем в военно-воздушные силы. В дивизион аэростатов.

— Вовсе нет, — сдержанно отвечает на насмешку шеф. — Я забыл продуть цистерны дизелем после того, как мы всплыли.

Старик изо всех сил старается не рассмеяться, что означало бы проигрыш в их состязании:

— Вам следовало сообщить обо всем Папе Римскому. Он канонизировал бы вас на месте — хотя всем остальным, кому были подобные явления, на это потребовалось бы двадцать пять лет!

Мы все как один соглашаемся, что из шефа получился бы превосходный святой.

— Благочестивый и добродетельный, — рисует возвышенную перспективу Старик. — И даже еще более невесомый, более воздушный, чем сейчас. Воистину, украшение церкви.

Проходя сквозь каюту, я замечаю, как штурман перебирает свой рундук. Я сажусь за стол и пролистываю записную книжку матроса. Штурман извлекает несколько фотографий из потертого бумажника и передает их мне: снимки детей, испорченные слишком малой выдержкой. Три маленьких мальчика, укутанные от мороза и посаженные на одни санки, один за другим, по росту. На другой фотографии они же в купальных костюмах. На лице штурмана появляется смущенная улыбка. Он смотрит мне в рот.

— Крепыши!

— Да, все трое — мальчики!

Но он тут же спохватывается. Наверно, ему показалось, что здесь, меж стальных стен, влажных от оседающего на них конденсата, не место для нежных чувств. Он выхватывает у меня фотографии, как будто я застал его за каким-то постыдным занятием.

Двадцать восьмой день в море. Солнце по цвету напоминает вареного цыпленка, а небо — серо-желтое, как куриный бульон. Постепенно горизонт пропадает в тумане; спустя час из воды вокруг лодки разворачиваются полотнища тумана.

— Видимость ноль! — докладывает сверху штурман. Командир отдает приказ о погружении.

Когда лодка опускается на 50 метров, мы на посту управления располагаемся с максимально возможным комфортом. Ноги в сапогах задраны на рундук с картами. Командир, причмокивая, посасывает свою изрядно обкусанную трубку. Похоже, он полностью ушел в размышления. Время от времени он кивает сам себе, погруженный в свои воспоминания.

Тридцатый день в море. Горизонт по-прежнему пуст. Поднялся восточный ветер, принесший с собой похолодание. Закутанные наблюдатели на мостике похожи на мумии. В лодке включили электрические радиаторы.